Погодите, погодите… бабушка говорила, что еще не все потеряно? Моя мама?

Я сняла телефонную трубку.

— Мама!

— Да, дорогая?

— Ты когда-нибудь говорила с Тосей обо мне и о твоем бывшем зяте?

Молчание.

— Да, — моя мама смешалась, — был ничего не значащий разговор.

— И что ты ей сказала?

— Ничего. То есть почти ничего. То есть… ну знаешь, когда Адам уехал и появилась возможность… чтобы все-таки… учитывая, что ребенку нужен отец…

— Что ты ей сказала? — Я резко оборвала маму, хотя и непреднамеренно.

— Не разговаривай со мной таким тоном, деточка! — занервничала мама, — Мы всегда хотели тебе добра!

— Я — нет! — издалека донесся голос отца. — Меня в это не впутывай!

— Как ты смеешь?! — Мама одновременно разговаривала теперь и с отцом. — Ты же сам говорил, что было бы хорошо, если бы они сошлись!

— Так вот, ставлю вас в известность, что я развелась…

— Мы тоже, дорогая, но ты же видишь, что можно как-то найти общий язык…

— И я никогда не вернусь к Тосиному отцу. Никогда! Мне неприятно, что вы манипулировали Тосей и, вместо того чтобы ее поддержать, обольщали надеждой.

— Как ты могла подумать о нас такое? — Мама почти плакала. — Ну вот, дождалась, моя собственная дочь так со мной…

— Юдита! — Папа забрал у нее трубку. — Не переживай, у матери это пройдет. Живи так, чтобы чувствовать себя счастливой, дорогая.

— Слишком поздно, — сказала я и положила трубку.

Тося со мной не разговаривает. Но похоже, она взялась за учебу. Я была на последнем родительском собрании.

— В отношении выпускных экзаменов я не вижу особых причин для волнений. У меня нет к ней претензий, — сказала классная руководительница. — Девочка очень повзрослела за последнее время.

Якуб прошмыгнул наверх, кивнув мне с порога, Тося, по-видимому, сообщила ему, какая у нее нехорошая мать. А я — жива. Не рассыпалась, не разболелась. Единственное — меня меньше радуют разные вещи. Вчера вечером в отчаянии позвонила Реня — дескать, не пришла медсестра к Кармелии и не могла бы я ей помочь искупать малышку.

Конечно, я пошла. Итальянская ванночка со специальной сеткой, итальянская кроватка, косметика для малышей из Швейцарии, а Ренька беспомощно наблюдала, как я за три минуты помыла ребенка.

— Останься, — предложила она мне, когда Кармелия сладко заснула с бутылочкой «СЫссо» в ротике. — Поболтаем.

А потом достала большую кипу журналов и принялась взахлеб рассказывать о поясах для похудения, о препаратах из Америки, которые убивают аппетит, а также о клиниках пластической хирургии.

— Я не кормлю грудью, чтобы она не деформировалась, — объяснила соседка, — но все равно появились растяжки, придется как-то от них избавляться. Если бы я знала, что такой ценой…

«Мозги у тебя расплавились и деформировались, — сказала я. — Крыша у тебя совсем съехала, Реня, дорогая! — Рука дернулась, и я пролила чай. — Ты просто спятила! Ты совершеннейший продукт новой системы в этом государстве! Безмозглое существо, для которого можно создавать все эти идиотские штучки и цель которого — обзавестись все большим количеством вещей, предметов, тряпок, кремов, всяких примочек, искусственных сисек, силиконовых попок! А когда ты пустишь по миру своего муженька или вдруг начнешь новую жизнь, то очнешься и…»

Я открыла глаза и взглянула на Реньку.

— Реня, у тебя мозги деформировались, — сказала я. — Я не предполагала, что ты такая идиотка.

— Ну знаешь ли! — Реня резко захлопнула глянцевый журнал. — Ты даже не представляешь себе, какой у меня богатый внутренний мир. Я-то уж не останусь одна, как ты. Мой муж знает, что необходимо женщине для счастья. Мне не нужно работать, чтобы сделать себе пластическую операцию, а в тебе говорит зависть. Ну что ж, вот они — одинокие женщины!

— Знаешь что? — Я встала. — У меня нет сил болтать о всякой ерунде. Сегодня — точно. Может быть, изредка и можно. Но наверное, меня это больше не устраивает. Я не хотела тебя обидеть, но это ты, Реня, сидишь допоздна одна потому, что хочешь, чтобы твой супруг принес тебе еще больше. Жаль, что он не может работать двадцать четыре часа в сутки. — И напоследок я съехидничала: — Тебе никогда не приходило в голову, что ему, наверное, приятнее на работе, чем с тобой?

Ренька оторопела, а я, видимо, со всеми испорчу отношения. Но какое же это удовольствие — говорить что думаешь и делать что говоришь!

Дома меня ждала Агнешка.

— Ты не подходишь к телефону, Ютка, разве так можно?

Я рассказала ей вкратце, что происходит. И о разговоре с Улей, которая тоже думала, что так будет лучше для меня, и настолько была в этом уверена, что Шимону, который приезжал в мое отсутствие, не объяснила, что меня нет и что Тосин отец находится у меня незаконно. И о том, как мы с ней ужасно поссорились, когда я ей сказала, чтобы она никогда не вмешивалась в мою жизнь, потому что я в ее не лезу. И что никто лучше нас самих не знает, что мы чувствуем. И что если она, Агнешка, хочет убедить меня, что…

Но Агнешка махнула рукой.

— Юдита, — сказана она серьезно, — самое время, чтобы ты разобралась со своей жизнью. Ты и только ты, а не кто-то другой за тебя. Ты очень правильно сказала Уле. И родителям тоже. А Тося… с Тосей я поговорю сама, если ты позволишь. Слишком рьяно все за тебя взялись.

Уже второй день, как я болею. Был врач, определил, что у меня воспаление легких. Все одно к одному — воспаление легких, и все меня покинули. Но я поправлюсь. Тося вернулась от Агнешки и Гжесика, и что-то изменилось. Я лежала в спальне и в двухсотый раз читала трилогию[43] и «Идиота», а еще «Аню с Зеленого холма»[44], по очереди и отрывками, что, несомненно, было ярким свидетельством моего тяжелого состояния. Читала, плакала, спала. «И так будет до конца жизни», — подумала я.

— Мама, сделать тебе чаю?

— Нет, спасибо.

— А может, хочешь что-нибудь посмотреть? Я могу сходить в прокат… взять какой-нибудь фильм.

— Нет, но очень трогательно, что ты интересуешься. — До видеопроката не меньше километра от станции.

— А что ты хочешь?

— Ничего.

— Хочешь, я с тобой посижу?

Мне бы следовало от удивления перевернуться (как в гробу), но я не шелохнулась.

— Нет, спасибо.

— Ты не хочешь поговорить?

— Нет, — ответила я, но все-таки сползла с кровати. Тося подала мне халат.

— Тебе надо лежать.

— Я вспомнила, что не достала мясо на завтра. Оно в морозильнике.

— А почему ты не скажешь мне?

— Ты не знаешь какое. — Я надела халат и поплелась на кухню.

У меня немного кружилась голова. Кошки — во дворе, вместо того чтобы лежать на мне и вытягивать болезнь.

Дорогой читатель, некогда кошачьи шкурки прикладывали к почкам, полагая, что они исцеляют, но это не более чем предрассудок…

Живые кошачьи шкурки, мне бы они, несомненно, помогли.

Тося обогнала меня и остановилась перед холодильником.

— С тобой так всегда, мама. Захочешь тебе помочь — так нельзя. Почему ты со мной не разговариваешь? Ты обижена на меня, да? Я чувствую! Что все из-за меня, конечно. И Адам наверняка рассказал тебе про то письмо, ты поэтому и не хочешь со мной разговаривать. —

Тося неожиданно расплакалась, а я села на стул, потому что все-таки у меня сильная слабость.

— Про какое письмо? — еле слышно спросила я, у меня не было сил ругаться с дочерью.

— Не притворяйся! — крикнула Тося сквозь слезы. — Не притворяйся! Ты такая же лживая, как отец! Он тоже обманывает! Йоля поехала в Краков, и они там строят дом! Вместе!

— Это же хорошо, — сказала я, но мозги по-прежнему отказывались работать.

— Чего же хорошего? — Тося села рядом со мной и спрятала лицо в ладонях. — Я думала, что он хочет вернуться к тебе, а он просто поссорился со своей женой! Я хотела как лучше…

Я подняла руку и притронулась к Тосиным волосам. Как замечательно, что она их уже не красит, какой у них чудесный мышиный оттенок, и какие у нее красивые глаза!