Я представил, что сейчас делается у Кормы и у мыса Форштевня, и улыбнулся. Пусть палатка похожа на собачью конуру и из нее нужно выползать чуть ли не на четвереньках, пусть я живу, как первобытный, добывая огонь палочками и питаясь поджаренными слизняками и травой, - все же я не голый на голом берегу. Не распустил слюни, не испугался и пока еще не согнулся!
Я поплотнее запахнул куртку. Спина промокла, брюки на коленях тоже, но я уже привык к этому и не обращал никакого внимания.
Ветер ослаб. Снаружи водопадом шумел дождь. Кажется, он затихает и, наверное, скоро кончится. Просто это был шквал, который пролетит так же быстро, как налетел. А завтра опять будет солнце, я просушу одежду, и все пойдет, как надо.
Но через минуту палатку снова рвануло, сердито зашипел костер и новые каскады воды рухнули на землю. Я распялил полы куртки, как наседка крылья, защищая слабый огонь от водяной пыли. Ну и ночка! На этот раз ветер и дождь стали такими холодными, будто они скатывались откуда-то со снеговых вершин. Струи воды летели не косо, а параллельно земле. Я повернулся левым боком к костру, и тут что-то раскаленной иголкой ткнуло под мышку. Я запустил руку под куртку и вытащил на свет муравья.
Он был рыжий и здоровенный - с ноготь указательного пальца длиной. Честное слово, раньше я таких муравьев не видел. Туловище, обросшее жесткими волосками, круглая с выпуклыми глазами голова и челюсти, острые, как крючки, - он их то закрывал, то открывал, как клещи.
Я бросил его в огонь. И тут же меня ожгло под коленом.
Только сейчас я заметил, что в палатке их видимо-невидимо! Они ползали по внутренней поверхности парусины, по сучьям, которые я подбрасывал в костер, по моим ногам. Наверное, они тоже спасались от сырости и случайно наткнулись на мое жилье. Но и здесь им казалось не особенно уютно, и тогда они забирались в брюки и под рубашку. Я мог бы вытерпеть, если бы они сидели там тихо, но они кусались! Да еще так, что я дергался от неожиданности и боли. И казалось, с каждым мгновением их становилось все больше. А ведь в сухое время их не было в палатке совсем. Ну, попадались один-два маленьких, так я не обращал на них внимания.
Когда укусило раз десять подряд, я не выдержал, содрал с себя куртку, рубашку и джинсы и выскочил в темноту под ливень. Вода успокоила горящее тело, но лишь только я опять заполз в палатку и немного подсох, как опять началось...
Я упражнялся так раз пять за ночь. Если вас не кусали такие здоровенные муравьи, вы не поймете, что это такое. Все тело зудело, и на местах укусов вскакивали белые волдыри. Они так чесались, что никаких сил не было. Некоторые укусы я расчесал до крови. Когда стало светать, я уже не замечал ничего, кроме проклятых муравьев. Тело пылало и мерзло одновременно. Суставы ломило. Голова кружилась. Я уже почти не видел того, на что смотрел. Я молил природу об одном только: чтобы поскорее кончился дождь и вместе с ним ушла бы от меня эта рыжая напасть. Сколько муравьев я передавил за эту ночь! Но их не становилось меньше, и они нисколечко меня не боялись. И к смерти они относились с каким-то жутким презрением.
А дождь все не кончался.
Будто все облака мира собрались над островом и поливали его водой.
В полузабытьи я наконец увидел серый рассвет и мокрую траву кругом. Подбросил в слабо дымящий костер последние сухие сучья и выполз наружу. Надо искать топливо.
Сырая одежда мгновенно приклеилась к телу. Меня охватил страшный озноб. Тряслись руки, тряслось все внутри меня, зуб не попадал на зуб. Я покрутился по поляне в каком-то диком танце, чтобы согреться, и полез по склону вверх, к деревьям, под которыми еще не собирал сучья.
Все кругом плыло и покачивалось, будто во сне. Деревья тенями стояли за завесой дождя. А дальше - ничего, серая мозглая мгла. Каким унылым, каким страшным местом был во время ливней мой остров! А ведь первобытные не только жили на такой земле, но ухитрялись делать орудия, охотиться да еще рисовать на стенах пещер. Ну почему в моей горе нет ни одной подходящей пещеры?
И тут я вздрогнул.
Сколько муравьев в ней, наверное, было бы!
Нет, к аллаху, никаких пещер, ничего сухого не нужно. Лучше так: холодно, мокро, но не кусают...
Под первым деревом лежал огромный сук, сломанный шквалом. Я не смог его даже приподнять и стал искать другие, поменьше. Ветер поработал вовсю, сучков на земле валялось много, но маленьких почему-то не было. Я ползал под ледяным душем по мокрой земле и не находил ничего. Топор бы сюда, хоть какой-нибудь, даже каменный...
Наконец удалось найти короткий обломок вроде дубины. Потом еще несколько, тяжелых от пропитавшей их воды. Скользя по раскисшей земле, весь вывалявшись в грязи, я спустил их к палатке.
Костер совсем захирел. От него осталось несколько слабых угольков, прикрытых слоем пепла, и несколько несгоревших веток. Я настругал эти ветки ежиками, осторожно положил их на угли и стал раздувать. Когда языки пламени снова начали облизывать дерево, я принялся кромсать ножом те сучья, которые принес. Они оказались мокрыми только снаружи. Скоро я сидел у хорошего огня, обогревая то живот, то спину.
Обогревая...
Джинсы, куртка, рубашка, кеды были настолько пропитаны водой, что я чувствовал себя как в скафандре. Сквозь этот скафандр тепло от огня едва пробивалось к телу. И чем сильнее я мерз, тем больше злился на самого себя.
Злился, что попал на этот остров, такой красивый и неуютный одновременно.
Злился, что проснулся в тот день на катере так рано и дернуло меня выскочить на палубу и попасть под эту несчастную волну.
Злился на авторов приключенческих книжек, которые выдумывали для своих героев теплые удобные острова и давали им в руки ружья, топоры и одежду.
Злился даже на то, что упросил отца устроить меня на катер в группу планктонщиков...
А дождь все хлестал, то усиливаясь, то ослабевая, и злость моя переходила сначала в уныние, а потом в какое-то отупение.
Уже совсем рассвело. Из тумана вышли кусты шагах в десяти от палатки. Ветки у них обвисли, листья зябко вздрагивали. Но меня не радовал ни пришедший день, ни хорошо разгоревшийся костер, ни то, что дождь начал вроде бы терять силу. Не радовало даже то, что по мне перестали ползать муравьи. Вероятно, они тоже не любили мокрого и нашли для себя что-нибудь посуше моих джинсов и рубашки. Мне хотелось свернуться клубком, лечь на землю, закрыть глаза и заслониться сном от всего. А проснуться уже при солнце, сухим, бодрым, веселым...
<Наверняка простужусь>, - прошло в голове.
<Ну и пусть...> - подумалось в ответ.
Сейчас я был равнодушен ко всему на свете.
Что-то пробежало по ноге. Будто маленькие холодные лапы протопали по щиколотке. Я, не оборачиваясь, хлопнул ладонью по оголившемуся месту.
Ничего.
Или это мне показалось?
Я потянулся за очередным сучком, чтобы обстругать его и бросить в огонь, и в этот момент по ногам пробежало еще раз.
Я резко обернулся и успел заметить какой-то клубок, скатившийся под край палатки.
И только когда по ногам пробежало еще раз, я разглядел, что это такое.
Я не боюсь крыс, но все-таки они противные. Особенно их хвосты - голые, похожие на серых червей. И еще этот омерзительный писк, которым они переговариваются. Ну и, конечно, то, что крыса всегда действует исподтишка. Только откуда они могли взяться здесь, на необитаемом острове? Что они едят в этих камнях, на кого охотятся?
Когда я учился в пятом классе, мне пришлось наблюдать бой крысы с котом. Кот жил в лаборатории, где препарировали морских животных. Он был ленивый и рыжий. Целыми днями валялся на крыльце, на солнце, переворачиваясь с боку на бок, и с таким презрением смотрел щелочками глаз на людей, будто хотел сказать: <Плевать я хотел на вас всех!> Вставал он только тогда, когда хотел есть.
В эти моменты он оживал, становился очень общительным, начинал вертеться под ногами, выгибал спину и терся головой о дверные косяки и ножки табуретов, всем видом показывая, что влюблен в каждого человека, который работает в лаборатории. Но достаточно было ему съесть кусок рыбы, как все сразу менялось. Он опять заваливался на крыльцо и снова <плевал> на всех. Так уж они устроены, кошки. Они всегда сами по себе.
