Перед тем как отвезти меня домой, Майкл настоял, чтобы мы заехали к нему хотя бы минут на десять, чтобы я увидела его квартиру. Я жутко хотела спать, но Майкл чуть ли не на коленях стоял, умоляя зайти оценить его квартиру. Я согласилась при условии, что водитель будет нас сопровождать и потому, что так было больше шансов поскорее попасть домой.

Единственное, что меня поразило в фешенебельной квартире Майкла, это белый щенок по кличке Пафф, живший в маленькой клетке в зале. По его тоскливому взгляду я поняла, что с ним никто не играет. Майкл объяснил, что держит щенка в клетке, потому что тот портит мебель. В этом королевстве Пафф был всего лишь одной из украшавших его статуэток. Мне стало от этого особенно грустно, и я окончательно решила не развивать знакомство с Майклом.

Майкл названивал мне всю следующую неделю. Каждый день по несколько раз в день. Я находила разные отговорки, не желая раскрывать истинных причин моего нежелания идти на второе свидание. Однако когда настойчивость Майкла превратилась в назойливость, я сказала, что он просто мне не нравится. Майкл, привыкший получать всё, что захочет, не мог поверить в мой отказ, вырвав у меня ещё одно неприятное признание: «I think you are cheap. And it’s your money that cheapens you. And also that dog… It’s crying and you don’t hear it».[22]

Тут Майкл взорвался. Никогда в своей жизни я не слышала столько вариаций слова «fuck» в свой адрес.

– Да ты просто расистка! – кричал он. – Ты предпочитаешь этих чистеньких беленьких мальчиков?! Они же просто играют женщинами, разве не видишь? Они и с тобой поиграют и бросят! В слезах оставят. Ты меня ещё припомнишь! Они будут использовать тебя, притворяясь сладкими и милыми… Я бы спал с тобой без этой лжи. Если бы я тебя просто трахал, я бы так и сказал, что просто тебя трахаю. Я бы не вешал тебе лапшу на уши, и всё потому, что я настоящий!

Наверное, Майкл долго над этим вопросом размышлял, я не могла объяснить иначе, почему вообще зашёл разговор о белых мальчиках. Я ведь не говорила, что оставляю его ради какого-то белого принца.

– Вся эта тирада, Майкл, подтверждает моё мнение, что зачастую чёрные ещё большие расисты, чем белые.

– А в чём расизм? В том, что я говорю правду?

Я попросила его остыть, потому как выяснять, что почём, и что-то доказывать мне было лень.

– Цвет кожи – это как менталитет, – продолжил он более спокойно. – Если не обобщать, то кое-какие общие выводы, характерные для этого цвета кожи, сделать можно. Разве не так? У меня есть деньги – я их показываю. Я не притворяюсь, что у меня их нет, как эти твои белые мальчики. У меня есть крутая тачка, я тебе показываю свою крутую тачку. И так во всём. Я настоящий. На-стоя-щий.

Странно, но в устах Майкла даже слово «настоящий», даже сказанное по-английски, имело в своей основе слово «стоить»…

Хотя, как ни крути, в его словах была своя правда. Многое из того, что он говорил, отражало воззрения весомого количества богатых чернокожих, также как и богатых русских. Они были одинаково одеты в «Дольче-Габбана», с золотым «Ролексом» на руке, джипом (вариант – бумером), но ни у тех, ни у других не было привычки к деньгам, не было класса. Они разбогатели внезапно и ещё не успели к этому привыкнуть. Исконную аристократию в России уничтожили или растворили, чёрной аристократии (в привычном нам понимании этого слова) никогда не существовало. Покупая то, что они считали символами достатка, они не понимали, что тем самым отгораживают себя от класса «естественно-разбогатевших-людей», заработавших деньги упорным трудом, а не сорвавших куш на неоднозначных сделках, а также от тех, кому деньги достались по наследству, и записывают себя в более низкую социальную категорию «нуворишей». Интересно, что аристократы и «естественно-разбогатевшие-люди» были рады, что категория «нуворишей» существовала, потому как это давало им прекрасную возможность смотреть на них свысока и, тихо посмеиваясь, чувствовать своё превосходство.

Однако я не подозревала, что слова Майкла о чистеньких беленьких мальчиках, которые поиграют с куклой-девочкой и бросят её, окажутся для меня пророческими.

Пункт В. Николас, датчанин в Лондоне. Свидание номер три, продолжительное, страстное.

Soundtrack:

He wore black and I wore white.

He would always win the fight.

Bang. Bang.

He shot me down.

Bang. Bang.

I hit the ground.

Bang. Bang.

That awful sound.

Bang. Bang.

My baby shot me down.[23]

Наша первая встреча с Николасом в недорогом баре в Южном Кенсингтоне была наполнена красным вином. Хотя не знаю, может, и дорогом, я не платила. Мы пили бокал за бокалом, в баре было душно, весело и шумно.

Николас оказался очень интересным собеседником, полным сарказма и харизмы. Между нами пробежала искра, но мы пытались её контролировать: мы ещё в баре, ещё не знаем друг друга, нельзя позволить огню запылать, ещё не время. Боже, как это всё-таки прекрасно: начало неизвестно чего! Между вами ещё нет ни прошлого, ни будущего, вы смотрите друг на друга, хотите друг друга, но вас ещё не связывает даже один поцелуй. Мы весело болтали, расспрашивая друг друга обо всём на свете, начиная с любимых книг и актёров до описания стран, в которых мы побывали и куда хотим поехать. Мы говорили о том, как обычно проводим время, сравнивали Лондон и Париж (наши предпочтения здесь были схожи: Лондон), делились впечатлениями об англичанах, ведь мы оба были иностранцами в этом городе. Вино растворялось в наших венах, разговор теплел. Я улыбалась, а Николас, казалось, немного нервничал. Весь вечер он недовольно заправлял за ухо прядь светлых волнистых волос, падавших ему на глаза, и очень злился по этому поводу, что я находила довольно забавным. Мне интересно было разгадать, в чём его секрет и почему я нахожу его столь притягательным. Его внешность была приятная, но не сногсшибательная, однако он был поразительно уверен в себе. По-настоящему уверен. Знаете, иногда уверенность в себе бывает наносной, так что копни чуть поглубже, надави побольше – и человек сдаётся, проявляет самого себя. Меня это всегда раздражало. Уж если ты по натуре робок и незначителен, зачем притворяться иным? Если есть слабости, то их нельзя стесняться. Притворяясь тем, кем ты не являешься, ты, по сути, проявляешь слабохарактерность. Я презирала подобное в мужчинах. Безусловно, уверенность в себе у Николаса была подлинная. При этой мысли я одобрительно на него посмотрела. Он поймал мой взгляд и довольно улыбнулся.

В одиннадцать бар закрывался (что в Лондоне не редкость). Мы вышли на улицу и вскоре очутились в маленьком парке, огороженном забором, через который мы, пьяные, перелезли, чтобы добраться до скамейки, стоявшей в центре возле фонтана. Наверное, там он меня поцеловал. Я была в дурмане влечения с первых минут нашего общения, так что мне казалось, что мы целуемся уже давно. Когда же это произошло на самом деле, я вспомнить не решаюсь.

Мы стали встречаться. Обычно раз или два в неделю. Я не была его гёрлфренд, мы просто встречались. Смотрели кино дома, заказывали ужин на дом, общались дома. Все наши встречи проходили дома, под грифом «секретно», он не приглашал меня в рестораны, кинотеатры, театры, поездки, на прогулки. Он не говорил мне комплиментов, не знакомил с друзьями. Я была его тайной жизнью, любовницей, хотя жены у него не было.

Вскоре у Николаса появилась та, что называется гёрлфренд. Респектабельная девица примерно моего возраста, работавшая в банке «Мерилл Линч» и получавшая сто пятьдесят тысяч фунтов в год.

– Ей всего двадцать четыре, как тебе, а она уже получает такие деньги! – восхищённо говорил Николас. – С ней очень хорошо в постели, как и с тобой! У неё фигура похуже и, наверное, попроще лицо, но зато она приглашает к нам в постель своих подружек…

Меня не могло радовать, что Николас рассказывает мне в деталях про свою новую пассию, которую он приглашал на вечеринки и знакомил с друзьями и которую он, очевидно, считал более достойной кандидатурой на роль своей девушки. Я бы ушла, если бы мне позволили уйти, но я видела, что он не хочет терять ни меня, ни её. Ему было удобно иметь двух любовниц и чувствовать себя обворожительным ловеласом.