Вершина Амон-Руда была увенчана чем-то вроде короны: огромная плосковерхая каменная шапка. С севера к ней примыкал уступ, плоский, почти квадратный; снизу его было не видно: позади него возвышалась, как стена, вершина горы, а на востоке и на западе края уступа обрывались отвесными утесами. Подняться туда можно было лишь с севера, как шли изгои, да и то, если знать дорогу[51]. От расселины шла тропа, проходившая через рощицу карликовых берез, окружавших прозрачный водоем в каменной чаше. Водоем этот питался от источника, бившего у подножия стены за рощицей, и вода выбегала из него по желобу и белой струйкой ниспадала по западной стене уступа. За деревьями, близ источника, меж двух высоких выступов скалы, был вход в пещеру. Она казалась всего лишь неглубокой нишей с низкой полуразрушенной аркой; но неторопливые руки Мелких гномов расширили и провели ее глубоко в гору за долгие годы, что прожили они здесь, не тревожимые лесными Серыми эльфами.
В сгущающихся сумерках Мим провел их мимо заводи, в которой теперь отражались неяркие звезды меж березовых ветвей. У входа в пещеру он повернулся и поклонился Турину.
– Войди же в Бар-эн-Данвед, Дом Выкупа, – сказал он, – ибо так будет зваться он отныне.
– Может быть, – ответил Турин. – Сперва надо взглянуть.
И он вошел вместе с Мимом, а за ним, видя, что он не боится, последовали и остальные, даже Андрог, который больше всех не доверял гному. Они очутились в кромешной тьме, но Мим хлопнул в ладоши, и из-за угла появился огонек: из прохода в задней стене пещеры выступил другой гном с маленьким факелом.
– А! Значит, я промахнулся – жаль! – сказал Андрог.
Но Мим перебросился с другим гномом несколькими словами на своем грубом языке и, словно встревоженный или разгневанный тем, что услышал, бросился в проход и исчез. Теперь Андрог первый настаивал на том, чтобы идти вперед.
– Нападем первыми! – требовал он. – Их тут, наверное, целое гнездо, но они ведь маленькие!
– Похоже, всего лишь трое, – сказал Турин, и пошел вперед, а остальные пробирались сзади, держась за неровные стены. Проход несколько раз резко поворачивал то влево, то вправо; но наконец впереди показался отблеск света, и они вступили в небольшой, но высокий зал, освещенный неяркими лампами, подвешенными к потолку на тонких цепочках. Мима там не было, но Турин слышал его голос, и он вывел его к двери в конце зала, которая вела в комнату. Заглянув туда, Турин увидел, что Мим стоит на коленях на полу. Рядом молча стоял гном с факелом; а на каменном ложе у стены лежал другой гном. Мим рвал на себе бороду, причитая:
– Кхим, Кхим, Кхим!
– Не все твои стрелы пролетели мимо цели, – сказал Турин Андрогу. – Но лучше бы ты промахнулся. Стреляешь ты стремительно, но, может быть, ты не проживешь достаточно долго, чтобы успеть научиться мудрости.
Турин бесшумно вошел и остановился позади Мима.
– Что случилось, Мим? – спросил он. – Я кое-что смыслю в искусстве целения. Не могу ли я чем-нибудь помочь?
Мим обернулся – глаза его горели красным огнем.
– Нет, – разве что ты сумеешь повернуть время вспять и обрубить руки твоим безжалостным людям, – ответил он. – Это мой сын, стрела пронзила его. Теперь его уже не дозваться. Он умер на закате. Если бы не ваши путы, я мог бы исцелить его.
И снова давно забытая жалость пробудилась в сердце Турина, как источник в скале.
– Увы! – воскликнул он. – Как бы я хотел остановить эту стрелу! Отныне не напрасно место сие будет зваться Бар-эн-Данвед, Дом Выкупа. Ибо, останемся мы здесь или нет, я считаю себя твоим должником; и, если доведется мне обрести сокровище, я в знак скорби уплачу выкуп за твоего сына, полновесным золотом уплачу я, хотя и не развеселит оно более твоего сердца.
Тогда Мим встал и пристально посмотрел на Турина.
– Я слышу тебя, – сказал он. – Ты говоришь как гномий государь былых времен, и дивлюсь я этому. Ныне остыло мое сердце, хоть и нет в нем радости. И потому я уплачу выкуп за себя: можешь остаться здесь, если желаешь. Но вот что скажу я к этому: тот, кто выпустил стрелу, должен сломать свой лук и стрелы и положить их к ногам моего сына; и не должен он более брать в руки стрелы или ходить с луком. Если он сделает это, он умрет от лука и стрел. Такое проклятие налагаю я на него.
Андрог устрашился, услышав это проклятие; и, хотя и с великой неохотой, сломал он свой лук и стрелы и положил их к ногам мертвого гнома. Но, выходя из комнаты, он злобно покосился на Мима и проворчал:
– Говорят, проклятие гнома живет вечно; но и проклятье человека может попасть в цель. Чтоб ему умереть со стрелой в горле![52]
Ту ночь они провели в зале. Им не давали спать причитания Мима и Ибуна, его второго сына. Они не заметили, когда гномы замолчали; но когда изгои наконец проснулись, гномы исчезли, и дверь в комнату была завалена камнем. Утро снова было ясное; изгои умылись в пруду, радуясь солнцу, и приготовили еду из того, что у них было; и, когда они ели, перед ними вдруг появился Мим.
Он поклонился Турину.
– Он ушел, и все сделано как надо, – сказал гном. – Он покоится со своими отцами. А мы остались жить – обратимся же к жизни, хоть, быть может, и немного нам осталось. Нравится ли тебе дом Мима? Считаешь ли ты, что выкуп уплачен и принят?
– Это так, – ответил Турин.
– Тогда можешь устраиваться как тебе угодно, все здесь твое, кроме той запертой комнаты: в нее не должен входить никто, кроме меня.
– Мы слышали тебя, – ответил Турин. – Но что до нашей жизни здесь: мы в безопасности – или так кажется; но ведь нам нужно добывать пищу и многое другое. Как же нам выходить отсюда – или, тем более, как нам возвращаться обратно?
Мим расхохотался гортанным смехом, и изгоям это не слишком понравилось.
– Боитесь, что попали в паутину к пауку? – сказал он. – Мим людей не ест! Да и пауку не справиться с тридцатью осами за раз! Смотрите, вы все при оружии, а я стою перед вами беззащитный. Нет, нам с вами придется делиться всем: и жильем, и пищей, и огнем, а может быть, и другой добычей. Думается мне, что дом этот вы будете стеречь и хранить в тайне ради своего же блага, даже когда узнаете дорогу внутрь и наружу. Вы ее запомните со временем. А пока что Миму или его сыну Ибуну придется вас провожать.
Турин кивнул и поблагодарил Мима; большинство людей Турина тоже порадовались: в лучах утреннего солнца, в разгар лета, пещера казалась приятным жилищем. Только Андрог был недоволен.
– Поскорее бы нам запомнить все входы-выходы, – ворчал он. – Не случалось нам прежде быть в плену у собственного пленника!
Весь день они отдыхали, чистили оружие и чинили доспехи – у них еще оставалось еды на пару дней, а Мим добавил им из своих запасов. Он одолжил им три больших котла и дров и принес мешок.
– Дрянь, мусор, – сказал он. – Воровать не стоит. Так, корешочки.
Но когда изгои сварили эти коренья, они оказались вкусными, похожими на хлеб, – изгои обрадовались им: они давно соскучились по хлебу, а добыть его они могли только воровством.
– Дикие эльфы их не знают, Серые эльфы их не нашли, а гордецы из-за Моря чересчур горды, чтобы рыться в земле, – сказал Мим.
– А как они называются? – спросил Турин.
Мим глянул на него исподлобья.
– Название у них есть только на гномьем языке, а ему мы не учим, – сказал он. – И мы не станем учить людей искать их: люди жадные и расточительные, они будут копать, пока все не погубят; а теперь они шляются по глуши, а про корешки ничего не знают. От меня ты больше ничего не узнаешь; но я буду давать вам сколько надо, если вы учтиво попросите и не станете подглядывать и воровать.
Он снова рассмеялся гортанным смехом.
– Это великое сокровище, – сказал он. – Голодной зимой они дороже золота: их можно запасать, как белка запасает орехи, и мы уже собираем первый урожай. Но дураки же вы, если думаете, что я не расстался бы с мешком этого добра даже ради спасения собственной жизни.
