Я начала торговаться с матерью.

– Дай мне попрощаться с ним и взять у него клятву верности.

– Нет. Ты уедешь безо всякого прощания.

– Мама, я хочу выйти за него замуж. Я его люблю.

– Джулия. Тебе тринадцать, тьфу, пятнадцать лет… Опомнись. Какой замуж? Это смешно.

– Не смешно. Мы подождем несколько лет и поженимся.

– Вы пойдете разными дорогами. Ты – в высший свет, он – в дворницкую. Это запрограммировано в ваших генах. Он – из быдла, то есть из народа, разве ты не видишь? Кто у него отец? Солдафон! Кто мать? Медсестра. Клизьмы ставит за деньги. Задницы вытирает. Вообще-то, Джулия, мы тебя хотим выдать замуж за потомка русского императорского дома. Сообрази разницу. Ощущаешь или надо объяснять?

– Это какого потомка? Того самого Гоги, что ли?

– А что тебе не нравится в том самом Гоги? Красивый, воспитанный и скромный мальчик, который хранит семейную честь.

– Мам, ты сама говорила, а я подслушала, что у этой семьи нет средств. Они живут в Испании как люди среднего класса. А Ромка, может, генералом станет. Он знаешь какой способный? Он самый способный в нашем классе. Он учится на круглые пятерки и идет на золотую медаль.

– Генералом он не станет. У генерала есть свой сын… Что касается средств… иногда титул важнее. Средства будут, если будет власть. Кстати, это очень непросто устроить, чтобы Гоги на тебе женился. Для этого у тебя тоже должен быть титул, соответствующий императорскому дому. Допустим, ты была бы владетельной принцессой…

– Ну, вот видишь, сама же признаешь, что это все авантюра и ваши старческие бредни.

– Нет, не авантюра. Ельцины купили для Татьяны замок, и она вместе с замком получила титул. Правда, этот титул не императорского дома. Но с деньгами сейчас можно все. Отец узнавал: если купить остров с замком – владения какого-нибудь отпрыска императорского дома, то ты становишься владетельной принцессой, то есть вместе с замком к тебе переходит титул. Понимаешь? Тогда ты войдешь в мировую элиту, а не в прихожую Роминой квартиры, чтобы познакомиться с его мамой. Рома твой из народа, в наше время это уже фатально.

– Мама, что такое «из народа»? Разве вы с папой были не из народа? У нас бабушка в Одессе с туалетом во дворе живет.

– Не притворяйся, Джулия, что ты не знаешь правил. Народ – этот тот, кто сам по себе без спроса рождается и сам умирает в безвестности. Как беспородные псы, которые бегают по улицам. Раньше, при Советской власти, для народа были устроены вертикальные лестницы вверх – через образование. Одаренные люди даже, бывало, прорывались в элиту, через науку или через участие в общественной жизни. Как твой отец. Но с этим покончено. Щель закрылась. В наше время образование человеку из народа не поможет. Даже повредит. Претензии образуются, а возможностей нет. Начнет пить. Станет неудачником. Сломается. Как мы объясним обществу, что наша дочь захотела на дно?

Моя мать была непреклонна. Она не допускала даже мысль о том, что наши с Романом судьбы могут еще раз пересечься. Впоследствии, когда я трезво обдумывала эту ситуацию, я поняла, что мать поступила как хозяйка породистой суки, которую на прогулке трахнул дворовый кобель.

5. Про ссылку в Париж

«Те, кто стоит выше нас, всегда видят дальше. Они отняли у меня неправильное счастье и заменили его правильными перспективами».

Через две недели мать отвезла меня к частному врачу-гинекологу. Гинеколог была симпатичная тетка лет сорока. Она молча мяла мой живот, приветливо мне улыбаясь. Потом сказала: «Вставай». И выписала мне противозачаточные таблетки. С ними я и поехала в Париж. Думаю, если бы я оказалась беременна, то мне сделали бы аборт тут же, в кабинете, заткнули бы рот кляпом, привязали бы к креслу и сделали бы.

Ощущение пережитого унижения сидело во мне как острый гвоздь и доставляло боль в области сердца.

Больше до отъезда в Париж я Романа не видела. Я сидела целыми днями у окна своей комнаты и смотрела во двор. Я надеялась, что Роман появится под окном, и тогда я смогу бросить ему записку. И мы с ним убежим куда-нибудь. А там – глядишь, родители простят нас, и все как-нибудь уладится. Но Роман так и не появился. Зато под моим окном я часто видела прогуливающегося начальника отцовской охраны – Сципиона. Такая у него была кличка. Ее дали охраннику мои одноклассники, которые видели этого огромного дядьку. Он приезжал за мной в школу несколько раз. И я, издеваясь над ним, убегала, даже забиралась на крышу небольшого домика неподалеку от школы и следила оттуда, как охранники бегают по приказу Сципиона, а он им командует: «Осмотреть все парадные! Под машинами посмотреть!»

17 апреля это было. В этот день я улетала в Париж. Вместе с мамой. Я вижу тот день так ясно, как будто он был вчера. Мать обращается со мной подчеркнуто-отстраненно. В самолете я с ней не разговариваю. Я ее ненавижу. Я читаю книжку. То есть я смотрю в книгу и вижу там фигу. Мать тоже сидит с независимым видом. Прямо из аэропорта она отвозит меня в школу под Парижем. Короче говоря, в привилегированную тюрьму.

Школа расположена в уютном месте. Скромная. Для среднего класса. Здесь учатся дети врачей и адвокатов. Никаких арабских шейхов, ни детей русских богачей. Из русских я одна и еще хилый мальчик из Сибири, кажется, внук какого-то губернатора, Егорка. Для сибиряка Егорка был на диво робок душой, чрезвычайно слаб физически, и я взяла его под свое крыло. Он с детства рос во Франции. Мне кажется, что он с голубизной. Мы с ним подружились. Кажется, он в меня влюбился, впрочем, как в свою маму.

Конные прогулки в Булонском лесу, парижские музеи, чудесный климат сделали свое дело – я забыла и российскую слякоть, и свои страдания. Я отлично учусь и скоро стану самой лучшей не только в моей группе, но и во всей школе. Передо мной открывается перспектива поступить в Сорбонну бесплатно, в лучший в мире юридический колледж. Быть лучшей, стремиться к успеху – это стало для меня самой главной целью. Среди расслабленных ровесников я отличаюсь завидной волей к победе и отличными спортивными достижениями. Я мечу гандбольный мяч далеко, я прыгаю в длину как негритянская легкоатлетка и стреляю из лука.

Все девочки в школе без ума от нашего учителя физкультуры мосье Пьера. Он симпатичный парень, и я от скуки с ним кокетничаю. Он очень горячо отреагировал на это, причем совершенно всерьез. Я уже привыкла к тому, что моя природная воля города берет, поэтому меня даже не удивило, что мосье предпочел мое тяжелое русское кокетство уклончивым ухаживаниям мелковатых французских девочек.

Обычно я придуривалась на физкультуре и делала вид, что не могу освоить упражнения на коне или попадание мячом в корзину на баскетболе. Я била все мимо и мимо корзинки, причем делала вид, что ужасно расстроена этим. Ну, как тут не помочь бедняжке, то есть мне? И мосье Пьер любезно предложил мне позаниматься дополнительно. Уж я мазала мимо корзины, сколько хватало сил, мне это стоило большого труда при моей долговязости и природной ловкости рук. Я предусмотрительно не надела под майку лифчик, и развившаяся наконец на французской капусте грудь моя ходуном ходила под тесной маечкой. Наконец я так устала упражняться, что рухнула на маты в углу зала и заплакала. Мосье, окрыленный, поскакал меня утешать. И так увлекся, что залез своими ручонками мне под майку, а потом и вовсе взгромоздился на меня, не в силах сдержать чувств. Он шептал, что без ума от меня… Потом спросил шепотом: ведь ты не девственница? Я отводила глаза и сжимала колени. Мне нравилось доводить бедного парня, хотя я сама готова была ему отдаться, но посчитала, что уж это точно полный блуд…

По-моему, после этого случая мосье Пьер что-то понял про меня и совсем перестал смотреть в мою сторону. Он меня наказывал холодностью. А может, и впрямь возненавидел?

Машка написала мне из дома письмо.

Рома, писала она, месяц не появлялся в школе, говорят, сильно болел. Когда вернулся – был бледен и неразговорчив. В отсутствие его команду мойщиков машин перекупил конкурент из параллельного класса. Все ждали, что Роман снесет ему череп, но он даже не стал с ним разговаривать.