Ольга сидела на стуле, уперев локти в столешницу и уткнув подбородок в сжатые кулаки, и пристально смотрела на стоявшую на столике баночку, до половины наполненную желтоватой жидкостью.

Огурчики маринованные.

Кривая буква «Т» на синем пластике.

Чужой вопль, бьющий в уши, — вопль, вместе с ужасом принесший неописуемое наслаждение. Вопль, который, возможно, теперь стал для нее смертным приговором. Что это — месть? Никто не станет мстить так масштабно.

Неужели ей придется отнести это и показать остальным? Неужели ей придется обо всем рассказать? Нет, ни за что! Ведь тогда ее могут посадить. Они сами по себе ничего не докажут… но что если все их разговоры в этом доме записываются?

…может, это даст нам возможность выжить!

Тюрьма лучше смерти. Но это если знать наверняка. А если это способ заставить ее признаться? И ее, и остальных, которые, наверное, тоже что-то натворили?

Никто не станет расследовать так масштабно. И уж точно в этой стране! Здесь всем на все наплевать.

Но есть версия получше. Как секретные комнаты в «Вавилоне». Весь этот дом — чья-то огромная секретная комната. И все дело только в деньгах и в чьем-то извращенном способе получать удовольствие. Кому-то нравится принимать участие, кому-то нравится просто смотреть… Давно известно, что миром управляют деньги, жажда власти и оргазм.

Тогда выхода нет. Потому что если она права, то счастливой концовки здесь не будет. В секретных комнатах «Вавилона» никогда не было счастливой концовки.

Покрывающийся инеем простынный сверток в морозильной камере говорил об этом достаточно красноречиво.

— …ты всего лишь тупая дешевая блядь! Не забывай об этом! Не забывай свое место! Я в любой момент могу вернуть тебя в лужу, из которой подобрал или вообще, на хрен, прибить! Так что не выкобенивайся! Я буду ссать тебе в рот, если захочу!..

Дернув головой, Ольга вскочила, опрокинув стул. Стол дернулся, банка наклонилась, и она едва успела подхватить ее. Зубы Харченко несколько раз дробно стукнули, по лицу пробежала судорога, потом она заметалась по комнате, слепо натыкаясь на мебель. Толкнувшись в дверь, она дернула ее, потом ее пальцы запрыгали по замку, пытаясь открыть его. С треском сломался один ноготь, потом другой, из-под остатка ногтя брызнула кровь, и Ольга, отскочив от двери, прижалась к стене, глядя на вишневую каплю на своем пальце. На ее лице всполошенно метались ужас и злость. Ее правая ладонь взлетела в воздух и со всей силы звонко впечаталась в щеку. Лицо Ольги разгладилось, зубы стукнули в последний раз, и дрожь прекратилась.

Слов не существовало. Голоса не существовало. Но она слышала его. Глубоко внутри головы. И он был ей знаком… на какое-то мгновение он стал ей знаком… но не сейчас.

Сейчас она его не знала.

Игры. Игры владельца секретной комнаты.

Ольга пристально смотрела на яркую блестящую каплю на своем пальце. Вот о чем надо было беспокоиться. Вот что было по-настоящему важно.

Алина снова выдвинула ящик тумбочки и, зажмурившись, погрузила пальцы в ворох увядших цветов. Тяжелый запах ударил ей в нос. Цветы были прохладными, податливыми, неприятными на ощупь, но ее пальцы продолжали рыться в них, комкать мертвые лепестки, и запах становился все сильнее и тяжелее. Наконец, она с треском выдернула ящик из тумбочки, вывалила его содержимое на пол и, надрывно, со слезами, дыша, отбросила ящик в сторону, глядя, как в воздухе кружатся и оседают мятые одуванчиковые пушинки.

Кто это сделал?

Может, это сделала ты?

Может, ты свихнулась?

Мало ли, что ты еще сделала…

Подвеска хрустально пела под потолком, и сейчас в ее пересыпающейся хрупкой мелодии Алине совершенно отчетливо послышалось издевательство. С трудом подавив в себе желание запустить в подвеску стулом, она до хруста сжала зубы и с отчаянной злостью пнула ногой груду проткнутых спичками цветов.

Проклятые мертвые разлагающиеся куклы!

Тебе ведь пять было, Аля? Да? Пять?

Ее ладони проехались по щекам, туго натягивая кожу, потом одна переместилась к шее, да там и осталась.

Нужно было думать. Ответы шныряли где-то совсем рядом… иногда она даже видела их тени… но ей совсем не хотелось гоняться ни за ответами, ни за их тенями. Лучше всего запереться в этой комнате и ни о чем не думать.

…Ты умная. Если убивает кто-то из нас, то он должен был начать с тебя, а не со Светы. Можешь поломать ему все… Ты умная…

Но я не хочу быть умной! Я хочу просто быть! Я добилась того, чего хотела! Моя мечта сбылась! Не отбирайте у меня мою прекрасную жизнь!

Вот, Аля. В этом вся твоя натура. Этим ты все о себе сказала. Не отбирайте у меня! Другая бы сказала: не отдам!

— … я люблю ездить на кораблях… на лайнерах, пароходах, это гораздо интересней… кроме того, это бывает так… романтично…

Голос Светланы из прошлого прозвучал так отчетливо, словно ничего не случилось, и она сидела рядом, со своей обычной, так не шедшей ей смущенной улыбкой и постоянно розовеющими щеками.

Алина сглотнула и окунула лицо в сложенные ковшиком ладони. Светы нет, и это реальность — это такая же реальность, как розовые цветочки на холодной простыне. И тот, кто творит эту реальность, возможно сейчас смотрит и на нее, наслаждаясь ее слабостью и паникой, как хорошим вином. Тот, кто украл ее книгу. Тот, кто украл ее мысли. Тот, кто обращается с людьми, как с куклами.

Если только этот кто-то — один и тот же.

Алина, наклонившись, подхватила с пола горсть цветов и сунула ее в карман джинсов, потом вышла из комнаты, оставив дверь распахнутой настежь.

Закрывать ее все равно не было смысла.

— Если я закрываю дверь, то в нее следует стучать, — спокойно заметил Виталий. Марина, стоявшая в проеме приоткрытой двери, небрежно улыбнулась, давая понять, что эти слова не имеют для нее никакого значения. — Чего тебе?

— Это и есть твоя вещь? — Марина кивнула на его руку. — Собачий ошейник? Мило. Ты им кого-то придушил?

— Я же не спрашиваю, кому ты выколола глаза этими ключами, — Виталий отвернулся от нее, потирая правую руку. Марина встряхнула запястьем, и связка ключей с множеством брелоков тяжело звякнула.

— Мне не нравится твой тон.

— А мне наплевать, что тебе нравится! — отрезал Виталий, не поворачивая головы и глядя в окно. Его лицо было усталым, осунувшимся. — Хочу тебе напомнить, что погиб человек, и если тебе наплевать на сам факт, то на собственную жизнь точно нет, так что не занимайся ерундой. Кто знает, может для тебя придумают что-то особенное, и после смерти ты будешь выглядеть гораздо хуже, чем она.

— А может, это ты ее убил? — вкрадчиво поинтересовалась Марина. Виталий обернулся. Улыбка на его губах была нехорошей.

— А что если так? Что ты сделаешь?

Рощина пожала плечами.

— Возможно, ничего. Видишь ли, мне редко попадались мужчины, которые мне физически настолько подходили. А тебе такие как я, думаю, вообще не попадались.

— Это точно, — отозвался он не без издевки. Марина изогнулась в дверном проеме, положив одну руку на косяк, и полы ее халата слегка разъехались в разные стороны.

— Не боишься стоять спиной к коридору?

— Нет. Меня не убьют.

Непреодолимая убежденность в ее голосе и удивила его, и позабавила.

— Чем же ты хуже других?

— Эксперимент, — она улыбнулась, и ее аметистовые глаза полыхнули. — Они убрали тех, кто был неинтересен. Мальчишка и Света. Убирают жалких, слабых — тех, за кем не интересно наблюдать.

— А оставляют таких, как ты?

— Таких, как мы! — отрезала Марина. Виталий усмехнулся.

— Да-а, девочка. Значит, ты сильная? А я ведь заметил, как ты бедную Светку своим вниманием окружала. Прямо по матерински опекала… Как бедную дурочку. Тебя ведь тянет к слабым, да, Мариш? Ты ведь только рядом со слабыми чувствуешь себя чем-то значительным? Этакий вампирчик. Ты поэтому так остальных девчонок невзлюбила. И Кристинку, и Ольку, и Альку? А? Они не нуждаются в опеке. Они не слабые. А вот ты рядом с ними кажешься себе слабой.