Солдаты ходят по полю с носилками, собирают то, что осталось от пассажиров. Крепят бирки, грузят в кузов машины. Группа военных осматривает останки самолета. Над полем уже вовсю сияет солнце.

– Какой ужас! – восклицает усатый.

Он смотрит во все глаза, с видимым удовольствием. Я отворачиваюсь.

– Извините, но мне пора. Надо ехать, – наконец он насытился смертью.

– Да-да, поехали.

Возвращаемся к машине. Грузовик, который стоял перед нами, уже урчит мотором, в нем трупы, и среди них почти наверняка – Мария. Он отъезжает вслед за нами.

– Вот и подумаешь теперь, стоит ли летать самолетом? – смеется усатый. – Нет уж, я и за руль редко сажусь, предпочитаю по старинке, на лошади, сэр, на лошади! Ха-ха-ха!

Он прибавляет громкости в радио – Барбра Стрейзанд поет про вечную любовь.

– Каспар, привет! – приветствую старого знакомца.

Улыбается – узнал.

Круг замкнулся. Точнее – причудливая петля, которую, пафосно выражаясь, я стянул вокруг собственной шеи. Не прошло и года, как мы сидели тут ночью на лужайке, пили coca-cola, болтали о том, о сем; и вот оно – и то и се – лежит в комнатке на задах полицейского участка: четыре трупа. Свежие. Их только что привезли с места катастрофы. Командир, бортинженер, радист, штурман. Каспар, словно экскурсовод, показывает мне эту местную достопримечательность. Ему не хватает указки. Интересно, помнит ли он, что был идейным, так сказать, вдохновителем или, как теперь говорят, креативным директором этого побоища?

Я гляжу искоса, не вглядываюсь – кожаные мешки с переломанными костями и перемолотым мясом. Не люди – трупы.

– А где второй пилот? – спрашиваю, не услышав в перечислении Каспара знакомого имени.

– Не поверите, Бен, он – выжил!

– Что, разве не все погибли?! – восклицаю.

– Все. Почти. Двое в живых остались: второй пилот и сотрудник протокольной службы, – восклицает в свою очередь Каспар. – Они, по всей видимости, находились в хвосте в момент первого удара, их выбросило после первого удара. Вы не поверите, тот, что из протокола, встал и пошел. Добрался до людей. Сообщил. Фантастика! Невероятно!

– А второй?

– Второго нашли позже – сидел на камне и плакал. Он, кажется, немного повредился умом. Его отвезли в госпиталь, в Спрингфилд, это километров пятьдесят отсюда. Но ни одной царапины, ни одной! По крайней мере, внешне…

– Невероятно, – бормочу и я.

Этот вялый Забелин, этот битый мной Забелин, что он делал в хвосте? Сидел рядом с Марией? Шептал ей пошлости? Гладил ее руку?

Она погибла, он нет. Какая сумасшедшая несправедливость! Но, может быть, не было там Марии? Случаются ведь великие чудеса, я только что стал тому свидетелем.

– А где остальные погибшие?

– Всех везут в Спрингфилд, в госпиталь, в морг. Здесь только советские, у нас нет морга. Сегодня прилетят люди из их посольства на опознание, и мы отправим их туда.

– Понятно.

Я поворачиваюсь, чтобы идти, но вспоминаю, что у меня нет ни копейки денег. Я не знаю, какие у них тут обычаи в смысле давать взаймы, но набираюсь наглости:

– Слушайте, Каспар. Так получилось, что я спасался от погони, и у меня нет ни гроша. Одолжите мне немного денег – рандов сто или сто пятьдесят. Мне даже не на что поесть. Я вам верну буквально через неделю, даже раньше.

Каспар смотрит на меня странно. Молчит, уходит куда-то, возвращается, протягивает мне сэндвич и бутылочку coca-cola. И все. Молчит. Я беру, благодарю, прощаюсь, ухожу. Петля сомкнулась.

Я грызу сэндвич на обочине и голосую. Мне бы отправиться в лагерь, но я еду в Спрингфилд, совсем в другую сторону. На этот раз меня подбирает пожилая супружеская пара. Тоже словоохотливые, особенно жена. Разговор, конечно же, о самолете. Этим бурам не хватает событий. Ничего, скоро у них будет по горло. С лихвой. Захлебнутся.

Они пересказывают мне последние новости, услышанные по радио. Там утверждают, что самолет разбился из-за ошибки пилотов, они заблудились во время снижения и врезались в горы, перелетев границу, всего-то в паре километров от нее.

– Эти русские! – возмущается Амина. – Они наверняка были пьяными! Русские всегда пьяные! Разве нет?

– Дорогая, все летчики проходят медосмотр перед полетом. Тем более что они летели с президентом, – увещевает ее муж Руд.

– Ах, Руд, какой ты наивный! Как можно заблудиться на современном самолете? Ведь там столько всяких приборов, локаторов и что там еще…

– А может быть, их сбили? Ты об этом подумала? Может быть, их сбили эти ребята из Сопротивления?

– Но ты же слышал, Руд: никаких следов обстрела не обнаружено, ни пробоин, ни-че-го!

– Ты такая наивная, Амина! Могли и бомбу подложить. Это же Африка! Вы как считаете, Бен?

– Я думаю, что самолет сбили, – отвечаю.

– Вы слышали, Бен, президента нашли с оторванной головой! – с притворным ужасом восклицает Амина, а сама протягивает мне бумажный стаканчик с кофе, из крышки торчит соломинка.

– Спасибо, мэм. Что, совсем без головы?

– Абсолютно!

Интересно, а скажи я им, что всю эту катавасию придумал я, как бы вытянулись их сытые физиономии? А если прибавить, что и моя любимая погибла? А? Небось, врезались бы в первое же дерево.

– Ужас, – киваю я.

Прошу высадить меня у госпиталя, прощаюсь. Интересно, за кого они меня приняли? Я смотрю на себя в огромное окно вестибюля – вполне себе городской сумасшедший, всклокоченный, в нелепом наряде, видно, что с чужого плеча, вернее, с чужой жопы – штаны висят сзади мешком, а плечи едва втиснулись в куртку.

Вопреки опасениям, к вялому меня пускают. Я представляюсь его «коллегой». Просто коллегой. Каким коллегой, откуда коллегой – беспечных буров не интересует. Мне говорят, что он лежит, но говорить может, что физически он «fine», но что не нужно его особенно беспокоить, минут десять-пятнадцать, не больше. Киваю, вхожу в палату.

Вялый лежит на спине, от него тянутся к приборам разноцветные провода.

Открывает глаза, и непонятно, узнал – не узнал?

– Ну ты как? – спрашиваю с порога по-русски.

– Нормально. Только выпить хочется. Принес?

– У меня денег – ни копья, буквально, – вспоминаю советский жаргонизм.

– У меня есть, – кивает в сторону окна. Там на стуле сложена его одежда.

Я подхожу, роюсь в карманах форменной куртки, нахожу несколько сложенных вчетверо бумажек. Ранды.

– Чего купить?

– Вискаря.

– О’кей.

Выхожу, сестре на посту говорю, что товарищ хочет апельсинового сока, очень хочет. Она понимающе трясет головой:

– Какой же он счастливчик!

– Да уж, – соглашаюсь.

В liguor store покупаю две бутылки виски, в супермаркете – жратвы, сока. Пятьдесят рандов оставляю себе.

– Принес?

– Принес.

– Давай, не тяни.

Поднимаю его голову рукой, а другой вливаю из пластикового стакана виски в рот. Морщится, расплывается в улыбке, откидывается на подушку. Приборы рядом гудят, шелестят, наблюдаю за линией на экране одного – вроде ничего не меняется.

– Ты погоди, ты не спи, – говорю, увидев, что он прикрыл глаза. – Скажи: Мария там была? В самолете?

– Мария? Стюардесса? С попочкой? Была, а как же. Вот бы я ей вставил! – он причмокивает, мутные глазки оживляются. – Еще налей.

Повторяю процедуру.

– Она погибла? – вопрос бесполезный, но не задать его я не могу.

– А как же! Они там все мертвые, ха-ха. Там такое было!

– А как ты в хвосте оказался?

– Я – в хвосте? В каком хвосте? Да ты кто вообще такой, чтоб меня про хвосты спрашивать? – вдруг вскидывается он, глаза наливаются безумием.

– Я просто спросил…

– Ты убить меня пришел, убить! Хвостатый, хвостатый! – вялый пытается кричать, но вместо крика – хрип.

– Да убил бы я тебя, убил бы, Забелин! Но тебе и так будет хорошо. Ты уж мне поверь: тебе будет хорошо. Жить ты будешь долго и вяло, безумно долго и безумно вяло, а потом умрешь. В один день. Прощай. Я больше не наливаю.

Выхожу. Где-то рядом лежит Мария. Спрашиваю у сестры, где морг, иду туда. Есть ли в списках жертв катастрофы Мария Фонсека? Есть, отвечает румяный прозектор. Хочу ли я опознать ее, спрашивает. Нет.