Роман и Петр пристально наблюдали за их бытом и работой.

– Ненавижу рабство, – сказал Роман Петру.

– Это ты про моего отца? Про то, что он взял китайцев в рабство? – переспросил Петр. – Любая регулярная работа за хлеб насущный – это рабство. Свободным делает только капитал… У тебя есть капитал?

– Как бы не так! – ответил Роман. – Мы бесприданники.

– Это плохо, – подытожил Петр.

На хуторе Роман как-то подзабыл свои городские упражнения со взрывчаткой. Жаркое лето настраивало на мирный крестьянский быт и послеобеденный сон.

…30 августа, в субботу, на хутор, принадлежащий отцу Петра, нагрянули оперативники ФСБ и произвели арест Романа. Весь хутор высыпал смотреть на такое диво. Вышла и Ксения. Когда Роману крутили руки, он увидел, как Ксения плачет.

Заламывая курсанту руки и надевая наручники, опера попутно зачитывали обвинение в подготовке и осуществлении взрыва на китайском рынке в городе Задурийске. В результате взрыва погибло двадцать четыре китайца, семеро цыганок. Ранено было еще пятнадцать человек.

Дневник студента Т. сыграл роковую роль. Оказывается, этот кретин вел дневник и даже никуда его не прятал.

Попытка арестовать Шамана ни к чему не привела. Прапор исчез, будто его и не было.

5. Про теорию и практику опознания

«Неужели на воле перевелись рассказы об ужасах тюремного быта? Если люди перестали бояться, то как держать их в узде?»

Роман Киселев находился в следственном изоляторе города Задурийска уже почти месяц. Несвежий плотный воздух тюрьмы состоял из запаха немытого тела, смеси мужской мочи и дерьма. Издалека пробивались скучные ароматы тюремного пищеблока. Роман почти ничего не ел, иногда, пожалуй, жевал хлеб. И быстро терял мышечную массу. Хлеб был третьего передела. Обычно его производили из хлебных остатков, по тюремному спецзаказу. Дешевый.

Едва узнав об аресте, начальник танкового училища поспешил отчислить Романа, с формулировкой «за недостойное курсанта поведение». Начальник училища избегал вляпаться в политику и проклинал тот день и час, когда зачислил в курсанты почти столичного засранца.

Самое большое испытание пока что было ходить по-большому в нужнике. Нужник отделялся от камеры только замызганной простыней, которую повесили, чтобы не светиться мудями. А все звуки и пуки шли непосредственно в камеру. Роман старался по большой нужде не ходить и изо всех сил препятствовал организму. Вскоре у него появился хронический запор. И он вздохнул с облегчением.

Дни в тюрьме тянулись медленно. Адское безделье. Допросы были редким изысканным развлечением. Роман ждал их, чтобы поговорить с умным человеком. Обожал отвлеченные темы. Но на все вопросы следователя по существу отвечал, как с самого начала решил: «Ничего не знаю. Я был на каникулах. Это ошибка».

В VIP-камере провинциального следственного изолятора сидели всего пятеро: три китайца, один хохол и Рома. Одно место было свободно.

Китайцев брали за хроническое незаконное предпринимательство и неоднократный незаконный переход границы. Они гостили в этой камере не первый раз. Но все как-то недолго. После коротких переговоров с китайской стороной коммерсантов отправляли через речку Задурийку домой, и там они якобы несли тяжелое наказание. Но едва ли через полгода снова оказывались тут, живы-здоровы и бодры.

– Смотри, мальщик, – показывал Роме старший китаец, плотный малый, – тут наши записи.

Рома смотрел, куда указывал китайский палец, и видел на стене иероглифы.

– Что тут написано?

– Это советы китайцам, которые попадут в тюрьму. Они прочтут и узнают, кто главный. Кто хороший человек и поможет. Ин-сру-кция. Ваши не понимают – наши понимают.

– Ну, вот тут что, например, сказано? – ткнул Рома наугад в один красивый иероглиф.

– Тут… – китаец посуровел. – Это письмо сыну. Человек по имени Линь говорит сыну: «Сынок, я не прошел – ты пройдешь. Ты не пройдешь – твой внук пройдет. Как вода заполняет пустоты и впадины бесплодной земли, принося ей плодородие, так мы заполним безлюдные пространства и дойдем до конечного пункта». Лето 4070 года.

– Это ваше летоисчисление?

– Да. От основания Поднебесной.

– А что стало с этим Линем?

– Ничиво не стало. Он прошел. Он ушел далеко на Запад. Там в большом Городе Дворцов построили Чайнатаун, Линь стал там работником.

– Почему я ничего не слышал про Чайнатаун?

– Далеко. Слышно плохо…

Новость, рассказанная китайцем, поразила Романа. Отсутствовать на родине три года и уже так оторваться.

Хохлу тоже не терпелось рассказать свежему человеку о себе.

– А я людыну вбыв, – простодушно объявил он. – Мэнэ вже й судылы, скоро у зону отправлять…

Хохол был, наверное, сумасшедший. Он говорил об убийстве, как о деле обычном.

– Поначалу я нэ признавався. А потим думаю, шо мовчать? И росказав им всэ, як было.

– А кого ты убил?

– Маму…

Роман невольно вздрогнул.

– Щэ вийна шла. Бабка немца полюбыв. Маты моя народылася вид нимецького лейтенанта. И вид нимця того бабка получыла подарок – саксонський сервиз на 24 чоловика. Нашо им у сели той сервиз – нэ знаю. Та бабка так берегла його, шо даже у голод нэ продала. Та шо там бэрэгла – даже ни разу чаю з нього нэ пила! Завэрнула у материю по одний чашци и сховала у погриб. Обищала моий матери подарувать цэй сервиз на свадьбу.

Старший китаец тронул Романа за рукав:

– На каком языке он говорит?

– На украинском.

– А какая у него страна?

– Это такая страна, Хохляндия называется.

– Где она?

– У нас на задворках. Раньше она тоже Россией была.

– Мальщик, ты можешь нам объяснить, что он говорит. Он уже давно это рассказывает, а мы не понимаем.

Роман перевел:

– Его бабка родила от немца-оккупанта во время войны. Ты знаешь, что немцы – это враги России?

Китаец не знал. Он знал только, что немцы – богатые.

– Короче, немец подарил бабке фарфоровый сервиз.

– И от мама выходыть замуж за мого батька. Бабка й говорить: у мэнэ е богатый подарок для молодых – нимецький сервиз. Щитайтэ, шо я його подарувала вам. А сама прыизжае на свадьбу з пустыми руками. Сервиз остався дома, у погриби. Так и пролэжав там двадцять лет. Потом я женытыся зибрався. Маты моя говорыть: «Подарю я вам на свадьбу фарфоровый сервиз, шо у бабыному погриби лэжыть. Вона мэни його щэ на свадьбу подарувала, та я той сервиз ни разу нэ бачыла, ни разу на ньому ни ила – ни пыла»…

– В общем, его мать тоже стала девкой и замуж собралась. Бабка опять начала рекламировать тот же сервиз, который в погребе лежал, вот я вам его подарила! А сама жмотится. И наконец, хохол этот собрался жениться. Мать его говорит: вам пока негде жить, вы же по общежитиям скитаетесь. Вот будет у вас свое жилье – тогда и поставите сервиз в красный угол. С тех пор и повелось: как приедет мать к ним на день рождения или на годовщину свадьбы, все вспоминает, что, мол, ждет этот сервиз, который им полагается получить. Наконец в конце прошлого года приехал хохол со своей женой к матери на Новый год, она уж старая совсем стала, ослабела и характером, и физически. И она опять затянула свою песню про тот сервиз. Тут жена его подскакивает, руки в бока, и давай подначивать: вот, мол, я сейчас слазаю в погреб и достану этот сервиз, да и увезем его – и жить нам уже давно есть где, да и дочка скоро замуж выходит. Мать как-то немножко рассердилась и говорит: лезь давай, если тебе не терпится.

– Жинка погриб видкрыла, оттуда сыристю понэсло, вона лесницу прыставыла и полизла…

– Хохол говорит, что жена погреб открыла, там долго шарила – нашла вроде что-то, кричит: помогайте, давайте, а то разобью. Мать сунулась было к ней помочь, да по неловкости крышку погреба-то и захлопнула. И эта крышка прямо со всей дури стукнула по этому сервизу, который в руках держала жена, в коробке он был. А коробка уже старая, видать, подгнила со дна. Сервиз и разбился… Так его никто и не увидел – только осколки валялись всюду в погребе.