Мы выходим из комнаты и направляемся в кабинет шефа. Открываю без стука. Шеф вытирает пыль с бюста. Стоит на стуле и гладит тряпкой мраморные кудри.

– К вам можно, Сергей Ефимович?

– Пожалуйста, – спрыгивает со стула, как зайчик.

– Проходите, Виктория Львовна, – я приглашаю старуху.

Она заходит, здоровается. Шеф занимает место за столом.

– Я вас слушаю.

– Сергей Ефимович, вы знаете, что Виктория Львовна принимает участие в обработке социально-психологических анкет нашего института?

– Да, я в курсе.

– Не можем ли мы принять ее на работу на два месяца как пенсионера, чтобы оплатить расчеты?

– М-м… Это возможно. У вас какой стаж? – обращается он к ней.

– Сорок два года.

– Солидно. На ставку инженера пойдете? Сто тридцать пять плюс премия.

– Я согласна, – кивает она.

– Тогда пишите заявление – и к Горгоне Михайловне.

– Вот это разговор! Спасибо, Сергей Ефимович, – говорю я.

– Не за что. У вас все?

– Пока все.

– Желаю удачи, – встает.

Мы выходим в прихожую. Сабурова вытирает пол шваброй. Сегодня ее дежурство в квартире.

– Познакомьтесь, – говорю я. – Наш новый сотрудник, инженер Виктория Львовна.

Сабурова отбрасывает швабру.

– А я, значит, за бесплатно буду вам полы тереть?! – и она прямиком направляется в кабинет шефа.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Митенька – мое счастье. Такой прелестный мальчик. Если бы не он, я бы здесь с ума сошла. Сегодня Катюша попросила меня посидеть с ним, у нее дела. Поскольку я должна находиться на рабочем месте, я взяла его с коляской в свой кабинет. И вот мы сидим – он в коляске, я рядом, за письменным столом. Я кормлю его супом-пюре и читаю сказку. Он любит, когда ему читают.

– …Вот их уже трое. Бежит лисичка. «Кто, кто в рукавичке живет?» – «Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка да зайчик-побегайчик. А ты кто?» – «А я лисичка-сестричка. Пустите и меня!» – «Иди»… Еще ложечку… Вот так, мое солнышко… Мамочка скоро придет. Бусиков напишет ее портрет, и она придет. Ты мой внучек будешь, хорошо? Еще одну. Молодец… Слушай дальше…

Где-то поют на три голоса. Наверное, наши…

– Вот их уже четверо сидят…

Внезапно открылась дверь, и вошла Сабурова с ведром и шваброй.

– Что такое? Зачем? – я возмущена.

– Приборка помещений, – поставила ведро, начала тереть.

– Что у вас за рвение сегодня, Вера Платоновна?

– Это не рвение, а дисциплина. Я теперь у вас работаю.

– Как?!

– Вот заявление. Сергей Ефимович подписал, – вынула из кармана фартука листок, положила на стол.

Я взяла листок. Все верно. Вот и резолюция: «Оформить на ставку уборщицы».

– А как же ваш «Интурист»? – спросила я с иронией.

– Перебьется. Девок надо выдавать. За ними глаз нужен… Подвиньте коляску…

Я откатила коляску, она проехалась шваброй по полу, подхватила ведро. Перед дверью остановилась в задумчивости.

– Как вы думаете, у Виктории Львовны я тоже должна убираться?

– Зачем же у нее? Только в отделах.

– Она ж тоже нынче сотрудница. И Люська у ней живет. Выходит, отдел…

– Тогда убирайтесь, – пожала я плечами.

– Вот не было печали… – ушла.

– Нет, Митенька, это сумасшедший дом… – я снова взялась за ложку. – Глядь – бежит волчок…

Щелкнул селектор, раздался голос Сергея Ефимовича:

– Горгона Михайловна, принесите мне, пожалуйста, штатное расписание нашего института…

– Сейчас, Сергей Ефимович.

Достала объемистую папку, положила ее в коляску, Митеньке в ноги.

– Поехали к начальнику, Митенька. Вырастешь, мы тебя тоже на оклад поставим…

Повезла Митеньку к Сергею Ефимовичу.

РУМЯНЦЕВ. Я сидел и считал на калькуляторе. Условия мне Сабурова создала замечательные. На столе – электрический самовар, заварной чайничек, сахар. Каждый день печет мне оладьи. Я ем оладьи и считаю.

На тахте валялась Галька. Или Валька. В джинсах и стереонаушниках. Я нет-нет да и посматривал на нее. Девица в порядке.

– И чего вы все считаете, Петр Васильевич! Считаете и считаете! – вдруг она заорала.

Я не сообразил, что это она из-за стереонаушников орет. Ответил спокойно:

– Понимаете, Галочка, я считаю смету на создание автоматизированной системы. Будет такая система, которая поможет установить порядок в нашей отрасли. Машина станет считать и выдавать планы, а люди будут по этим планам работать. Ритмично и производительно.

– Я все равно ничего не слышу! – заорала она снова.

– А вы снимите наушники, – посоветовал я.

Она сдернула наушники, уселась на тахте.

– Мне скучно! – капризно.

– Пойдите в кино.

– Была.

– Почитайте книжку.

– Я на работе книжку читаю. Сидишь целые сутки, делать нечего. И дома делать нечего…

Встала, прошлась по комнате. Я глаза отвел. Сразу куда-то мои цифры ускакали.

– Галя, хотите чаю? – потянулся за стаканом.

– Я не Галя. Я Валя.

– Простите.

– Ничего, нас даже мать путает. Вот она сейчас не знает – кто дома: Валя или Галя. Да ей и наплевать.

Подсела к столу, началось чаепитие.

– А в гостинице вообще… Мы с Галкой на одной должности, то она дежурит, то я. И еще две сменщицы. Четверо нас – дежурных по этажу. Гости думают, что нас трое. Мы с сестричкой за одну сходим. Мы уже даже не объясняем, устали… Нас зовут Валя. Я старше на сорок минут. Мать хотела одну меня, а вышло две…

– Интересно, – сказал я, хотя ничего интересного в этом не было.

Где-то запели «Летят утки…».

Валя задумчиво ела оладьи.

– Скажите, Валя, вам это не надоело? – спросил я.

– Что? – не поняла она.

– Ну, несколько странный быт… Тут и работают, тут же и живут.

– Я привычная. У нас в гостинице всегда так. Сидишь на этаже, работаешь, а шаг ступил в какой-нибудь номер – и уже вроде живешь… Чай пьешь с пирожными или музыку слушаешь…

– А мне странно… – признался я.

– Это с непривычки. Вот вы сейчас что делаете – работаете или живете?

– Ну… Живу. Мы же чай пьем.

– А вы же можете другой рукой на кнопочку нажать? Нажмите, не бойтесь.

Я, как дурак, нажал на кнопку сброса калькулятора.

– Вот вы уже и работаете. Одной рукой работаете, а другой рукой живете…

Потрясающая у нее логика!

– Да пойми же ты, что нельзя в такой обстановке внедрять научную организацию труда! – я от волнения даже на «ты» перешел.

– А кто тебя просит? – вылупила глаза.

– Отрасль просит!

– Где это такая отрасль? Я такой отрасли не знаю, чтобы обеими руками работали.

– На Чукотке у нас отрасль… – сказал я хмуро.

– Ну там может быть… Я там не была. Давай потанцуем.

– Чего?!

– Скучно…

Она подошла к проигрывателю, включила. Полилась музыка.

– Выходи, выходи! Засиделся. Надо же и перерывы делать. Это по науке.

Я поднялся, стали танцевать. В комнату заглянула Сабурова, понимающе улыбнулась.

– Не буду мешать. Работайте…

И исчезла.

САБУРОВА. Попался, милок! Пусть поглубже наживу заглотнет. Я дверь прикрыла, пошла к Бусикову. Открываю – мать честная! Сидит в кресле Катерина в длинном платье с распущенными волосами, а Бусиков с нее картину рисует.

– Бусиков! – зову шепотом.

Он оборачивается. Взгляд потусторонний.

– У тебя когда убраться можно?

– Никогда, – отворачивается.

– Да погоди ты! Мне велено везде убирать, – вхожу.

– Только не у меня. Здесь беспорядок не простой, а творческий.

Я зашла, остановилась перед картиной. Гляжу.

– Как получается, Вера Платоновна? – Катька спрашивает.

– Ничего. Похожа… Только… чегой-то не хватает.

– Чего же это не хватает? – обиделся Бусиков.

– Жизни не хватает, вот чего! Ты бы ей в руки хоть швабру дал, что ли. Или вон лурон этот, – показала на сверток бумаги. – Она же кто у тебя? Современница?

– Современница, – согласился Бусиков.