– Да хоть на Байдарские Ворота. Шашлычок там недурной был в прошлом году!
И мы понеслись на Байдарские Ворота, и пили там водку, и ели шашлык.
Вечером, уже порядком навеселе, вернулись в «Ореанду». Я принял душ и начал было переодеваться к ночным развлечениям, как вспомнил про Нью-Йорк и включил телевизор.
Я так и не оделся: ночь напролет смотрел раз за разом одни и те же кадры – самолет, небоскреб, взрыв, самолет, небоскреб, взрыв, самолет, небоскреб, взрыв… Эх, еще бы пару-тройку сотен самолетов, благо небоскребов хватает! Я понимал чудовищность своих мыслей, но смотрел, смотрел не смыкая глаз. Прибавить сюда еще нелюбимую мною отчего-то Америку, и вот вам сверхприятное, сверхувлекательное зрелище, суперголливудское. Утром мы все – режиссеры, актеры, сценаристы, журналисты, – собираясь за завтраком, траурно цокали языками: какой ужас, какой кошмар, Сергей Александрович! – Ох, и не говорите, Елена Дмитриевна! Беспредел! Но заметьте, Елена Дмитриевна, что в России в год убивают, да-да, именно убивают, по пятидесяти тысяч человек! Так что, почитай, у нас каждый божий день – Нью-Йорк, один сплошной Нью-Йорк, Елена Дмитриевна! – Господи! – всплескивала пухлыми ручками Елена Дмитриевна.
Я слушал, вяло решая, залечь ли спать после бессонной ночи или сперва поплавать в море, а уж потом спать. И отправился спать. Но не успел я прилечь, посмотрев еще раз на небоскреб-самолет-взрыв, как раздался звонок.
– Дмитрий?! – бодро произнес в трубке далекий голос. – Это я, Алексей. Светозаров.
– Да, Алексей, – угрюмо отвечал я.
– Вы видели?!! Вы видели?!! – кричал он из своего Копенгагена. – Это же просто здорово!
– Что же в этом здорового, Алексей? – спросил я строго.
– Это – как раз то, что нужно!
– Прости, Алексей, я сейчас очень занят, перезвони или напиши мне через пару дней, когда я вернусь в Москву…
И отключил телефон.
Разумеется, он не стал ждать моего возвращения в Москву и буквально завалил меня мейлами. Собственно, с того самого дня и началась наша странная война, в которой попеременно побеждал то я, то мой полоумный оппонент. На восторги Алексея по поводу взрывов в Нью-Йорке я отвечал примерно так:
«Видишь ли, Алексей, ты ратуешь за то, чтобы проредить народонаселение земли. Ты считаешь, что рост его вышел из-под контроля, и это в принципе верно. Но заметь одну простую вещь: Европа стареет, да и Америка, наверное, тоже. Развитые страны никак не угрожают перенаселить землю, напротив, именно неразвитые, страны ислама, да еще Индия, Африка – вот главная угроза планете. Слава Юпитеру, что китайцы осознали вовремя эту угрозу и искусственно и с похвальной дисциплиной остановили рождаемость. Но знаешь ли ты, что лишь каждый шестой ребенок, рождающийся в современной Германии, – этнический немец? А остальные кто? Турки, албанцы, негры, индусы, те же китайцы… Подумай об этом, ведь совершенно очевидно, что мир скоро станет тотально исламским или китайским…»
«Я не вижу здесь ничего плохого, уважаемый Дмитрий Рогов, – писал он мне в ответ. – Напротив, это же прелестно, если в жилы западных людей вольется свежая кровь! Старый мир вял, он погряз в развлечениях, разврате, мерзости, а новый мир будет активным, светлым и радостным. Так пусть же исчезнет все старое, вялое, жирное и ненужное, и как можно скорей!..»
Чем дольше длилась наша переписка, тем яснее я понимал, что имею дело с параноиком, обуреваемым идеей, не слишком к тому же и оригинальной. То есть я-то понял это сразу, но почему-то мне каждый раз было любопытно получать новые и новые подтверждения. Вот, кстати, маленький парадокс, о котором я не преминул ему сообщить:
«Видишь ли, Алексей, ты говоришь про вялое и жирное, что оно не имеет права жить на земле, поскольку является отклонением от природы, болезнью, плесенью… Но ведь ты видел меня и знаешь, что во мне, между прочим, сто двадцать килограммов живого веса, что я люблю хорошо поесть, что страдаю одышкой и что частенько выпиваю сверх всякой меры… Значит, и меня ты тоже посчитал в числе тех, кто подлежит неумолимому истреблению?…»
«Нет, вовсе нет, уважаемый Дмитрий Рогов, – отвечал он мне горячо. – Я в вас верю, ваш талант журналиста указывает на то, что вы случайно оказались среди жирных и вялых. А когда вы ввяжетесь в смертный бой по-настоящему, со всей вашей силой, вы станете эталоном для всех остальных, вот увидите. Просто сейчас у вас нет стимула…»
Он льстил, льстил по-сумасшедшему изворотливо.
Пытаясь отвлечь его от пресловутой моноидеи, я тоже пошел на хитрость, попросив, чтобы Алексей описал мне свою жизнь с тех самых пор, как он себя помнил. Он сопротивлялся, говорил, что это отвлекает его от главного, что мы теряем время, вместо того чтобы приступить прямо здесь и сейчас к окончательному переустройству мира. Но я был настойчив, призывал не торопиться, коль скоро он затеял эту грандиозную «планетарную (прямо так и назвал, дабы польстить его самолюбию) реформу мироздания». Я убеждал его, тоже льстя, обходными маневрами стараясь обмануть его безумное чутье. Я говорил, что его жизнеописание поможет и ему самому, и нам сообща привести мысли в окончательную и стройную систему, что он вполне сможет стать неким вторым Ницше (он тут же запросил у родственников Ницше и проштудировал его). К тому же, писал я, и мне самому было бы очень интересно узнать больше про его жизнь. Даже с профессиональной, журналистской точки зрения. Я обещал литературно обработать его записи, если это потребуется, хотя, добавлял я, вряд ли в том возникнет нужда, ведь язык его очень даже хорош, убедителен и неистов…
VI
Зачем я затеял эту игру? Очевидно, из присущей мне любви к провокации. Нет, вообще-то я не интриган в привычном смысле этого слова, но неизбежно тесно становится в обжитых рамках и хочется вырваться за них. И я разрушаю их, причем разрушаю хитроумно, с каким-то даже восточным коварством. Во мне ведь несомненно течет немалый процент татарской крови, это и по разрезу глаз видно, почти, впрочем, заплывших, и по тому, что борода растет у меня исключительно на подбородке и нигде больше, да и та жиденькая, как у китайцев со старинных гравюр. Вообще же я ношу в себе гремучую кровяную смесь: кроме гипотетически татаро-монгольской (я никогда не занимался своей родословной) доподлинно знаю, что в моем роду по материнской линии были и евреи, и армяне. Моя бабка Таисия – на фотографиях еще довоенной поры – это красавица с черными волнистыми волосами, с горбатым, хотя и тонким, носом и с семитскими, чуть навыкате глазами. А дед, ее муж, погибший в первые же дни войны, так вообще носил самые разармянские имя-фамилию Арутюн Гроян. Но как ни странно, я не в них, разве только что волосы у меня чуть вьются, вернее, их остатки, которые я теперь стригу очень коротко. Зато склонность свою к некоему, почти всегда безобидному и направленному даже более на себя самого, чем на окружающих меня людей, коварству я отношу за счет своих, повторюсь, татаро-монгольских генов.
Когда Алексей только-только стал слать мне свои очерки, я, не зная, совершенно даже и не подозревая о том, что он напишет о своей жизни очень скоро, познакомил его, виртуально конечно, со своей дочкой Таней. В тот – будь он проклят – момент во мне отчего-то жила уверенность, что Алексей – человек совершенно не искушенный в вопросах отношений между мужчиной и женщиной, – конечно же, я не только сексуальный аспект имею в виду, а вообще (хотя какие еще могут существовать аспекты в этих отношениях!). И вот я решил посвятить в наши с Алексеем отношения и свою дочь, рассчитывая при этом пробудить в нем некие скрытые (это была полная дурость!) силы и возможности, с тем чтобы он раскрылся передо мной со всех сторон. Зачем? Да просто мне пришла идея обработать его очерки и создать некие новые, XXI века «Записки сумасшедшего», написанные на сей раз настоящим сумасшедшим, а мною только разве что облитературенные, да и то слегка.
Наши отношения с тех пор можно поэтически сравнить с водоворотом, внезапно пронзившим толщу спокойной, почти штилевой океанской воды. Как-то в Аргентине я наблюдал водоворот: посреди тихого залива сперва еле заметно, а потом все более и более зримо, вяло и нехотя по краям и стремительно яростно к середине закручивалась в глубину голубая невинная вода. Так и мы незаметно оказались в этой нежданной пучине.
