Во много совпадают с блайденовскими сенгоровские взгляды на место африканцев в планетарной цивилизации. Разум чернокожего, — полагает он, — не дискурсивный, а синтетический, не антагонистический, а основанный на симпатии. Это совершенно иной, нежели европейский, способ познания: «Негрский разум не обедняет предметы, не заталкивает их в жёсткие схемы, выжимая из них жизненные соки… Европейский разум аналитичен в использовании, негрский разум интуитивен в своей сопричастности».[422] Африканская цивилизация — коллективистская и коммунитарная. социалистическая по сути.[423] Почти блайденовской выглядит сенгоровская характеристика оппозиции африканца и европейца (впрочем, оппозиция эта в её содержательном и формальном аспекте равно присуща мышлении всех почвенников, независимо от реальных особенностей их культуры). Приведём пространную цитату из Сенгора: «Рассмотрим, таким образом, белого европейца перед лицом объекта: перед лицом внешнего мира, природы, Другого. Человек воли, воин, хищная птица с ясным взором, белый европеец отделяет себя от объекта. Он держится на расстоянии, лишает объект подвижности, он его закрепляет. Вооружённый точными измерительными инструментами, он вскрывает его в процессе безжалостного анализа… Воодушевлённый волей к власти, он убивает Другого в центростремительном порыве, он обращает его в средство для использования в своих практических целях. Он его ассимилирует. Таков белый человек, таким он был и до научной революции XIX века.
Негр — это совсем иное…, его рефлексы более естественны, лучше приспособлены к среде… Негро-африканец изначально окутан своим цветом кожи, как первобытной ночью. Он не видит объект, он чувствует… Именно в своей субъективности, на кончиках своих органов чувств открывает он для себя Другого. Вот он его рас-с-трогает, исходя в центробежном движении от субъекта к объекту по волнам Другого. И это не просто метафора, потому что современная физика открыла энергию в материи: волны и радиацию. Вот перед вами негро-африканец, который умирает в себе, чтобы возродиться в Другом. Он не ассимилирует, он ассимилируется. Он живёт в симбиозе с Другим, он со-знаёт (con-nait, игра слов: по-знаёт и со-рож-дается. — Н.С.) себя в Другом… Субъект и объект здесь диалектически противопоставлены в самом познавательном действии, которое является действием любви. „Мыслю следовательно существую“ — писал Декарт… Негро-африканец мог бы сказать: „Я чувствую Другого, я танцую Другого, следовательно, я существую“.[424] Если следующая далее для подкрепления доводов об отличии „чёрного“ и „белого“ мышления цитата из энгельсовского „Анти-Дюринга“ насчёт того, что для бушменов математические аксиомы не являются чем-то само собою разумеющимся, выглядит у Сенгора неуместной и простодушной, снижающей уровень текста, то совершенно напрасно нет обращения к Мартину Буберу.
Сенгор видит будущее человечества в дополнении рационализма интуицией, рассудка чувством, европейского начала африканским и т. д., в создании гармоничной синтетической цивилизации. Сенгор против навязывания всем народам европейской цивилизации как якобы универсальной, такая цивилизация, где все „экзотические“ народы будут лишь потребителями западной культуры, явилась бы бесчеловечной.[425]
При этом Сенгор признаёт роль европейской культуры в формировании всеобщей цивилизации: по его словам, он сам вырос в лоне европейской интеллектуальной традиции и не желает быть сыном, бьющим мать.
Рассуждения о дополнительности культур стали в последнее время одним из общих мест культурного национализма,[426] причём обычно в довольно простодушной форме: составляется реестр качеств, иногда насчитывающий многие десятки, и качества эти расписываются по цивилизациям.[427]
Пожалуй, самым интересным после Блайдена и Сенгора подобным опытом была вышедшая в З0-е годы книге дагомейского гарвеиста, одного из лидеров Всемирной лиги защиты негритянской расы Коджо Товалу Уэну (Kodjo Touvalou) (его жена, известная американская джазовая пианистка, была активисткой ЮНИА) „Метаморфозы Вселенной“. Собственно, на этом же уровне в основном остаётся и триумфально шествующий в последние годы в отечественной науке „цивилизационный подход“.
Е. Гернье в книге „Вклад Африки в человеческое мышление“ распределяет „качества“ так: Европа представляет объективность, Азия — субъективность, индейские культуры Америки — мужество, Африка — эмоциональность.[428]
Последователь Сенгора Камара Лэй (Гвинея) относит к „африканским“ качествам интуицию, соучастие, эмоциональность, переживание, слитность с объектом, к „европейским“ — аналитичность, утилитаризм, практичность, рациональность, рефлексию, отделение себя от объекта, логичность.
Дундуза Чизна (Малави) так характеризует „африканскую личность“: „Африканец не склонен ни к восточной медитации, ни к пытливому исследованию, как Запад, но является сопереживающим наблюдателем, полагающимся скорее на интуицию, чем на рассуждения, выше всего ставящим межличностные отношения. Если Восток стремится к красоте, а Запад — к истине, то Африка — к счастью“.[429]
По существу, примеры „разделения качеств“ на „цивилизационные ряды“ встречаются в каждой работе культурных националистов. Но если у Сенгора нет безусловного предпочтения одних „цивилизационных характеристик“ другим, и лишь в их диалоге и неслиянном единстве они обретают высший смысл, то настроения большинства культурных националистов выражает выступление бразильца Абдиаса ду Нашсименту на VI панафриканском конгрессе (Дар-эс-Салам. 1974) с докладом „Культурная революция и будущее панафриканской культуры“: „Западная культура достигла точки истощения своих исторических сил… Похоже, что общества, наиболее глубоко вестернизированные, наименее способны сдерживать этот процесс нарастающего упадка. Таким образом, не только важная, но и безотлагательная роль отводится творческому потенциалу всех людей и народов. Именно сейчас то там, то тут нечто, представляющее собой историческую загадку, проявляет себя: культура отдельного региона, до сих пор находившаяся на задворках, начинает стремительную вселенскую экспансию. Речь идёт об африканской и других чёрных культурах, поддерживающих Панафриканскую культуру… Актуализация африканской и других черных культур Панафриканской нации — цель, о которой мы мечтаем… Наше историческое бытие имеет мифическое происхождение. И это наглядно видно в нашем искусстве. Наше искусство, в отличие от искусства Запада, является для нас наиболее естественным творческим опытом. Питая наши верования и ценности, искусство, как мы понимаем его, является наиболее могучим инструментом в нашей социальной коммуникации, в диалоге с нашими глубочайшими корнями. В африканских культурах искусство охватывает весь жизненный опыт, и потому чёрный человек интегрирован в его ритм, в его мистерию. Не европейский рационализм, не североамериканский техницизм, но искусство… вдохновляет нас, организует и даёт смысл нашей повседневной жизни“.[430]
В приведённом фрагменте смещение акцентов по сравнению с сенгоровским негритюдом столь незаметно, что даже трудно что-либо возразить. И всё же чувствуется обеднение содержания почвенничества, ведущее к обособлению и обеднению собственной культуры. Куда более ярко эта тенденция явлена в вульгарном почвенничестве.[431]
Нигерийский исследователь чёрного национализма Е. Эссен-Удом. отмечая, что попытки создания исторической мифологии „целиком исходят от чёрной интеллигенции и не затрагивают негритянские массы“, одновременно указывал и на параллелизм исторической (а сейчас, с распространнием знаний о культурологических построениях чёрных националистов, можно уже говорить и о „культурной мифологии“) мифологии и политических движений: „Усилия, направленные на то, чтобы дать чернокожему ощущение причастности к прошлому, гордость, уверенность в способностях своей расы, в основном исходили от чёрных националистов: Гарви, Мухаммеда и т. д. Труды Дж. А. Роджерса и Картера Вудсона вдохновлялись теми же целями“.[432] Но после Вудсона и Роджерса историческая мифология постепенно внедряется в массовое сознание достаточно обратить внимание на её отражение в самом массовом из иллюстрированных популярных журналов для афроамериканского читателя „Эбони“: за послевоенные десятилетия в популярных публикациях на исторические темы сюжеты, посвященные роли афроамериканцев в истории и культуре США отходят на второй план после рассказов о величии Африки в древности. Иначе говоря, вместо установки на самосознание достойной частью американской нации растет, особенно на рубеже 60-х и 70-х осознание себя отдельной нацией с великим, в отличие от белых североамериканцев, прошлым. А ведь „Эбони“ — далеко не радикально-националистическое издание. Большая часть книжной рекламы в этом же журнале отводится популярным изданиям по истории Африки в древности, а в оформлении обычной рекламы используются образы фараонов, Юбы II, Ганнибала и библейских персонажей, изображаемых чернокожими. Несомненно, определённое настроение массового сознания обусловило его предрасположенное к усвоению исторической и культурной мифологии.
