— Все хорошо, только он жалуется, что вы все реже и реже бываете у него. Вы должны быть осторожны, Виктор Валентинович. Он очень плох — во всех отношениях.

— Разумеется, я знаю об этом, но у меня почти не остается времени на него. Ты прав, я обязательно зайду к нему завтра. Что с письмами?

— Письма будут, Виктор Валентинович. Единственно, я хотел бы снова обсудить с вами вопрос о прогулке. Я думаю, это будет для него очень хорошим стимулом. Подумайте — это ведь все-таки проще и не так опасно, как отсутствие зеркал, хорошеньких девчонок и того жеребца, которого вы к нему запускаете.

— Да, наверное, ты прав, — задумчиво сказал Баскаков, глядя на пушистую, ухоженную араукарию, похожую на маленькую елочку. Протянув руку, он коснулся растения — осторожно, чтоб не повредить. — Может, это действительно его встряхнет. Тут уж выбирать не приходится. Можно будет выбрать день и вывезти его на часик за город, но только ночью. Мне нужны письма — как можно больше писем, пока он не умер, — он взглянул на часы и вдруг резко спросил: — Не слишком ли вы сдружились?

— Сдружились? — удивленно спросил Сканер и сморщился — отвращение просочилось на лицо само, его не пришлось изображать. — Вы издеваетесь? Да я сам…

— Ладно, ладно, — Баскаков махнул рукой, — уходи. Завтра поговорим. И учти, — он вдруг улыбнулся, и от его улыбки, над которой на славу потрудился личный стоматолог, на Сканера повеяло холодом, — мои бумаги есть кому прочесть первым.

Сканер, бросив на него короткий недоуменный взгляд, вышел из «приемной». Один из дежуривших у двери охранников насмешливо посмотрел на его перевязанную руку, но невысокий человек в сером френче глянул на него так свирепо, что парню расхотелось насмешничать.

— Схимник и Ян уехали?!

Охранник пожал плечами.

— Одна машина вроде отъехала. Не знаю, спросите внизу.

Но Сканер повернулся и быстро взбежал по лестнице. Через несколько минут из «приемной» вышел Баскаков с папкой в руках, и оба охранника равнодушно двинулись за ним к «кабинету». Обоим предстояло, как обычно, однообразно бодрствовать до глубокого утра, все же люди, встречавшиеся в «приемной», провели остаток ночи совершенно по-разному.

Сканер, вернувшись в свою комнату, тут же схватил бумагу и ручку и начал поспешно записывать фамилии и адреса, пока они не испарились из памяти, а записав, уткнулся взглядом в написанное. Глаза у него чесались, словно в них насыпали песку, а в правый висок кто-то настойчиво и с какой-то сладостной медлительностью ввинчивал тупое сверло. Он понимал, что раньше утра он не сможет попасть к Литератору, хотя лучше всего было бы попасть к нему немедленно. Сканер сидел и смотрел на фамилии. Одна из них назойливо лезла в глаза, проникала в мозг, ползала внутри него, словно слизень, оставляя всюду за собой яркий блестящий следнапоминание. Кудрявцева. Викторита Кудрявцева. Найдут ее — найдут Чистову. Что лучше? Как правильней? Какой дорогой идти? С кем? Он вцепился пальцами в свои светлые волосы и потянул так, что в глазах защипало от боли, но мысли от этого не прояснились. Впрочем, что теперь-то решать, он уже все решил давно. Просто до сих пор дороги шли параллельно друг другу, и ему удавалось идти по ним обеим, но сегодня он дошел до распутья.

Иди, но не забывай — мы с тобой теперь вместе.

Сканер просидел над списком до шести утра, выкурив две пачки сигарет и наполнив комнату такими густыми облаками дыма, что мебель виднелась сквозь них смутными силуэтами. Ветра на улице не было, и облака тихо колыхались в воздухе, перетекая из одной формы в другую. Он тупо смотрел на строчки, а за строчками видел Юру-Литератора, съежившегося в своем кресле, холодное и надменное лицо Баскакова, неизвестную девушку с фотографии, глаза Чистовой, когда она приказывала Свете Матейко вылить при всех на собственную голову бокал шампанского, он видел лица Измайловых, Ковальчуков, Олега Долгушина, Нины Федоровны Лешко, Игоря Огарова и его жены, красавицы Кати… и еще одно лицо — лицо единственного, по-настоящему родного и любимого человека, которым пришлось пожертвовать… Лица выбрались из-под строчек, прыгали и плавали по комнате вместе с клубами дыма, перетекали одно в другое, внимательно смотрели на него пустыми мертвыми глазами цвета давно засохшей крови, хотя на самом деле, конечно, ничего, кроме дыма, не кружилось в теплом воздухе комнаты. Сканер не знал, что это было — болезненные галлюцинации, агонизирующая совесть или обычный страх. Он сидел и курил сигарету за сигаретой, прячась от лиц в дыму, и продумывал свои действия, а потом начал писать предстоящий «разговор» с Литератором. В шесть часов он отправился спать, спрятав список и письмо под матрас, а в одиннадцать уже сидел в комнате Литератора и, протирая покрасневшие глаза, ждал, пока Литератор прочтет его письмо, поминутно оглядываясь на дверь и боясь что, пропустит появление Баскаков и не успеет порвать свое послание.

Виктор Валентинович Баскаков провел ночь в своем «кабинете», наедине с вещами и папкой Яна. Он покинул его только на пятнадцать минут, чтобы проведать жену и дочь и убедиться, что они спят, а все остальное время он то просматривал бумаги, то откладывал папку и наслаждался своими сокровищами — водил ладонью по нежной и прохладной малахитовой столешнице, бродил по «кабинету», любовался витражами, коллекцией фарфора и огромным глобусом, гладил взглядом застывшие в вечном движении мраморные и деревянные тела, эмаль и драгоценные камни, искусную чеканку и литье, роспись и лепнину и снова и снова вникал в тайну мазков на полотнах, которые складывались в нечто чарующее и удивительно целое, неразделимое. Он погружался в красоту и чужую мудрость, сохранившуюся во всех этих вещах, и постепенно обретал спокойствие и возможность трезво и ясно мыслить, мир вещей «кабинета» возвращал ему силы так же, как возвращала силы земля мифическому Антею.

Баскаков внимательно изучил все бумаги, еще раз все обдумал и только под утро ушел в спальню.

Схимник и Ян уехали вместе на вишневом «паджеро». «Фольксваген» Яна неожиданно отказался заводиться, и Ян, немного повозившись с машиной, попросил Схимника подвезти его. «Фольксваген» он оставил в гараже Баскакова, беззаботно сказав, что пришлет за ним кое-кого после обеда.

— Забрось меня на Кировскую, ладно? — сказал Ян, закуривая и добродушно разглядывая заснеженные улицы. — Разберусь с делами до конца, а потом, наконец, высплюсь как следует.

— Собираешься закатиться к местным гетерам? — осведомился Схимник, уверенно ведя машину по скользкой дороге. Ян глянул на него с усмешкой.

— От коллег ничего не утаишь, а?! Ну, что ж, кто как стресс снимает — кто к бабам, кто за водкой, кто по городу пешком бродит при наличии мощной тачки, а?

— Туше, — отозвался Схимник, закуривая. Ян кивнул.

— Вообще, хочу сказать, это мудро с твоей стороны держаться перед Валентинычем на уровень ниже, чем ты есть. Такие, как он, не любят, если подчиненные с ними на одном уровне. Да и безопасней так. Что ты, кстати, скажешь об этом Сканере. Странный тип. Видал, как он дрожал сегодня? Что-то ему во всем этом очень не нравится. Почему он так испугался, не знаешь?

— Нет. Но наши успехи ему определенно не в масть.

— Верно, верно. Откуда он взялся, такой красивый, хотел бы я знать. И тебе советую подумать. Он уже с соизволения Валентиныча нами распоряжается, а дальше что? Захочет своих людей поставить, как это всегда бывает. Не нравится он мне, крыса, типичный пасюк! А девка эта? Почему Валентиныч не дал добро на беседу, почему мы должны время тратить? Да эту Виточку взять легонько да правильно за нужное место — она тебе все расскажет, соловьем петь будет. Ты же ее видел. Я, конечно, догадываюсь, что от девочки леска к кому-то тянется, ну так ведь можно же с умом дело сделать. Нет, нелогично все это. Что скажешь?

— Уровень-то у нас с тобой один, да вот допуски разные в этот раз, — заметил Схимник. Ян фыркнул.

— Матка боска! Ты думаешь, я из тебя что-то вытащить пытаюсь?!