Получается, что власовцев опять поставили за спиной у немецких полков. Но точно так же было и на Курской дуге. В какой-то момент битвы потрепанные немецкие дивизии попятились в надежде, что у них за спиной стоят надежные свежие власовские части, которые удержат атаки красных, но мы уже знаем, чем это закончилось – власовцы расступились и пропустили через свои порядки танки Жукова. Те ворвались в тылы немцев – и исход битвы был решен. Наше кодовое название Курской битвы – "Цитадель". Гиммлер это знал в мельчайших подробностях, это ведь он доложил Гитлеру о катастрофе на Курской дуге по вине 50 власовских дивизий. Почему он допустил повторение случившегося на Курской дуге? Ведь и здесь немцы не собирались идти в атаку, а стоять насмерть в обороне – за спиной у них дымилась столица тысячелетнего рейха, они удерживали участок обороны, через который самая короткая и прямая дорога на Берлин.
Ситуацию проясняет Торвальд. Оказывается, пока власовцы добирались до фронта, "20 марта Гиммлер покинул пост командующего армейской группой "Вайксель", выставив как причину "расшатанное здоровье"… На самом же деле он бежал от задания, которое не мог выполнить. С 22 марта фронтом на Одере командовал маленький, но крайне упорный генерал-полковник Гейнрици". Это что, случайность? Надо признать как данное, что роль Гиммлера в делах Власова вообще огромна, если не абсолютна. Вряд ли был Гиммлер завербован нашим Главным разведывательным управлением. Однако несомненно, что оно чем-то очень крепко прищемило ему хвост, заставив тем самым, скажем так, уважать Власова. Гиммлер "вдруг", "как гром с ясного неба" приказывает дивизии сниматься и следовать на фронт; Гиммлер "вдруг" после беседы с Власовым нарезает ему тот участок фронта, который указывает ему Власов… и "покидает пост командующего армейской группой", в состав которой он включил власовцев. Почему? Не потому ли, что знал – это повторение сюжета Курской дуги? Не потому ли, что знал: отвечать перед Гитлером придется ему, Гиммлеру, когда перед танками Жукова власовцы снова, как на Курской дуге, откроют фронт и они в одночасье окажутся у рейхстага?
Разумеется, у Гиммлера была своя игра, и, возможно, он готовился сменить Гитлера.
Когда же майор Швеннингер, что-то вроде Штрик-Штрикфельдта при Власове, в
"первые дни апреля явился в штаб Гейнрици, чтобы осведомиться, на каком секторе фронта будет применена власовская дивизия, Гейнрици развел руками: он не имел ни малейшего понятия об обещании Гиммлера, – утверждает Торвальд и продолжает: – Сообщение о том, что в его районе будет действовать русская дивизия, вызвало у него отрицательную реакцию. Его охватило недоверие, разожженное еще больше отчаянным положением на фронте. Нервничая и раздражаясь, он спросил, неужели еще существует кто-то, кто верит в желание русской дивизии бороться на Восточном фронте?"
Если даже Гейнрици ничего не знал про русскую дивизию, то кто же, кроме Гиммлера, знал про ее переброску на фронт, да еще на самый ответственный участок, в смысле обороны Берлина? Почему в тайне?
"Генерал Гейнрици обменивался то растерянными, то возмущенными взглядами со своим начальником штаба, – пишет Торвальд, – а потом решил: Гиммлер приказал перебросить дивизию сюда, пусть он и несет всю ответственность за дальнейшее".
Швеннингер бросился к Гиммлеру, но "болеющий" рейхсфюрер уехал в Холинлихен. В Берлине Гиммлера не оказалось. В Холинлихен майор ехать не отважился, он пришел к Бергеру – правой руке Гиммлера. Тот почему-то уже знал в подробностях о столкновении майора с командующим фронтом. "Бергер послал Швеннингера обратно в район Одера, но на этот раз к командующему 9-й армией генералу Буссе", – пишет Торвальд. Так Первая власовская дивизия попала в состав 9-й немецкой армии под командование генерала Буссе. Торвальд не без основания подозревает, что Буссе согласился взять "под себя такое шило", как власовцы, не без нажима на него Бергера, а то и самого Гиммлера. Иначе было бы не избежать провала всей операции.
А. Казанцев написал, будто: "генерал Буняченко, отказавшись войти в подчинение немецкого командования, двинулся с дивизией прямо на юг". По Торвальду, дело обстояло не так просто, а скорее – совсем не так. "Был найден и сектор фронта и специальная задача для дивизии, которая произвела бы политический и пропагандистский эффект. Кроме большого предмостного укрепления возле Кюстрина, Советы имели другое, меньшее, южнее Франкфурта-на-Одере. Это укрепление называлось Эрленгоф.
Еще в конце марта два немецких полка пробовали отбить эту переправу у красных, но, несмотря на все усилия и упорство молодых и еще не уставших солдат, это не удалось.
Находясь в середине фронта, где медленно подготовлялась оборона против ожидавшегося наступления красных, Эрленгоф представлял собой прекрасное место для атаки Первой дивизии".
"Итак, "Эрлингоф", "в середине фронта, где медленно подготовлялась оборона против ожидавшегося наступления красных". Что же делает в этой "середине фронта" капризный Буняченко? Бунтует против подчинения дивизии немцам? Борется за самостоятельность своей дивизии? Ничего подобного! Он съездил к Буссе в гости, попил с ним чайку, мирно побалакал, со всем, что говорил Буссе, согласился, а дальше?
"Буняченко отправился на фронт, – сообщает нам наблюдательный Торвальд. – Он долго и внимательно осматривал позиции в полевой бинокль. Было заметно, что он проявляет все больший интерес к положению на фронте. Генерал оживился. Он совершенно забыл о больной ноге. Те, кто его знал раньше, говорили: вот он, настоящий Буняченко. Он осведомлялся о численности и силе красных частей за Одером, о силе и вооружении немецких частей, а главное, о результате разведки – когда же предполагалось наступление красных? Это повторялось каждый день. При совещаниях в штабе генерала Буссе выяснилась изумительная согласованность его тактических взглядов с немцами. Это знание острого ума глубоко поразило начальника штаба генерала Гольца. Он не скрывал ни своего удивления, ни своего уважения. Буссе, со своей стороны, обещал крепкую поддержку всей своей армии, которую он в этот момент мог дать. Артиллерия 9-й армии должна была поддержать наступление ураганным огнем тяжелых орудий, что значительно поддержало бы немногочисленную артиллерию дивизии".
Можно себе представить, что значило для нашего командования, для Жукова "миссия" Буняченко "в середину фронта", знание "результатов разведки" немцев, "согласованность его тактических взглядов с немцами" и пр. и пр.?
Наша армия находилась на чужой территории, стояла под Берлином, когда добыть сведения о противнике было почти невозможно, получение разведданных, да еще из штаба самого командующего фронтом, да еще после того, как сам прощупал все своими глазами, – это было на грани фантастики! И Власов, а значит, и Жуков такие сведения имели. Буняченко, выражаясь образно, принес на стол Жукову карту немецкого генерального штаба. Жукову оставалось лишь озвучить ее своими танками, артиллерией, авиацией и солдатским "ура!". Что он и сделал с блеском…
В своих знаменитых "Воспоминаниях и размышлениях" Маршал Советского Союза Г. К. Жуков Берлинской операции отвел едва ли не половину третьего тома. Это и понятно.
"Замысел Берлинской операции в Ставке в основном определился в ноябре 1944 года, – пишет Жуков. – Уточнение его проходило в процессе Висло-Одерской, Восточно-Прусской и Померанской операций". К тому времени Гиммлер уже принял Власова и "дал согласие на формирование так называемых Вооруженных Сил Народов России в составе 10 дивизий… Главнокомандующим был объявлен генерал Власов", – свидетельствует Артемьев. Это все происходило, когда "замысел Берлинской операции в Ставке в основном только зарождался".
29 марта 1945 года по вызову Ставки Жуков прибыл в Москву. При себе он имел план 1-го Белорусского фронта по Берлинской операции. Этот план отрабатывался в течение марта штабом и командованием фронта,
