– Думал, что вы меня не узнаете…

– Да ты такой же! Не ожидал тебя здесь встретить!

– Это я не ожидал вас здесь встретить, – с едва уловимым укором проговорил Ганичев.

Менделев сделал вид, что не понял намека. Он взял Ганичева под руку и увлек в глубь зала.

– Почему же? Это наша молодость, помнишь? «Вулкан»! Сколько мы здесь пота пролили, слез… Лучшие годы, Юрик!

– Значит, вспоминаете молодость? – съехидничал Ганичев.

Менделев огорченно посмотрел на него.

– Зачем язвишь? Нравится мне это.

– Да как вам может это нравиться?! – вскипел Ганичев. – Это же мусор!

Менделев потемнел.

– Вот что, Юрик. Говори, зачем пришел.

– Алексей Дмитрич вас приглашает на джем, – он протянул билет.

Менделев присвистнул.

– Вспомнил-таки старого Менделя! А он таки не думает, что Менделю уже не хочется трясти стариной? Юрик, я отдал джазу молодость, ты знаешь, но старость я ему не отдам. Меня греет это…

Он кивнул в сторону сцены, где пели молодые.

– Простите, Илья Захарыч, но это примитив. Разве это можно сравнить с Армстронгом? Бейси? Дюком?

– Зачем сравнивать? Ты «Битлз» слышал? – спросил Менделев.

– Ну слышал…

– Считай, как хочешь. Может, это и примитив, – завелся Менделев. – Только этот примитив в тысячу раз живее той дохлятины, которую уже двадцать лет играет Леха!

– Так ему и передать?! – крикнул Ганичев.

– Так и передай!

– И Дюк – дохлятина?

– Нет, Дюк – не дохлятина. Дюк – классика. Но он уже свое сделал, сделал! Нужно дальше идти! А вы будете еще сто лет повторять Дюка!

– Это лучше, чем играть всякую муру!

– Муру?! Что ты понимаешь? Ты музыкант?!

Ребята на сцене давно остановились и кто с улыбкой, кто с тревогою всматривались в зал, где два немолодых человека, казалось, готовы были подраться.

– Илья, чего у вас там? – спросил гитарист.

Вместо ответа Менделев бросился к сцене, вспрыгнул на нее, обернулся к Ганичеву:

– У тебя есть две минуты? Слушай!.. Ребятки, сделаем для этого пенька «Йестердей».

Он сел на клавишные, ребята взяли аккорд и запели известную песню «Битлз» – грустную и мелодичную. Ганичев уселся, стал слушать. Музыка умиротворила его.

Он смотрел на сцену и видел на ней других музыкантов, которые репетировали здесь четверть века назад, горячились, спорили о музыке. Сквозь песню «Битлз», казалось, доносились обрывки тех споров.

– Нельзя вечно играть Цфасмана! Нужно идти вперед, – говорил трубач.

– Авангард публика не поймет…

– При чем здесь авангард? Мы заторчали на диксиленде. Давайте попробуем «боп»…

– Боп-боп-боп-боп-боп… – разнеслось, точно эхо.

– Рок-рок-рок…

Песня кончилась.

– Ну что, разве это не музыка? – спросил Менделев.

– Старую собаку не научишь новым фокусам, – грустно улыбнулся Ганичев.

На танцевальной площадке грохотала музыка, переливались цветные огни, было полутемно. Молодые люди плясали.

Ганичев пробирался от дверей к эстраде, где играл небольшой состав. Среди музыкантов выделялся тучный немолодой саксофонист. Он стоял в центре и дул в саксофон. С него лил пот.

К микрофону вышла певица.

– Белый танец, – объявила она и запела медленную мелодию.

Не успел Ганичев опомниться, как к нему подошла маленькая девушка в брюках и, сделав книксен, пригласила танцевать. Ганичев страшно смутился, сделал даже попытку убежать, но взял себя в руки и принял приглашение.

Неуверенно ступая и глядя куда-то в сторону, он начал танец. Видно было, что он не танцевал уже тысячу лет.

– Я вас здесь раньше не видела. – сказала девушка, положив голову ему на плечо.

– Да… я обычно… в других местах, – в панике бормотал Ганичев.

– В «Пятилетке»? – спросила она деловито. – Там грубо.

– Нет, я в клубе завода «Вулкан».

Девушка подняла голову и удивленно посмотрела на него.

– Там одни хипари.

– Я тоже хипарь. Внутри, – улыбнулся Ганичев.

Он осмелел. Его движения приобрели целенаправленность: он увлекал партнершу к эстраде.

Танец кончился. Ганичев с сожалением посмотрел на девушку. Ансамбль вдруг заиграл старый рок-н-ролл, прекрасно известный Ганичеву по пятидесятым годам. Певица запела на английском.

– Вы рок-н-ролл умеете? – с сомнением спросила девушка.

– Да я танцевал это, когда вас на свете не было! – притворно возмутился Ганичев.

Он ухватил девушку за руку и вдруг начал выделывать ногами бог знает что. Партнерша со смехом включилась. Публика образовала круг перед эстрадой. Все перестали танцевать, только смотрели на Ганичева и подхлопывали в такт. Музыканты тоже старались, увидев настоящий рок-н-ролл. Ганичев кутил партнершу, вертелся сам, пиджак у него расстегнулся, волосы растрепались. С последним аккордом Ганичев подхватил девушку на руки да так и замер с нею.

Раздался гром аплодисментов. Девушка чмокнула Ганичева в щеку. Тяжело дыша, он опустил ее на пол.

– Надо же! – сказала она с уважением.

– Приз за лучшее исполнение рок-н-ролла вручается… – певица вынула откуда-то коробку мармелада и поманила Ганичева к себе.

– Как ваша фамилия?

Ганичев тихо назвал себя.

– …Юрию Ганичеву с партнершей! – закончила певица.

Ганичев принял коробку и галантно вручил ее девушке.

Саксофонист сошел с эстрады, подошел к Ганичеву.

– Здравствуй, Юрик! Думаю, кто это так лихо пляшет. Совсем по-нашему… Молоток!

– Здравствуйте. – сказал Ганичев, пожимая ему руку.

Девушка уже ела мармелад, поглядывая на Ганичева с любовью.

Саксофонист Герасимов и Ганичев, пользуясь перерывом, сидели в буфете и пили пиво. Девушка сидела тут же со своею коробкою мармелада и пила пепси-колу, прислушиваясь к разговору мужчин.

– Поболтался в Тульской филармонии, потом в Сибири, – рассказывал Герасимов, – работы нет, джаз не покупают… А раз нет работы, то и звука нет. Нет игры. Я уже лет пять не музыкант, а лабух.

– Ешьте мармелад, – предложила девушка.

Герасимов посмотрел на нее с удивлением, но мармелад взял.

– Да, честно сказать, из нашей компании только Леха и Боря джаз понимали. А мы так – попали в струю… Я Бориса несколько лет назад встречал. Посидели с ним у него на кухне, потом он мне сыграл. Идеи у него колоссальные, никому не снилось. А слушать кто будет?

– Адрес его знаешь? – спросил Ганичев.

– Записан… – Герасимов достал записную книжку, раскрыл и положил перед Ганичевым.

Ганичев списал адрес.

– А Леху мы просто предали, – сказал Герасимов, пряча книжку. – Сейчас даже на глаза ему стыдно показаться… Да не хочу я мармелада! – вдруг вскричал он, заметив, что девушка снова подсовывает ему коробку.

Девушка испугалась.

– Дядя шутит, – мрачно прокомментировал Ганичев. – Эх вы! – вздохнул он. – Мы же вашими руками, вашими губами играли! Вы для нас были… ну как не знаю кто. Свет в окошке. Своя команда. Мы за вас были готовы в огонь и в воду… Если бы я играть умел! Может, я двадцать лет ждал, что вы вернетесь… – закончил он, опустив голову.

Герасимов тяжело сопел. Девушка растерянно переводила взгляд с одного на другого.

Подошел музыкант из ансамбля.

– Геннадий Петрович, время! – он постучал по часам.

Герасимов тяжело поднялся.

– Извини, – сказал он, пожимая Ганичеву плечо.

– Ну я пойду… – с сочувствием проговорила девушка.

Она не знала – брать ей мармелад или нет. Потом решилась, взяла.

Ганичев сидел, обхватив голову руками. Из зала донеслась музыка. Это было вечно: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Джазовый теплоход был уже где-то среди сплошных льдов, едва пробирался между ними – заиндевелый, покрытый льдом, – и на палубе его не было ни души.

В полной тишине было слышно, как трутся о борт льдины.

Один среди бескрайних просторов.

Сокольников был в ярости.