Он помолчал немного, глядя в окно и прислушиваясь. Потом вздохнул:

– Впрочем, ты меня не слушай, ты мне не верь. Я про то говорю, что ты не видел. Ты только в то верь, что сам видел, слышал и обонял. В общем, пора тебе в светлую жизнь вступать, нечего тебе тут больше делать. Денег я тебе дам на дорогу. Но в долг, в долг, разумеется, – ты мне по приезде вышлешь. Да хоть «вестерн юнионом». И вот что я тебе еще скажу: огурец ты уже посадил, сына родишь еще, а вот книгу, книгу тебе надо писать.

– Книгу? – недоверчиво переспросил Алексей.

– Ну да. Жизнь ты, я погляжу, живешь необычную, вот и валяй, запиши ее в назидание, так сказать, народам древности! А напишешь, я тебе издателя найду, есть у меня парочка маргиналов – Пат и Паташон этакие. Такую, друг Лексей, ахинею публикуют, что закачаешься! Тебя с радостью возьмут, им чем безумнее – тем краше. В общем, сегодня мы с тобой пируем на прощанье, а завтра с утреца по холодку и отправляйся. Ехать тут недолго, к вечеру в Питер поспеешь, а там – уж как-нибудь.

В комнату заглянула Зоя, растрепанная и, как показалось Алексею, встревоженная. Тревога ее была не напрасной – женским чутьем она поняла, что сегодня ее инвалидный муж «развяжет». То есть напьется до состояния свинского и будет пить еще неделю, но не дольше – дольше не выдержит. Так происходило каждые полгода, потом наступало долгое затишье, пока выправлялся организм, потом потихоньку начинало нарастать подспудное возбуждение. Оно проявлялось постепенно – в жестах, словах, ритме речи, копилось долго, месяцами – и следовал новый взрыв, все рушилось и начиналось сызнова.

Зоя смирилась с этим ритмом. Единственным ее опасением было то, что очередной взрыв станет для Сомского и последним.

Хватаясь, как и всегда в таких случаях, за соломинку, Зоя с самого утра готовила праздничное угощение – чтобы все пожирнее, чтобы алкоголь не сразу и не весь пускался по жилам Сомского, чтобы пощадил его, чтобы утомил и усыпил его сытный обед. Наварила борща, не пожалела денег на большой кусок свинины, нажарила картошки на свиных же шкварках, наквасила, насолила, наперчила… Весь стол уставила, зная, впрочем, что муж ее, когда пьет, то почти и не закусывает, что почти все это придется скоту скормить, но все же.

Поначалу казалось, что на этот раз все сойдет без особых последствий: Сомский пил мало и степенно – тянул глоточками из рюмки, словно смаковал. Зоя радовалась и все подкладывала мужу то кусок мяса, то жареной картошки… Она, хоть и прожила с Сомским уже без малого двадцать лет, но ведать не ведала, что он, отлучаясь в туалет, отхлебывал там из горлышка припасенной заранее бутылки водки. Алексей не пил вовсе.

Когда перешли к чаю, в открытые окна со стороны озера донеслись звуки выстрелов – нестройный залп. Алексей вздрогнул.

– Не боись, братан! – засмеялся Сомский. – Сезон открылся. Мужики на тягу вышли.

– На что?

– На тягу. Тургенева не читал!? Вечером утки, покормившись, улетают с озера, тут-то их и бьют.

Еще залп, и тишина.

– Ну-ка принеси мое наградное оружие! – сказал Сомский Зое неожиданно строго.

Та послушно пошла и вернулась с ружьем – обычная духовушка, как в тире. Алексей, впрочем, ружья видел только в кино да на витринах магазинов и всерьез счел, что это – настоящее.

– А вот мы тоже сейчас покажем! – воскликнул Сомский. Он был очень пьян, но Зоя не верила, думала – придуривается.

– Вези меня, братан, на утиную охоту! – объявил инвалид, когда Алексей вернулся из туалета.

Сомский воспользовался отлучкой гостя – переломил ствол и зарядил ружье перчинкой, выловленной из борща.

Они выкатились на тропинку, которая от крыльца заворачивала за угол избы и оттуда прямиком по пологому склону спускалась к Голове. Вдоль дальнего берега стояли охотники наизготовку, вперив взоры в озерную осоку, из которой должны «тянуться» утки. Вот одна вспорхнула, быстро набирая высоту, и сразу несколько выстрелов ей навстречу – мимо! Еще несколько – вслед – опять мимо! Сомский захлопал в ладоши и зычно загоготал:

– Э-э-гей, мазилы херовы! Вот я покажу, как надо!

Мужики как один повернулись к нему. Даже издалека было видно, как они недовольны. Но тут же из зарослей вспорхнула еще утка, и еще. Целый залп встретил их, и первая нелепо кувыркнулась, сомлела, повалилась на гладкую воду.

– Давай, давай, плыви, мужики! Ну, кто быстрее! – кричал инвалид.

Они миновали половину склона, как произошло непредвиденное. Алексей немного отвлекся, отпустил руку, которой держал коляску, а та уже так разогналась, что удержать другой рукой он ее не сумел и отпустил вовсе. Инвалид мчался вниз напрямки, громыхая по кочкам… И вдруг вывалился! Но не упал, а выпрямил ноги и побежал… Алексей сел в изумлении. Сомский бежал лихо, сначала рядом с коляской, потом чуть приотстал, бежал до самого берега, и дальше. Коляска подпрыгнула, рухнула в воду, а за ней рухнул и Сомский – туча грязных брызг. Единственное, что он успел сделать во время внезапного обретения ног, – бросить ружье еще на берегу.

Мат, хохот, выстрелы, снова хохот, снова мат.

– Ну ты и спринтер, Михалыч!

– А здорово ты нас надувал!

– Вылезай давай, что сидишь, как русалка?!

Мужики оставили свои позиции, прибежали, сгрудились на берегу рядом с сидевшим в грязно-коричневой воде Сомским. Примчались и собаки, прыгали по берегу и истошно лаяли.

– Это точно – русалка, вашу мать! – Сомский ухмыльнулся и попытался подняться, но безуспешно.

Сел обратно, достал из нагрудного кармана фляжку, отпил, поморщился.

– Собак уберите, уроды! – прохрипел. И добавил: – Долго я тут сидеть буду?

Собак кое-как уняли, двое мужиков в болотных сапогах пошли вызволять инвалида. На руках вынесли его, усадили в коляску.

– Вот так, вот так, – бормотал пьяный Сомский. Сверху по злополучной тропинке к нему уже сбегала Зоя, в руках несла старое одеяло.

– Че бежишь? Ничего со мной не случилось, – крикнул навстречу ей инвалид. – Домой иди, охота тут – бабам не место!

Но Зоя пробилась сквозь мужиков, укрыла мужа убогим одеяльцем и уже взялась за ручки коляски, чтобы везти его домой.

– Уйди же, сказал тебе! Неча тут делать! Я охотиться буду! – грубо отпихивал ее Сомский.

Она нерешительно постояла, обводя взглядом мужичков, словно ища поддержки. Но поддержки не было, мужички забавлялись.

– Лексей, божий человек! – проворочал языком инвалид. – А куда ты дел вверенное тебе оружие? Ну-ка принеси.

Светозаров-младший поднял ружье, подал Сомскому.

– Вот так, вот так! Ну, мужики, не смею больше задерживать! Я тоже хочу пострелять.

– Смотри, только всех не перебей, а то нам не достанется! – и мужички, посмеиваясь, стали расходиться, забирая собак.

Как раз с шумом взлетела из ближних зарослей жирная утка, прямо над их головами, и потянула к лесу. Сомский вскинул ружьецо, раздался еле слышный хлопок, и ядрышко перца, пролетев метров десять, упало. Утка скрылась за деревьями.

– Фу, черт! Не тот калибр, сирота ты датская, не тот! Са-авсем не тот! – Сомский отбросил духовушку. – Не беда, у нас есть тайное оружие!

Взлетели сразу три утки.

– Ба-бах! Ба-бах! Ба-ба-ба-бах! – истошным залпом заорал инвалид, целясь указательным пальцем.

Крик его был такой силы, что залаяли собаки не только на берегу, но и в деревне.

– Ты чего орешь! – зашумели мужички, – Охоту испортишь!

– Ба-ба-ба-бах! – было ответом. – Я, мужики, есть пацифист, вегетарианец и врожденный онанист!

– Пиздюлей бы тебе отвесить, вегетарианец! – охотники, не на шутку разозлившись, снова двинулись к инвалиду.

– Выручай, брат Лексей, гони! Гони что есть силы! Светозаров развернул коляску и посеменил вдоль берега. У дороги к нему присоединилась Зоя, вместе они дотолкали Сомского до дома. Инвалид уже крепко спал, уронив голову на грудь. Его втащили в комнату, переложили на кровать, и Зоя стала стаскивать с него мокрую одежду.

Алексей ушел к себе, собрал сумку, лег, глядя в темнеющее окно. Инвалид намеревался отправить его завтра, – это все, что он знал. На чем, когда, как? – непонятно. Денег у него ни копейки, только сумка с более или менее грязным барахлом и паспорт.