«Я читал… зэки в задницу черенок лопаты… в карты проигрывают…»

– Размечтался, – сказал Полиграф. – Совсем люди потеряли страх перед тюрьмой. Так не пойдет. Не-а. Наказание – это скука и бессмысленность существования. Варежки будешь шить. И так – двадцать пять лет. Как в аду. Тупо. Однообразно.

«Я лучше убегу, пусть меня звери в тайге загрызут», – промелькнуло у Романа в голове.

– Не-а, никуда ты не убежишь. Никто никуда не убежит оттуда. Это как с того света бежать.

«Тогда… пусть китайцы выкупят…»

– Экие вы циничные, молодежь, – засмеялся следователь.

Принесли чай. С пиленым сахаром. Следователь хлебнул горячего чая, откусил кусочек сахара.

– И родители тебя не жалуют. Не пишут? За что же? Разве ты такой плохой?

Роман почувствовал, что по глазам прошлись кисточкой с соляной кислотой, хотелось заплакать от жалости к себе. Действительно, за что ему вся эта мразь жизни? Что он сделал такого, чтобы отвечать своей жизнью за чужие грехи? И глотая слезы, Роман забормотал:

– Я ничего не взрывал. Не готовил никакой взрыв. Я не могу отвечать за чужие мысли и намерения. Есть люди решительнее меня. Возможно, я вообще даже зря в военное училище пошел, я не умею убивать…

– А Слава Т. показывает, что именно ты был руководителем всей операции, – сказал Полиграф и закурил. Потом полез в ящик стола и достал лист ватманской бумаги. На нем был карандашом нарисован портрет Романа в камуфляжной форме и лихо заломленном берете. Под портретом была витиеватая подпись художника и пояснение: Шаман. Лето 2002 года.

Вот тебе раз!

– Он врет. Шаман другой. Это взрослый мужик.

– Ну, почему же врет?

– Не знаю, зачем он врет. Я не могу ничем руководить. Я молодой. Меня никто не будет слушать. Руководить – это сложно.

– Ну, ты особо-то не прибедняйся! В твоем возрасте младшие лейтенанты во время войны еще как руководили! В атаку людей поднимали.

– Зачем вы все нам врете?! Лейтенанты поднимали людей в атаку первый и последний раз, – сказал Роман и вытер слезы. – Мне отец рассказывал. «В атаку! За мной!» И через десять шагов – все, пуля. И труп молодого лейтенанта. Это вся его роль. Солдаты – пушечное мясо. Младшие командиры – запал в пушке. Младший лейтенант же не планировал операцию. Он просто умирал за родину.

– Но ты мог предположить, что кто-то из ребят, которые ходили в твой кружок, воспользуется знанием, которое ты им даешь, и применит его на практике?

– Мог. Только научиться делать взрывчатку может каждый и без меня. Книг полно на эту тему. Учебников. Рыбаки взрывают. Строители взрывают. Все взрывают. Я не несу ответственности за намерения людей.

Следователь поскучнел. Замолчал. Допил чай. И спросил:

– Что ж, получается, ты ангел, а не человек, и за тобой вообще никакой вины не числится? Ты никого не соблазнил своим знанием? Никого не повернул на тропу насилия? Тогда почему ты оказался там, в доме культуры, в кружке этом опасном? Почему там не оказался Петр, твой друг?

– У Петра отец неподалеку, который ему присылал деньги и продукты. Петру не надо было зарабатывать на пиво и водку – дедов поить. Вот и все.

– Допустим, допустим… но все-таки ночью, в глубине души, неужели ты не каешься в том, что преступил черту?

– Не каюсь. Мне не в чем каяться. Я не преступил.

– Уведите его, – сказал Полиграф. И когда Роман был уже на пороге, буркнул ему в спину: – Те, которые страху не имуть, погибнут первыми.

Утром после поверки в VIP-камеру поселили нового подследственного. Это был Т. Увидев его, Роман буквально застонал. Он понял, что это и есть очная ставка. Очистительная клизьма.

«Что же ты сейчас расскажешь этим китайцам? – испугался Роман. – И как ты будешь смотреть им в глаза?»

Слава Т. кивнул Роману, присел на шконку, надвинув поглубже свою кепку с козырьком. И заснул.

Вечером в камеру зашел охранник, передал для Т. бумагу и карандаши.

Т. в своем углу сидел и рисовал.

– Эй, – сказал Роман, – ты зачем нарисовал меня в берете и камуфляже? Я никогда так не одевался. Ты ничего не перепутал?

– Меня попросили, – коротко ответил Т.

– Кто?

– Следователь. Он попросил нарисовать всех, кого я знаю, в берете и в камуфляже.

– Дурак, что ли, совсем? – взбесился Рома.

– Ага, – сказал Слава Т. – Нет смысла запираться. Они все знают. Пора делать тюремную карьеру.

– Я пас, – сказал Рома. – Тебе что шьют?

– Притон колдуньи, – сказал Т. и выразительно кивнул в сторону китайцев, мол, не надо при них про китайский рынок. И Слава Т. рассказал: – Недавно, перед самой посадкой, я встретил возле рынка кришнаита. Он втюхивал свою книгу пьяному гражданину… Я сказал гражданину: «Они сектанты, уйдите, не доведут до добра». Мужчина ушел. А кришнаит рассмеялся и обнял меня. Говорил он мне, что я зря меряю их чужими мерами, что все служат одному богу и Кришне поклоняются тысячи лет. Я понял, что лезть в борьбу с этой нечистью пока рано. Мне рано. Ибо в споре с ним хорошо, если я одержу верх. А проиграю в главном, в битве интеллекта, даже более того, в битве двух религий. И мне стоит учиться, учить Писание, читать книги и думать самому. И только тогда я стану человеком, имеющим силу. Когда я стану хотя бы близким к этому кришнаиту по чистоте души и праведности! А пока очень рано мне лезть. Я ведь даже пост не смог пока соблюсти так, как положено. Только если в пище, а ведь кроме желудка есть еще мозг! И не появилось в душе моей пока, надеюсь, что только пока, веры, той твердой веры, ради которой люди отдавали и отдают жизнь. Страшен червь сомнения…

– Блядь, – сказал Роман. – Ты конченый кретин. Перед тобой перспектива на двадцать пять лет в лагере. Будешь там изучать религию. И варежки шить.

– Я готов. Кстати, я дошел до всего своим умом. Не ты меня выучил. Я сам изгадил два китайских будильника. Два кэгэ аммонала и два детонатора, короче, скрепил эпоксидной смолой. Пень, под который мы закопали баночку, был мне по плечо, а в обхвате чуть больше моих рук. Но это не помешало расколоть его в щепки. Тренировка удалась. На китайском рынке я купил зажигалку и скотч. Потом по объявлению в газете нашел центр черной магии. Я постучался в стальную дверь. Золоченая вывеска, мраморные ступеньки… Ведьме я сказал, что меня бросила девушка. Надо бы вернуть. Когда я прощался, ведьма, посмотрев на мой вид, спросила: «А у нас после вас ничего не взорвется?» – и сама рассмеялась над своей шуткой. Обойдя здание, я почувствовал, что земля дрогнула, и услышал грохот взрыва…

…На прогулке Славы Т. уже не было. Не вернули его в камеру и после обеда. И вечером он не пришел.

Китайцы будто и не заметили, что шестой исчез. А через день Роману неожиданно принесли передачу с воли. Это был большой шмат сала, завернутый в белую тряпку, и большой батон хлеба домашней выпечки. Тюбик зубной пасты и зубная щетка.

Хлеб с салом ели всей камерой понемногу. Деликатес. Отломав очередной кусочек хлеба, Роман увидел маленькую бумажку, быстро вынул ее и зажал в кулаке. Позже, отправившись в сортир по малой нужде, развернул бумажку и прочитал: «Бог милостив. Держись». Сразу подумал о Петре. Вытер слезы. Слишком часто стал плакать.

Еще две недели прошли в терзаниях: Романа никто не вызывал на допрос. Из дому не было ни письма, ни денежного перевода. Государственный адвокат сказал, что скоро будет суд и пора вырабатывать тактику поведения на суде. Опять советовал каяться и просить снисхождения ввиду того, что перворазник. И Роман сдался: решил ограниченно признаться в содеянном, надеясь на милость суда.

«Отсижу лет десять и выйду. Черт с ними, с родителями, раз они забили на меня». Роман вспомнил Петькину молитву и несколько раз мысленно произносил ее перед сном.

И наступило утро последнего дня. Накануне было сказано, что к суду все готово. После поверки и завтрака в дверь камеры заглянул охранник и безразлично объявил:

– Киселев! С вещами!

Роман беспомощно взглянул на оставшихся в камере китайцев и неожиданно для себя произнес: