Мбота хрипло рассмеялся, одним ртом – губы не по-негритянски почти тонкие, злые. Такие люди вызывают во мне ужас хтонический.

– Дети – хороший материал.

– Материал? – спросил я.

– Главное – сделать это вовремя. Я сам займусь.

И что-то еще добавил на своем наречии. Они не слишком-то со мной церемонились – когда хотели, переходили на свои диалекты или на португальский, который я понимал с трудом.

Я очень хорошо усвоил в первый день, что мой революционный идеализм, с которым я летел сюда из Америки, не имеет ничего общего с этой жизнью. Что мне предстоит доказывать свою состоятельность в абсолютно для меня инопланетной среде. Что мои теперешние «враги» стократ ближе мне по ментальности, чем мои теперешние «братья по оружию». Я понял точно: влип!

– Вот и хорошо, – сказал Далама (он в полтора раза моложе Мботы). – Займитесь, господин полковник. Но потом, а теперь нам нужно заняться планом на ближайшие две недели.

И Далама развернул на столе карту.

Моему так называемому «батальону», а попросту – отрядцу из сотни разношерстного вида бойцов – было поручено контролировать шоссе, шедшее на север из столицы вдоль океана. Двести пятьдесят километров примерно. В нашу задачу входило минирование дорог, подрыв линий электропередачи, мелкие диверсии, сбор данных о передислокации правительственных войск – все это, чтобы держать район под постоянным прицелом. Причем средства передвижения и, разумеется, продовольствие мы должны были добыть себе сами, проще сказать – экспроприировать. У нас же на весь отряд были три базуки на три десятка выстрелов, сотня «Калашниковых», пять снайперских винтовок Драгунова и десятка два противопехотных мин – как видите, почти все советского производства. Только рация была американской. Патрулировали мы неделю, а затем нас менял другой, свежий «батальон».

Вообще же наши бытовые условия облегчал тот факт, что в столице, в Генеральном штабе и на военной авиабазе работали наши информаторы, которые давали более или менее точные сведения: куда и когда состоится следующая поставка продовольствия. Обычно тюки со снедью – рис, макароны, консервы, печенье, чай, соль и сахар – в местные деревни сбрасывали с транспортных самолетов или с вертолетов. Мы приходили на место назначения и попросту изымали излишки у населения. Причем изымали корректно, почти ласково, уверяя, что вернем сторицей, как только дойдем до столицы.

Нам не резон было портить отношения с мирными крестьянами, хотя в повстанческой армии имелись на этот счет и большие разногласия.

К примеру, «батальон» Макунзе, гораздо более многочисленный, чем мой – продвигался к столице с северо-запада, медленно, рубеж за рубежом преодолевая небольшое в принципе расстояние от границы – в сотню километров. Так вот, капитан Макунзе, в противоположность мне, своих бойцов не сдерживал – любой занятый с боем городок, любую деревню отдавал им в полное распоряжение.

Еще меньшим милосердием отличался «полковник» Мбота. Здесь, правда, многое объяснялось его происхождением. Вообще же родоплеменные связи – это я понял очень быстро – в Африке в целом и в нашей «освободительной» борьбе играли чуть ли не главную роль. Стоит вспомнить лишь глобальную резню с миллионами жертв, что учинили в Руанде то ли аристократы тутси, то ли быдло хуту.

Какая тут демократия – если даже в суперлиберальной Америке тлеет племенная вражда?! А уж в Африке!.. Разумеется, мне приходилось учитывать правила игры.

– Команданте! Команданте! – размахивал руками Лигорио, добрейшей души сержант, мой ординарец, денщик и шофер, когда выпадал нам в добычу какой-нибудь автомобиль.

Его кучерявая голова мелькала в высокой траве.

– Что такое?

Я сидел на складном стуле, зашивая свою куртку, – порвал, продираясь вчера вечером сквозь цепкие кусты буша.

– Две «уаза» на дороге, – Лигорио вынырнул из травы.

– Куда едут?

– В столицу.

– Что, совсем одни?

– Одни, команданте! – глазки у Лигорио светились, в белках нещадно отражалось полуденное солнце.

Впрочем, было не слишком жарко: середина октября – еще не лето.

Советских мы не трогали. Но тут ситуация была несколько необычной – мы уже пять дней слонялись вдоль дороги впустую, за эти дни там проходили только колонны под охраной неплохо обученных правительственных подразделений. Пару раз мы их обстреляли издалека, но получили в ответ такой шквал огня, что едва унесли ноги. Тем более что в небо, словно ниоткуда, выпархивали «черные акулы», от них скрыться было почти невозможно не то что в саванне, но и в редком буше. А тут сразу две беззащитные машины шли к нам в руки.

Нужно было срочно что-то решать.

Я встал, натянул недозашитую крутку, поднял автомат и подозвал своего заместителя Роберту.

– Ляжете у обочины, по шестеро с каждой стороны. Остальные – в кустах. Бить только по колесам, по задним – не дай бог вам попасть в людей, или в бак, или в двигатель. Когда остановятся, не подходить. Ты прикажешь им выйти из машин и бросить оружие. Как сделают, позовешь меня. Понял? Повтори.

Тот повторил – не ошибся ни разу.

Все прошло на удивление гладко и быстро. Даже легче, чем я ожидал: стоило пробить заднее колесо первого «уазика», как остановились обе машины. Роберту крикнул из кустов, что они окружены, чтобы выходили и бросали оружие. Они вышли и бросили. И сразу стало понятно – почему они оказались такими сговорчивыми: из второй машины вылез человек с ребенком на руках – с девочкой лет трех-четырех. Две русые косички с голубыми бантами свисали с отцовских рук.

Советские выстроились – их было шестеро – и ждали нас, физиономии почти у всех испуганные, а шофер, худенький мальчишка, кажется, и вовсе обоссался: на штанах в паху подозрительно темнело пятно.

Я как чертик из табакерки выскочил из кустов и предстал перед соотечественниками. Роберту держался чуть сзади. Тот, что с ребенком, здоровенный детина с неприятным взглядом, нисколько, впрочем, не испуганным, а как бы сканирующим, стоял спокойно, девочку спустил на землю и держал за плечо. Она вот-вот готова была расплакаться – взгляд затравленный, ротик приоткрыт… Отец ее по всему был у них за главного, хотя бы и потому, что с ребенком. И я обратился к нему:

– Speak English¹²?

– Yes¹³.

– Ок. Вы не волнуйтесь, мы вам ничего не сделаем… Хотя вы этого и заслуживаете, как пособники режима, как наемники… Но мы не воюем с детьми! – я говорил как можно пафоснее, даже руками жестикулировал, что мне в общем-то не свойственно.

Интересно, за кого он меня тогда принял, этот советский? Он ведь не мог не обратить внимания на мой, скажем так, причудливый инглиш, который я пытался видоизменить, придав пафоса. Я надеялся, что за бура.

– Вынужден вас разочаровать, – сказал он на очень хорошем, я бы сказал, на оксфордском английском, – но мы совсем не наемники и не пособники режима. Мы помогаем этой стране, ее народу пережить трудные времена. Я – руководитель группы, мы преподаем метеорологию в специальной школе. Мы ездили на выходные в Ньока-Прайя, на пляж, там очень красиво, очень красивая у вас страна (ведь так и сказал – «у вас»!).

– Если вы не наемники, зачем вам оружие? – спросил я, дулом «калаша» указывая на валяющиеся у меня под ногами автоматы.

– Война! – коротко ответил он и улыбнулся.

– Папа, папочка! О чем он говорит? Он хочет нас убить? – крикнула девочка.

– Что ты, Оленька, господин майор (вот ведь и звание присвоил!) просто спрашивает, откуда мы и куда едем. Он сейчас нас отпустит, и мы поедем к маме. Успокойся.

– Если вы сами говорите, что война, то с вашей стороны было очень легкомысленно ехать с ребенком… – сказал я. – Можно я взгляну на ваши документы?

– Документы просит, – сказал он спутникам.

Те стали шарить по карманам, а долговязый парень в очках и вовсе полез обратно в машину.

– Эй (я чуть не обратился к нему по-русски, вот бы был прокол!), назад, назад!

– Вылезай, Сергеев, пристрелят, – скомандовал отец.