Все эти несколько дней она провела в доме Лешко, перевезя туда все свои вещи и отказавшись, наконец, от аренды прежнего дома. Наташа сделала это не только по собственной инициативе, но и последовав уговорам Кости, который уже на следующий день спокойно раскатывал в своем кресле, бренчал на гитаре и помогал Наташе устраиваться на новом месте, полностью оправдав заявление о крепости собственной головы. Ударившего его человека Костя не видел. Он рассказал, что находился в большой комнате, когда вдруг услышал, как в замке входной двери осторожно поворачивается ключ, а в следующее мгновение в коридоре, а затем и в кухне погас свет. Прихватив в качестве оружия увесистую вазу с подоконника, он подъехал к дверному проему, и едва его кресло пересекло порог, кто-то, стоявший сбоку, схватил его за плечо и дернул вперед, одновременно ударив чем-то тяжелым по голове. Следующим, что он увидел, было уже склонившееся над ним лицо Наташи.
— Сейчас я уже не уверен, что это был именно мужик, — заметил Костя во время рассказа, — но вот когда очнулся — первой мыслью было, что это был «он». Ну, понятно, вначале-то на бабу не подумаешь.
Наташа кивнула, вспоминая большую и крепкую Людмилу Ковальчук. Впрочем, для проделанного с Костей большой силы и не требовалось — сделать это могла бы и Ольга Измайлова, и Шестаков, и даже Сметанчик. Равно как и просто некий индивидуум. Но узнать, кто украл картины, пока не представлялось возможным. Нина Федоровна отпадала сразу, Измайловы, а также двое «неофитов» — одессит Сергей Долгушин и киевлянин Алексей Тарасенко божились, что ничего не знают и обвиняли всех прочих — даже после того, как Наташа пригрозила им вернуть все на свои места, даже сделать еще хуже. Это привело лишь к тому, что все четверо до смерти перепугались. Никто из них не был в тот вечер у ее дома, никто ничего не видел, никто ничего не знал. Что же касается Сметанчика и Шестакова, то они уже уехали — одна в Волгоград, другой в Волжанск, и говорить с ними по телефону Наташа сочла делом бессмысленным. Ей нужно было видеть их во время разговора. Также не звонила она и Ковальчук, решив уже встретиться с ней непосредственно по возвращении в город. Если вся эта затея — дело ее рук, то значит Ковальчук поверила в Наташины способности, а Наташе будет чем ее припугнуть — ведь портрета Борьки не было среди похищенных картин — он покоился где-то в Красноярске. Наташа была уверена в успехе, поскольку, еще раз подробно поговорив с Костей о своем откровении, выяснила очень важную деталь — единственное, о чем она не сказала, — это куда были отвезены все картины — Косте удалось выгнать «жрецов» прежде, чем Наташа дошла до этого момента. Так что частично перевес пока был на ее стороне.
Милицию по взаимной дружной договоренности привлекать не стали. Наташа никаких доводов в защиту этого не приводила, Костя же выразился просто и лаконично: «Оно им надо?! Ну и все!» Кое-как думали сами.
— Не обязательно зацикливаться только на близких, — говорил Костя, нервно куря сигарету за сигаретой, переезжая из одного угла в другой и рассыпая пепел по всей кухне. Рваную рану на голове ему зашили, а волосы вокруг нее выстригли, так что она была отчетливо видна, и теперь Костя, с зашитой головой, исполосованными руками, шрамом на шее и ожогом на тыльной стороне ладони походил на человека, рядом с которым разорвалась граната. — Ищи и среди дальних знакомых — старых клиентов. В конце концов кое-кто из них мог и столковаться. Мне, честно говоря, больше всех из близких не нравятся Ковальчук и эти два кадра — Долгушин и Тарасенко. Но на Ковальчук все указывает слишком уж явно, а вот эти двое могут быть чьей-нибудь подставкой.
— Слишком явно указывает… ну и что? Ну, узнаю я, кто, и что я сделаю? Приду и скажу: а ну, отдайте?! Думаешь, они так уж меня боятся?
— Еще как! — негромко заметил Костя. — До черта боятся! И тебя, и за тебя. Иначе не стали бы устраивать весь этот цирк со звонками. Приехали бы спокойненько, дали бы по голове, как мне, и забрали, что нужно, а может, и тебя заодно. Нет, они вовсе не хотят быть узнанными. И не захотят забирать тебя силой, я так думаю, — ведь у тебя тогда, извиняюсь конечно, может что-нибудь испортиться, либо ты натворишь таких дел, что они и сами будут не рады, что с тобой связались. Нет, скорее всего они попробуют повернуть все дело так, чтобы ты согласилась работать добровольно. Они попытаются тебя контролировать. Например, заберут кого-нибудь из твоих близких.
Наташа вздрогнула, подумав о матери и Славе, потом слегка покраснела от стыда, сообразив, что как-то выкинула из этого круга тетю Лину. Пусть тетя Лина всего лишь маленькая помешанная старушка, но она-то тоже близкий человек. Поежившись, Наташа поплотней закуталась в одеяло и, сморщив нос, глотнула еще горячего молока с медом, которым Костя пичкал ее последние несколько дней, потом чихнула. После ночной поездки она сильно простудилась, а ее физическое состояние никак не способствовало выздоровлению. Только из-за этого она пока и оставалась в поселке, и Лешко хлопотал вокруг нее, как заботливая мать, сам готовил ей еду, причем на удивление вкусную, и держал на расстоянии Нину Федоровну. Пару раз Наташа наблюдала, как Костя ловко управляется на кухне и заметила, что иногда в процессе этого на его лице появляется странное выражение хмурого удивления. Но она не придала этому никакого значения.
— Что, не нравится? — усмехнулся Костя, заметив ее гримасу. — Пей, пей! Так вот… что я хотел сказать. Если же все-таки это случится… если они кого-то заберут… не соглашайся. Ты можешь натворить больших бед… ты ведь сама говорила, что и твой друг предупреждал тебя об этом. И этот Андрей Неволин…
— Почему ты так уверен, что я натворю бед? — спросила она хмуро. — Это ведь только в том случае, если картины испортят. Ты это имеешь в виду?
Костя вдруг смутился, замялся и резко вернулся к прежней теме:
— Вот насчет остальных я не знаю, способны ли они: Шестаков слишком труслив, Сметанчик просто дура, Измайловы… я их очень давно знаю — тоже вряд ли. Но некоторые люди умеют так хорошо рядиться в чужую шкуру… В любом случае, это уже не игрушки, и если тебе действительно вкатили «сыворотку правды», значит дело наше совсем плохо — ты знаешь, какие нужны деньги и связи, чтобы ее достать?! И если они пошли на это, то, скорее всего, пойдут еще дальше. Вечный закон: не заработаешь на других — заработают на тебе — хочешь ты того или нет.
— Я не могу понять одного — если мне действительно что-то вкололи — почему при всех? — спросила Наташа и поставила полупустую кружку. — Зачем при такой толпе? Ведь все слышали.
Костя пожал плечами.
— Может, я дело подпортил. Уговаривал тебя уехать, рассказал про «Просветление», и они решили, что времени у них мало, рискнули. Другое дело, что эта штука действует только при умело и грамотно построенных вопросах… но дело в том, что я толком и не могу сказать, чьи вопросы были основными, не понять этого — каждый что-то спрашивал, ты болтала… все орали, кто как умел!
Наташа покачала головой и снова громко чихнула в огромный клетчатый платок, чувствуя как тело после очередного всплеска озноба снова покрывается горячим липким потом. «Бежать! — думала она. — Как можно скорей бежать!» Но куда бежать и от кого?
Тем не менее, на следующий же день, когда температура более-менее спала, оставив слабость и нудную головную боль, Наташа оделась потеплей, несмотря на то, что сегодня за окном довольно ярко светило солнце и редкие облака, бродившие по водянисто-голубому небу, не представляли опасности. Она поставила на пол туго набитую сумку и тщательно причесалась перед зеркалом, с удовольствием подмечая в себе некоторые перемены — жутковатое бледное привидение выглядело уже посимпатичней: слегка округлились щеки и кожа уже не обтягивала кости черепа туго-натуго, глаза слезились, но диковатый фанатичный огонь в них притух и выражение было почти человеческим, хоть и мутным; нос уже не казался заострившимся, но это потому, что распух от насморка. С усмешкой Наташа подумала, что сумасшедший лемур пока что превратился просто в простуженного лемура. Только в правой руке и где-то глубоко в мозгу продолжал тлеть холодный огонь.
