— А ты сам его видел?

— Видел один раз.

— Ну и что? Какой?

— Правда, башковитый. Идет по дамбе, фуражку снял, голову рукой вот так вот потирает.

Сева показал, как главный инженер потирает рукой голову.

Между тем вездеход уже приблизился к ним.

И вдруг, вильнув, он свернул на самую обочину пути и, заскрипев тормозами, остановился.

— Ребята! — крикнула, высунувшись из кузова, молодая женщина-шофер. — Что, на старой переправе понтоны навели? Не знаете?

Пташка сразу понял, что это и есть Фатима.

У нее были чуть раскосые глаза, широкие, но красивые скулы. Когда она говорила, влажные блестящие зубы как бы освещали ее лицо, покрытое ровным загаром.

— Нет, понтоны еще не навели, — сказал Сева, знавший все тут. — А вам на ту сторону надо?

— К энергопоезду нам! — с досадой сказала Фатима, — Так и знала, что не проедем здесь! — проворчала она. — Поспешишь — так и все так!

Она стала сердито разворачивать машину.

— Знаете что? — закричал вдруг Сева и помчался за вездеходом. — Там, за дамбой, теперь паром ходит!

— Где паром? — спросила Фатима, притормаживая машину.

— За дамбой. Только вы здесь не проедете. Надо вон там, около копров, поворачивать. Хотите, я покажу?

— А ну, садись, поедем, — сказала Фатима и отдернула брезентовый край кузова.

Сева рванулся к вездеходу и вдруг застыл.

— Нас двое, — сказал он: — я с товарищем.

— Ну да садитесь вместе! Только скорей — тут рассуждать некогда.

Сева подтолкнул Пташку вперед, и в одно мгновенье оба они очутились в кузове.

Пташка все это время думал, что в машине едет тот самый гололобый инженер, про которого только что говорил Сева. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой Настю. Она была в белой кофте и в брюках, а брезентовую куртку держала на коленях. Настя и сама, должно быть, крайне удивилась их появлению.

— Ребята! — воскликнула она. — Это вы здесь? — Она притянула Пташку к себе и усадила рядом.

— Мы папке еду носили, — сказал Сева. — А вы как, тетя Настя? Разве это не инженеровская машина?

— Ой, не говорите, ребята! — сказала Настя, чем-то сильно взволнованная. — На энергопоезде магистральная труба лопнула. Меня сваривать послали — главный инженер машину дал. «Только, говорит, поскорее. Поезд встал, а нам энергия вот как нужна!» — Настя поднесла руку к горлу и провела пальцами до самого уха. — Не знаю, сумею ли только, — вздохнула она. — Сорок три атмосферы давления эта труба должна выдержать.

— Сумеешь, не убивайся зря, — сказала Фатима. — Знает он, кого послать. Не робей только, не сомневайся.

Она говорила ласково и в то же время сердито, и Пташка понял, что она сама тоже волнуется, только не хочет показывать виду.

— Куда поворачивать-то, указчики? — спросила она, чуть замедляя скорость.

Сева тотчас показал.

Вездеход, рыча, перебрался через кучу земли, так, что Пташку едва не опрокинуло, стремительно покатился по накатанной грунтовой дороге и вдруг осторожно съехал под откос к воде.

Паром медленно двигался с той стороны. Он был совсем не таким, как на Волге. Просто на двух больших смоленых лодках был устроен настил для машин и пешеходов. И это сооружение перетягивали через реку по стальному канату.

Та самая туча, похожая на ватное одеяло, теперь закрыла солнце, и все вокруг внезапно потемнело. Ветер гнал над степью пыль и сухую выгоревшую траву. Стая взъерошенных грачей летела над самой землей, торопясь где-нибудь укрыться.

Две пустые машины съехали с причалившего парома, и маленький паромщик, в серой кепке и выгоревшей солдатской гимнастерке, оглядываясь на загрохотавшее небо, побежал к будке, почти до крыши врытой в берег.

Фатима выскочила из машины и, догнав паромщика, стала что-то горячо объяснять ему.

— Какая уж тут переправа, обождать надо! — сердито сказал паромщик, озабоченно поглядывая на почерневшую реку.

— Надо! — твердо сказала Фатима. — Понимаете, надо! И ждать нельзя!

Первые тяжелые капли застучали о брезентовый полог кабины. И вот стремительный, щедрый ливень внезапно ударил по сухой земле, гоня перед собой облако пыли. С веселой и радостной силой прогремел гром; воздух наполнился запахом отцветающей черемухи, в траве влажно зачмокало, и мутные пузырчатые потоки помчались по обрыву к воде. Река внезапно притихла под ударами дождя, и дождь, торжествуя, заплясал по ней, выбивая стеклянные гвозди.

Фатима, не хоронясь от дождя, все еще объясняла что-то паромщику.

— Глядите, хуже бы не получилось! — сердито и как бы угрожающе сказал тот и пошел к парому.

Черная туча над берегом треснула, извилистая огненная щель ослепила глаза.

Пташка вобрал голову в плечи. Сева и Настя поежились тоже.

Фатима, с мокрыми, лоснящимися волосами, села за руль, и машина, разбрызгивая колесами лужи, въехала на дощатый настил парома, с которого потоки дождя смывали сор.

— Э-эй! — с каким-то веселым и отчаянным задором выкрикнул паромщик.

Весь уже мокрый, в гимнастерке, прилипшей к спине, он, напрягаясь и откидывая корпус, стал тянуть трос.

Фатима снова выскочила наружу, и Настя, наскоро накинув свою брезентовую куртку, последовала за ней.

— Чекуши, чекуши берите! — кричал паромщик, подталкивая ногой валявшиеся чурки, похожие на рукоятки топора.

Девушки схватили чекуши и, цепляя ими за трос, перехватывая, стали тянуть.

Паром отвалил от берега и медленно двинулся вперед.

Налетая порывами, ветер гнал по воде частую рябь, похожую на рыбью чешую; срывая и превращая в мелкую пыль, уносил прочь струи, стекавшие с троса.

Мутный горизонт придвинулся вплотную. Вокруг ничего не было видно, кроме ползущих облачных клочьев.

— Давай и мы тянуть, — сказал Сева и выскочил из машины на паром.

Пташка выскочил тоже. Ноги его скользили по мокрым доскам, ливень мгновенно промочил рубашку, и холодные капли неприятно поползли по спине. Но он, как и все, взял палку-чекушу и стал тянуть трос.

И вдруг небо грохнуло над самой головой, и огненная ящерица проскочила к воде.

Все, как по команде, отпрянули в сторону. Пташка даже не успел испугаться.

— Ну и дает! — сказал паромщик и как-то застенчиво улыбнулся, словно стыдясь своего внезапного страха.

Фатима первая снова взялась за трос. Промокшее платье облепило ее сильное, упругое тело, струи дождя стекали по лицу, но глаза светились веселым упорством.

— А ну еще! — кричала она небу. — Наддай, наддай, не бойся! Вот так!

Настя тянула трос молча, сосредоточенно закусив губу. Косы ее, выбившись из-под брезентового капюшона, блестя, извивались на ветру.

Могучий порыв ветра и дождя ударил сбоку. Паром сильно заскрипел, и его поволокло наискосок по течению.

Столб с блоком, через который был натянут трос, угрожающе хряснул и повалился. Стальной трос хлестнул по настилу и пополз, грозя смести в воду вездеход.

— Берегитесь! — крикнул паромщик.

Он схватил поваленный столб и, покраснев от напряжения, поддел им трос, точно ломом. Паром стал медленно поворачиваться, и трос сорвался в воду.

— Говорил, обождать надо! — с досадой сказал паромщик.

Всклокоченный, мокрый, он бросил столб и, вооружившись багром, начал отталкиваться, упираясь им в дно.

Ветер прекратился так же неожиданно, как возник, но ливень еще хлестал с прежней силой. Мутные, глинистые потоки вливались в реку с обоих берегов.

Наконец паром достиг берега и боком ткнулся в него невдалеке от причальных мостков.

Паромщик снова уперся багром в дно и, оттолкнувшись ногами от настила, как это делают при прыжках с шестом, перескочил на берег.

Затем, как был — в одежде и ботинках, вошел в воду и стал подтягивать паром.

Через несколько минут машина благополучно съехала на берег.

— Спасибо вам, — сказала Фатима, протягивая паромщику руку. — Все-таки переправились!

— А как же! — радостно сказал паромщик. — Раз надо, то и переправились. В войну и все так: жив не будешь, а сделаешь, что сказано!.. Полезайте в кузов, воробьи! — весело добавил он, обернувшись и слегка подталкивая к машине Севу и Пташку.