Харон Харонович посмеивался: еще бы – целых пять трупов, да еще каких! – и обещал новую «работенку» недели через две-три.
Не знал, да и не мог знать Алексей, что Харон Харонович с его помощью убрал отнюдь не какого-то своего «идеологического» врага (таковых у него попросту не водилось) и не врага России, и даже не конкурента по бизнесу (о том, что Харон Харонович – успешный бизнесмен, Алексей, разумеется, не догадывался), а убрал своего партнера, товарища, даже друга, с которым они когда-то начинали «ворочать делами». Причем убрал не из сиюминутных соображений, не из-за того, что они чего-то не поделили (напротив, приятели весьма доверяли друг другу и никогда между ними не возникало деловых и финансовых противоречий), а убийство это было чистой воды провокацией, которая должна была смешать карты на высшем финансовом уровне страны.
Высокий смысл этого убийства был еще и в том, что сам Харон Харонович и возглавил похоронные хлопоты, выделил для убитого друга лучший в своей коллекции катафалк, заказал у одного из лучших скульпторов Москвы памятник и оплатил его, равно как взял на себя и все прочие расходы.
Алексей жил почти отшельником, если не считать редких, но ставших привычными продажных утех. Кроме телевизора, у него не было связи с внешним миром. Правда, на даче была небольшая библиотека – все сплошь русская и советская классика. В первые дни Алексей вяло перелистывал кое-какие книжки, прочитал томик Гаршина, а затем добрался и до Достоевского – углубился в «Преступление и наказание».
– Ну что? Нравится тебе, граф, как он топориком махал? – спросил в один из приездов Харон Харонович, заметив на кровати раскрытый классический том.
– Жидко, – вяло произнес Алексей, без намерения комментировать дальше.
– То есть?! – воскликнул хозяин, круглые глазки разгорелись. Он был с утра уже навеселе, от него пахло водкой.
– Жидко, – повторил юноша. – Тоже – Наполеон! С самого начала видно, что ничего не получится. Нечего было и начинать. Меня Достоевский не убеждает, – не станет такой человек никого убивать, это с самого начала ясно. Он даже не топором ее зарубил, Алену Ивановну, а обухом тюкнул!
Харон Харонович взял книгу, отыскал сцену убийства, прочитал.
– Ишь ты, приметливый! А я до сих пор считал, что он ее порубал, как капусту.
– Он себя чуть не порубал, не ее, – отвечал Алексей. – И зачем было такую толстую книгу разводить, когда сразу видно – что он самого себя рубил? Жидкая книга. Я ее дальше читать не буду – все и так ясно.
– А вот у нас в Москве один завелся, в парке молоточком людей по башке бьет и в колодец сбрасывает. Штук тридцать набил уже – точно гвозди заколачивает! Слыхал про такого? Битцевским маньяком прозвали.
– Не слыхал.
– Вот ведь молодец! – настаивал Харон Харонович. – В самой Москве!
– А в Москве все убийцы, – сказал Алексей. – Только не настоящие.
– Это как?
– Убивать надо, чтобы жизнь полной была. А в городе со злобы убивают. В городе люди злые, в городе нельзя не быть убийцей.
– Ладно, философ, давай чай пить, во рту пересохло! Всю ночь гудел!
За «чаем» Харон Харонович выпил еще, и его развезло.
– Ничего, граф, я тут такую комбинацию придумал – ого-го-го! Всю Россию на уши поставим! И потом ее тепленькую к рукам приберем!
– А вы с Гранатовым не знакомы? – вдруг спросил Алексей.
– С Веником? А как же, не только знаком, но и дружу, – солгал Харон Харонович.
Он, каким бы пьяным ни казался, очень хорошо помнил про любовь Светозарова к Гранатову.
– Нет, Веника и его пацанов сейчас привлекать к нашему делу нельзя – за ними следят, фээсбэшники их пасут строго. А вот как мы с тобой поляну-то расчистим, тогда Веника и призовем! И всю его гоп-компанию. Ты халву ешь, специально для тебя купил, какую ты любишь…
– Откуда вы знаете, что я халву люблю? – удивился Алексей. Он вообще-то не удивлялся или, во всяком случае, удивления не выказывал, когда Харон Харонович вдруг упоминал о каких-нибудь фактах его жизни, о которых он сам ему не рассказывал. Алексей принимал эту странную осведомленность как само собой разумеющуюся. Но тут почему-то удивился. Возможно, потому удивился, что слишком незначительная это вещь – халва. И он действительно ее любил.
– Я, граф, о тебе все знаю. А не знал бы – разве ж позвал бы такие дела делать? Ха-ха-ха! – и Харон Харонович хлопнул еще водки. Потом закупорил фляжку, убрал в карман куртки.
– Зачем вы пьете?! – вдруг вскричал Алексей. – А если вас остановит полиция?
– Умница, – сказал серьезно Харон Харонович. – Настоящий конспиратор! Только ты не бойся, я машину в надежном месте в лесу оставлю, а сам поймаю что-нибудь…
Харон соврал, но наполовину: он действительно оставлял машину неподалеку от поселка, потом шел пешком через лесок, но в машине его ждал шофер Иван, который, кстати, был уверен, что его хозяин просто завел новую любовную интрижку, хотя географически несколько странную.
– Мы с тобой теперь главного масона, главного финансиста будем пасти и валить. Без него и сам президент никуда – лучшие друзья. Ты не представляешь, какой шухер поднимется, если мы его повалим! Но это дело сложное, тут фугасом не обойтись… Ну да ничего – повалим!
– А кто это? – спросил Алексей.
– А тебе его имя ничего не скажет, ты про такого и не слыхивал, он в телевизоре не светится. Он – тихушник, кукловод кремлевский.
– Это Сырков что ли? – Светозаров-младший помнил уроки политологии, которые преподавал ему в письмах Рогов. Как-то, это было года три назад, во время очередной смены правительства, Алексей в письме наивно предположил, что, убрав пару-тройку негодящихся министров, вполне можно спасти страну. На что Рогов как дважды два расписал ему политический расклад, судя по которому не то что министры, но и сам премьер никакой политической роли в стране не играли – так, типа надзирателей. Равным образом ничего не решали и депутаты. А заправлял всем, по Рогову, некий Сырков, тихо сидевший себе на заштатной должности в Кремле. Этот Сырков, по Рогову, был человечком глубоко закомплексованным, с трудным детством, туго сходившимся с людьми, циничным и злым. Он плел себе в тени голубых кремлевских елей интриги и заговоры, стравливал и разводил, ссорил и сдруживал, и все легко, непринужденно.
– Не-е! Сырков – это так, это клоун, это игрок. К тому же и наркоман. Не попади он случайно в Кремль, играл бы в казино, в карты, ему по барабану, во что играть, в шары, в карты, в людишек, твоему Сыркову. Хотя в людишек-то играть интереснее, спору нет. Там, граф, человек сидит посерьезней Сыркова!
– Да кто же он?
– Ха-ха, так я тебе и сказал. Если получится – сам узнаешь. Хотя шуму столько не будет, как в этот раз. На это не рассчитывай. Человек он тихий, про него много не скажут. Но рухнет все, граф, анархия такая начнется, что мама не горюй!
Харон Харонович приложился еще – водку он пил глоточками, морщась, но не закусывал ее, не запивал.
– Ладно, так и быть… Только ты ни-ни, могила, понял? Сипов его фамилия.
Однако Алексей отреагировал вяло, словно вдруг ему стало безразлично имя своей будущей жертвы. Харон Харонович вышел из положения артистично:
– А как валить поедем, так и скажу, что за Сипов такой, чем славен. Скоро уже. А теперь пойду, ты тут сиди, книжки читай, отдыхай, Суперраскольников!
И ушел.
На следующий день Харон Харонович не появился. Как раз ночью ударил первый морозец, с утра все было укрыто густым инеем. Алексей решил прогуляться. Правда, Харон Харонович каждый раз, когда приезжал, не забывал повторять, чтобы Алексей особенно «не светился», что вид у него все-таки «несколько нездешний», что лишние глаза им ни к чему. Хотя говорил как-то нехотя, как-то вскользь, но говорил всегда.
Алексей оделся потеплее, натянул поглубже вязаную шапочку – подарок, кстати, Харона Хароновича. Натянул перчатки и отправился по улице в ту сторону, откуда обычно приходил или уезжал его хозяин.
Дом, возле которого он в первый день видел пилившего дачника, закрыт, и вообще было похоже, что в поселке нет решительно никого. Ни собака не залает, ни какого другого шума. В конце улицы – ржавые ворота, на них ржавый замок на цепи, такое впечатление, что его не отпирали лет двадцать. Рядом будка охранника в одно окно, и тоже – будто нежилая. Справа от ворот – калитка, и опять-таки на замке. Непонятно, как выбраться – по верху ворот, калитки, по всему забору – колючая проволока. Может, где-то еще есть въезд? Алексей пошел обратно, но уже по другой улице – их расходилось от ворот четыре. Но пусто было везде, и везде он натыкался на высокий забор с колючей проволокой.
