На Западе в целом царило впечатление, что Россия по основным показателям быстро сближается с Западной Европой. Американский историк писал: «Годы правления Николая Второго были характерны быстрым промышленным ростом; происходила стремительная трансформация крестьянства в мелких хозяев, быстро распространялось образование, наблюдались новые, многообразные и оригинальные культурные процессы, осуществлялось приобщение целого поколения к политическому опыту посредством земств, муниципалитетов, думы и судов; и происходило грандиозное освоение Сибири».

Неудивителен сделанный на Западе вывод о потенциале России:

Союз с Европой был желанной целью для России. И эта цель уже казалась осуществимой. По словам английского историка: «В 1914 году Россия успешно шла по пути превращения в полнокровного партнера Европейского сообщества… На протяжении десятилетия, предшествовавшего революции, Россия переживала эру быстро растущего процветания; война с неграмотностью велась с большой энергией, интеллектуальные и культурные отношения с Европой становились все ближе». Но потенциал это одно, а наличная мощь — другое. За фасадом европейской цивилизации стояла гигантская масса населения, жившего далеко не европейской жизнью. С одной стороны, превосходная литература, поднявшаяся до высот гуманизма, с другой стороны, миллионы необразованных, живущих примитивной жизнью, безразличных к жгучим проблемам современности крестьян.

Бывший французский министр иностранных дел Г. Аното указал в «Фоссише Цайтунг», что Россия 1914 года уже не напоминает Россию 1904 года. «Россия сейчас сама является производителем. В дополнение к ее сельскохозяйственному производству у нее теперь есть текстильные и сахарные фабрики. Она обладает огромной сетью железных дорог и теперь она думает о расширении экспорта… Россия становится богаче день ото дня и все меньше зависит от соседей». Не следует все же предаваться преувеличениям в отношении индустриального развития России. Ко времени революции 1917 года общий капитал промышленных и торговых компаний (за исключением банков и железных дорог) составлял примерно два миллиарда долларов, что составляло одну девятую капитала, инвестированного в США только в железные дороги. Капитал лишь одной корпорации США — «Юнайтед Стил корпорейшн» равнялся совокупному капиталу всех индустриальных и торговых компаний России (совокупный капитал британских компаний, страны с населением в три раза меньше России, составлял двенадцать миллиардов долларов). В России накануне революции было две тысячи акционерных компаний, в то время как в Британии — 56 тысяч.

Осуществлялось ускоренное железнодорожное строительство, заслуживающее восхищения. И все же к 1914 году Россия, страна с населением в 160 млн. человек, владела системой дорог, пропускная способность которых лишь едва превосходила систему дорог Канады, страны с населением в 8 млн. человек.

Германский император Вильгельм Первый, если верить историческим источникам, до последнего дня, до своей смерти 9 марта 1888 года выступал убежденным сторонником германо-русской дружбы — он завещал ее наследнику, находившемуся у одра умирающего. Смерть прусского короля, воевавшего вместе с русскими против Наполеона, боровшегося вместе с ними с революцией 1848 года, ставшего благодаря их благожелательности и благорасположению германским императором, обозначила конец эпохи. Почти целый век Германия и Россия провели в состоянии взаимопонимания. Теперь наступали другие времена.

Но только после отставки Бисмарка главное условие для союза России с Западом было создано: Берлин отказался возобновить т. н. «договор о подстраховке», сохранявший взаимную дружественность России и Германии.

Позже немцы предпримут попытки понять, почему нелюбивший Францию по многим причинам Александр III решил прервать осевую линию русской политики всего ХIХ века, заключив именно с ней союз против переживающей подъем Германии. Проведенное И. Грюненгом исследование показало, что русское общественное мнение в период 1878–1894 годов выступало против активного вторжения России в европейскую политику, предпочитая свободу государственного маневра. Даже Катков, известный неприязнью к Германии, был за политику «свободных рук», а вовсе не за выбор антигерманского союза. Лишь очень небольшая группа «антинемцев», таких как генерал Скобелев, могла симпатизировать антигерманской дипломатии, но влияние этой группы политиков было невелико. Решающими оказались соображения национальной безопасности. Александр Третий сказал своему министру иностранных дел Гирсу, что в иностранных делах «теперь господствуют не династические связи, а национальные интересы». Именно исходя из своего понимания русских национальных интересов он пошел на союз с Францией. Через семнадцать месяцев после отказа Германии возобновить «союз трех императоров» французская эскадра посетила Кронштадт. Петербург стал искать гарантий своей безопасности от европейского Центра в союзе с Западом.

Немалое число германских историков ставит сближение Запада и России в вину канцлеру фон Бюлову. К примеру, Э. Бранденбург считает Бюлова виновным в отклонении предложения Джозефа Чемберлена о мире, в вовлечении Британии в орбиту франко-русского союза, в провоцировании России германским сближением с Турцией и безмерной поддержкой Австрии на Балканах.

Было ли неизбежным русско-германское столкновение? Многие западные историки (например, Х. Сетон-Уотсон) приходят к выводу о безусловной неизбежности такого столкновения. Пока Германия была простым продолжением Пруссии, русско-германские интересы не сталкивались. Но Германия уже не была продолжением Пруссии. Влияние прусской касты начало уменьшаться, а влияние западных промышленников увеличиваться. Теперь Германия видела свои первостепенные интересы там, где прежде их не усматривала — Юго-Восточная Европа, Австрия, Ближний Восток. «Аристократическая монархия Вильгельма Первого и Бисмарка могла поддерживать дружбу с Россией. Демагогическая монархия Вильгельма Второго обязана была поддерживать Австрию. Общественное мнение стало весомым фактором в определении германской внешней политики. Общественное мнение стало более воинственным, чем мнение прусских юнкеров. Общественное мнение (Германии) никогда бы уже не принесло в жертву германское влияние на Юге-Востоке Европы».

Молодой кайзер Вильгельм всячески старался переубедить молодого царя Николая пересмотреть союз с Францией: «Республиканцы являются революционерами по своей природе. На них кровь их королей. Посмотрим, были ли они (после этих убийств) счастливее? Ники, вними моему слову, проклятие Бога висит над этим народом… Мы можем иметь хорошие отношения с Французской Республикой, но никогда — интимные».

Вопросом вопросов на рубеже веков для России было формирование ее роли в Азии. В правящих кругах Петербурга сформировались две фракции. Обе приветствовали военную и политическую экспансию России и Азии, но видели ее с двух противоположных точек зрения. Военно-бюрократическая олигархия видела свое будущее в создании Великой Восточной империи, где ортодоксализм России превращался в «новый ориентализм», новый центр мира. Этой «восточной» фракции противостояла «западная» фракция, возглавляемая министром финансов С.Ю. Витте. Для него создание Азиатской империи было лишь дополнительным средством укрепления России на Западе, преобразования восточного феодализма России в капитализм западного толка. Витте видел в азиатской экспансии дополнительное средство, а не эпицентр усилий, средство усилить активы России на главном направлении ее трансформации — европейском. Витте выступал за концентрацию сил на европеизации России, на сокращении индустриально-культурного барьера между Востоком и Западом как историческом приоритете страны. Согласно оптимистической точке зрения этого великого государственного деятеля России, требовалось всего лишь несколько благоприятных лет для выравнивания того экономико-цивилизационного рва, который отделял Восточную Европу от Центральной и Западной. Для выравнивания нужно было сохранить дружественные отношения с обоими центрами технологического обновления — европейским центром и Западом. В попытках сближения одновременно и с Западом, и с Центральной Европой С.Ю. Витте приводил в качестве самого убедительного следующий аргумент: если Россия не пойдет на мирное сближение со всеми возможными источниками поощрения ее материального прогресса, ее ждет судьба европейской колонии — не важно как будет называться метрополия. В специальном меморандуме, написанном в марте 1899 года Витте указывал, что лишь ускоренная индустриализация спасет подлинный суверенитет России.