Наташа никогда не слышала знаменитого изречения французского писателя Жана Лабрюйера о том, что все беды человека проистекают от невозможности быть одиноким, а если бы и слышала — вряд ли бы ей это помогло. Не в силах круглые сутки общаться только сама с собой, она начала искать общества. Сделать это было нетрудно. Один из ее клиентов, избавившийся от иссушающей ревности к собственной жене и вследствие этого от постоянных бурных скандалов, жил в этом же поселке и при случае всегда приглашал Наташу в гости. В последний раз она ответила согласием, потом в свою очередь пригласила всю семью к себе, и между ними завязалось что-то вроде добрососедских отношений. Заезжали Ковальчуки — мать и сын, и хотя Наташа понимала, что Людмила Тимофеевна ищет не столько дружбы, сколько возможности еще как-то заработать на ней (Наташа подозревала, что процентами со своих друзей Ковальчук полностью компенсировала затраченные деньги), а также держать сына под наблюдением «специалиста», она встретила их довольно тепло. Несколько раз Наташа звонила остальным клиентам. Некоторые разговаривали с ней настороженно и не слишком-то радостно, отделываясь лаконичными ответами и ссылаясь на занятость, другие осыпали ее словами благодарности, звали к себе в гости и обещали при первой же возможности приехать сами. Именно это в начале третьей недели и сделала миловидная девушка Света, неожиданно ворвавшись в Наташин домик с дождевыми каплями на светлых волосах, с тысячами слов на губах, обвешанная множеством пакетов и пакетиков, и ошеломленная Наташа едва успела закрыть дверь в свою крошечную студию, чтобы гостья ненароком не сунула туда свой нос. Вывалив на стол гостинцы, будто приехала к родной сестре или лучшей подруге, Света чмокнула воздух рядом с Наташиной щекой, плюхнулась на стул, потребовала, чтобы Наташа почему-то называла ее «Сметанчик» (меня сейчас все так называют, потому что я такая же аппетитненькая и нежная на вкус, хе-хе! — быстрое заговорщическое подмигивание и легкий щелчок пальцами), и принялась тарахтеть, словно пишущая машинка под опытными пальцами. Наташа только глазами хлопала, не успевая вставить ни единого слова. Она совершенно не узнавала свою натуру, за эти несколько недель изменившуюся до неузнаваемости. Замкнутое, цепенеющее, а то и свирепеющее при любом сказанном в его адрес слове существо превратилось в хохочущую, приветливую, даже где-то развязную болтушку. В несколько минут Наташа узнала, что она, Наташа, лучший человек в мире, что погода в Крыму паршивая, в Волгограде не лучше, что Светланчик-Сметанчик остановилась в «Сердолике», что «папан» дал ей кучу денег «на погулять» и еще один мужик тоже, что на следующий год она все же решилась поступить в Волгоградский университет, хотя ей уже — ужас! — семнадцать лет, что лететь до Симферополя было просто ужасно, что у нее три новых парня, она переехала со старой квартиры и вот ее новые адрес и телефон… и еще много чего. В конце концов у Наташи сложилось впечатление, что она присутствует при обильных рвотных спазмах, только извергаются слова, а не содержимое желудка.
Она теперь как причудливый шрам… как жутко все срослось — вкривь и вкось…
Мысль мелькнула и тут же исчезла, погребенная под новым приступом красноречия Сметанчика.
— Слушай… ничего, что я так фамильярничаю, да? Чего ты сидишь в этой дыре?! Поехали ко мне, в Волгоград, устроишься!.. Ну, не сейчас… ну вообще приезжай — хоть в гости, хоть так! Слушай, ты же можешь такую карьеру сделать, так подняться!.. Нет, ну ты не думай, замочек висит, — легкий щелчок по губам. — Слушай, тогда переезжай ко мне в «Сердолик» на время, там еще не скучно!
Наташа сдержанно пояснила, что ждет своего друга, и Сметанчик тут же воскликнула:
— Да, помню… такой симпатичненький, с челкой, который прихрамывает… только очень уж серьезный. Слушай, ну все равно я буду заходить, ладно… и ты заходи. Я недельки на две! Давай-ка чуть отметимся — я тут вашего крымского винишка захватила! Слушай, а тебе понравилось в «Гнезде»?! Ты еще раз тетю Люду видела?! Вот уж кто крыса, и наследный принц не лучше! Слушай, даже не могу описать — так легко теперь живется!
И в таком же духе.
После ее ухода, такого же резкого и неожиданного, как и появление, Наташа еще полчаса приходила в себя и пыталась понять, нормально ли то, что случилось со Светланой Матейко, виновата ли она в этом, что тут можно исправить и как и нужно ли? От нее не укрылся странный, какой-то просветленный и торжественный взгляд, которым иногда омывала ее Света во время разговора. Раньше, учась в художественной школе, Наташа не раз ходила в один из соборов города — такие же взгляды были у истинно верующих, когда они смотрели на распятие или на иконы, молитвенно шевеля губами. И теперь ее это слегка напугало, но в то же время в этом было что-то…
Очарование власти.
Наташа резко одернула себя и повернулась к окну, за которым в сгущающейся осенней темноте тихо, сонно шелестел дождь. Она смотрела, как капли одна за другой скатываются по стеклу и думала о том, как же быстро все проходит — совсем недавно было так тепло и море… да, море… Время вдруг помчалось стремительно — так стремительно, что Наташа за ним уже не успевала. От нечего делать она по-детски загадала: если через час дождь прекратится, значит завтра вернется Слава. Но дождь лил до самого утра.
«Что ж, — подумала она, ворочаясь на старой, надрывно скрипящей кровати, — в конце концов, Светка — это не так уж плохо. Она… да и другие — будет не так тоскливо».
Слава вернулся только на двадцать первый день и, войдя в дом, был изумлен, застав в нем довольно разношерстное общество, уютно обосновавшееся за накрытым столом в большой комнате. Здесь были и Света, и Людмила Тимофеевна с Борькой, бывший ревнивец из поселка Григорий Измайлов со всей семьей, слегка похудевший, но все такой же добродушный Илья Павлович и незнакомая Славе высокая женщина средних лет, в плохом пепельном парике, с надеждой смотревшая на Наташу. Сама Наташа сидела во главе стола и на ее лице были удовольствие и растерянность. Вплотную к закрытой двери в крошечную студию стояла тумбочка.
Гости приветливо поздоровались с вошедшим, но заметив его усталость и угрюмый взгляд, который он изо всех сил пытался скрыть в напускной радости, начали поспешно расходиться. Последней ушла Сметанчик, уже привычно чмокнув воздух рядом с Наташиной щекой. Когда дверь за ней закрылась и послышался шум двух отъезжающих машин, Слава, неудачно попытавшийся разыграть радушного хозяина, сразу весь как-то потух, опустился на стул, взял оказавшуюся перед ним полупустую дешевенькую рюмку, покатал в ней вино, вернул рюмку на место, а вместо нее взял открытую бутылку «Токая» и сделал несколько глотков прямо из горлышка, потом обвел бутылкой стол.
— И на какое же празднество я так удачно зашел?
Наташа, уже сделавшая несколько шагов в его направлении, застыла, услышав в голосе человека, которого так ждала, не радость, а только иронию и неприязнь.
— Почему празднество? Просто сидели.
— Сидели… — повторил Слава и усмехнулся странной пустой усмешкой, потом снова выпил вина. — Ну конечно же, сидели. Здорово, правда, лапа? Они все такие благодарные. Такие дружелюбные. Правда, приятно, когда не орут, как Борька, а чуть ли не молятся на тебя? Ты ведь этого хотела, правда? Ты ведь тогда так расстроилась из-за того, что сопливый недоносок что-то там сказал, из-за того, что тебя не оценили должным образом. А теперь ты довольна? Теперь все так? — он опять усмехнулся. — У богини появились жрецы?
— Какой еще богини, ты что?! Не понимаю — что такого ужасного в том, что ко мне гости пришли?! — Наташино лицо отвердело, и она, качнувшись назад, прислонилась к бледно-розовым обоям. — Тебя три недели не было, а мне что делать?! Ведь тут же одной сейчас с ума можно сойти! Что такого в том, что я немного пообщалась с людьми?! Что в этом плохого?! Да, они мне благодарны — ну и что?! Это ведь естественная человеческая реакция на чью-то помощь, если ты забыл. Или может тебе не нравится, что у меня еще друзья появились кроме тебя?! Не нравится, что я теперь не только с тобой советуюсь?! Что ты теперь не единоличный владелец?!
