Все та же рекордная (95-100°) жара, уже с шести утра горячее солнце. И всенощная под Вербное, и Литургия в день праздника – "превзошли все ожидания". Праздник Царства Божьего, его "удостоверение" здесь на земле. Удостоверение словами Павла: "Радуйтесь, и паки реку радуйтесь…"3 . Днем -
1 воинствующая литература (фр.).
2 "Страсти по Матфею".
3 Флп.4:4.
в два часа – последняя лекция на 71-й улице – о Страстной. Думал, что из-за жары никого не будет, но было около пятидесяти человек. И чувство такое, что слова мои "доходили". Западная Пасха, на улицах Нью-Йорка, расплавленных жарой, праздные, праздничные толпы. Вечером – первая страстная утреня, первый "Се Жених…", первый "Чертог"…
Конечно, все это с детства, все это жизнь самого детства в душе. Сращенность Страстной с расцветающими каштанами на Bl. De Courcelles, с парижской весной. Но разве только? Вчера пытался изобразить , дать образ Страстной – ее нарастания, ее ритма, ее "логики". Нет, выдерживает испытанье и раздумья, и анализа. Удовлетворяет и сердце, и душу, и разум. Ничего прекраснее человечество не создало, прекраснее в глубочайшем смысле этого слова, как совпадение всех "потребностей", как ответа, превосходящего вопрос. В тот-то и дело, однако, что это не столько "создано", сколько увидено, пережито – в ответ на дар и явление . Что создать это было бы невозможно. Что все из, скупых в своей абсолютной полноте, слов Евангелия, от самого Христа.
И вот грустное чувство: почему этого не видят, не принимают? "Всуе мятошася земнороднии…" Все им кажется, что еще что-то нужно. Тогда как если бы увидели все это изнутри Страстной Седмицы: эту борьбу света с тьмой, это нисхождение в смерть, это одновременно и явление зла во всей его силе, и разрушение его, нашли бы ответ , который с такой страстью ищут и все находят в жалких идолах (старообрядчество!). Мироотрицание и мироутверждение. Лазарь и вербное "радуйтесь и паки реку – радуйтесь" – в начале Страстной и потом поразительное одновременное нарастание тьмы (вплоть до "и начал ужасаться и тосковать", до "Или?, Или?…") и света ("Ныне прославился Сын Человеческий…" и до белой тишины Великой Субботы). Где же еще искать "разрешения проблем"? Где, прежде всего, понять сущность этих проклятых проблем? Где увидеть, ощутить, наконец, тот единственный луч , который и освещает, и разрешает все?..
Великий Вторник. 20 апреля 1976
Поездка вчера в Пенсильванию, в госпиталь к бедному Алеку Л., главной жертве автомобильной катастрофы. Неистовая жара. Вечером, перед утреней, известие о гибели в автомобильной катастрофе Donna Bobin, проведшей здесь год на службе OCEC[1]. Хрупкость, уязвимость жизни…
Получил вчера 117 номер "Вестника". Номер – в религиозной своей части – посвящен монашеству, с предисловием Н.Струве. Прочтя эту часть, все думал: что "корежит" меня в ней? Может быть, какой-то "интеллигентский" осадок во всем этом подходе. Грубо говоря, чудится мне во всем этом некое "заговаривание зубов". Все выбираем себе в "предании", что нам по вкусу: кто Древнюю Русь (старообрядчество), кто Паламу, кто Афон. Не знаю, может быть, я коренным образом ошибаюсь, но я не вижу "пользы" от этой монашеской диеты, безостановочно преподносимой людям в качестве какой-то самодовлеющей "духовности". Мой опыт таков: как только люди решали эту
1 Комиссия по православному образованию.
"духовность" вводить в свою жизнь, они становились нетерпимыми, раздраженными фарисеями. Я ни секунды не отрицаю реальности, подлинности монашеского опыта (Добротолюбие, "старцы" и т.д.). Я только убежден, что, как и богослужение, как и почти все в церковной жизни в наши дни, он "транспозируется" и воспринимается в другом ключе, в ключе, прежде всего, того психологического эгоцентризма, что составляет основную тональность нашей эпохи.
От всего этого, от номера в его совокупности – страстное желание простоты, подлинного "смирения", отказа от той внутренней гордыни, что чудится мне почти на каждой странице.
Великая Среда. 21 апреля 1976
После ненормальной жары этих дней похолодало. Но все распустилось: сижу как бы в море "сквозящей зелени". Нарастание Страстной. Утром и вечером – полная церковь. Вчера – исповедь всей семьи Н.Н. Чувство бессилия: эта "прелесть", овладевающая уже ею, разрушающая семью и в которой каждое слово о Боге, о Христе и т.д. Плач М.М. в телефон: "ультиматумы" Богу… Какая – скажу снова и снова – страшная вещь – религия, на какой странной струне она играет. Вот почему все эти эмоциональные восхваления монашеской "духовности" в "Вестнике" я считаю столь опасными. Как часто все это оборачивается именно прелестью, демонической "гордыней" и кликушеством.
Вечером, до службы, группа шведов, лидеров какого-то revival1 в Швеции. Как все это "обсуждать"?
Письма от Андрея, Наташи. Андрей пишет, что владыка Александр С.[еменов]-Т.[янь]-Ш.[анский] "в восторге" от моего ответа Солженицыну. Наташа – о десяти днях Солженицына в Париже. Пишет, что все вспоминал нашу с ним прогулку по Парижу 31декабря 1975года! Все запомнил, все знал…
Перечитывал вчера эту тетрадку. С ужасом вижу, что за целые месяцы – никакой продукции! Жизнь проходит между пальцев, съедается суетой…
Чехов: "За обедом два брата все время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове "интеллигент"" ("Свистуны", III, 217).
Написал все это и подумал: я постоянно перечитываю и, значит, люблю – писателей, так сказать, "скромных", без нажатия педали: Чехова, Leautaud, конечно – Толстого, у которых – сама жизнь, и жизнь "живущая". И не перечитываю (без нужды) всех "громовержцев" – Достоевского, Bernanos'a и т.д. Может быть, это инстинктивная боязнь "глубины"? Самосохранение? Или чувство, подспудное, что там именно педаль нажата, и нажата, в конечном итоге, гордыней (страдание от гордыни).
Только что вернулся с последней Преждеосвященной. Не служил, стоял в храме и думал: вот, дал Бог жить в литургическом раю. Залитая солнцем цер-
1 возрождения (англ.).
ковь. Чудный хор. Чудная служба. Все то, без чего все объяснения Православия невозможны, неубедительны и беспредметны, ибо явление, "эпифания" его – только тут… А вечером – утреня Великого Четверга, "Странствия владычна…".
Великая Пятница. 23 апреля 1976
Великий Четверг: почти весь день в церкви, а в промежутке – подсознательное стремление: не дать полноте этого дня быть тронутой, испорченной суетой, разговорами… После Литургии – любимейшей моей "красной" Литургии – уехал в Нью-Йорк [по делам]. И эта внешняя "суета" не мешает внутренней сосредоточенности, как мешали бы "церковные разговоры".
На Двенадцати Евангелиях почувствовал, однако, и, может быть, в первый раз с такой очевидностью, несоответствие "антифонов" (Иуда, иудеи) евангельскому рассказу о Страстях. Великая Пятница есть явление Зла и Греха во всей их силе, во всем их "величии", а византийские "гимнографы" удовлетворяются бичеванием "виновных". Происходит как бы "отчуждение" Креста. Мы – свидетели. Мы – судьи! Мы "жалеем" Христа и обличаем виновных. Как они смели?! Как они дерзнули?! Наша совесть, однако, чиста, потому что мы знаем, "в чем дело", и стоим на правильной стороне… Нет, здесь – границы "Византии" или, может быть, лучше сказать – этой службы, выросшей из иерусалимского "историко-топографического" празднования и "воспоминания" Страстей… Пропадает, не чувствуется то, что, по моему убеждению, составляет весь смысл, всю "эпифанию" Великой Пятницы: Христу изменяют, Его предают все – вся тварь, начиная с апостолов ("тогда все, оставив Его, бежали…"1 ). Его предают и распинают – слепота и тьма извращенной любви (Иуда), религия (первосвященники), власть (Пилат, воины), общество (народ). И, "обратившись", – все принимают Его – "воистину Божий есть сын…"2 : и сотник, и апостол у креста, и те, кто, бия себя в грудь, уходили с "позора сего". И вот обо всем этом – ни слова в гимнографии этого дня, сводящей все в нем к "виновным", исключающей из числа виновных как раз всех , оставляющей "некоторых". Но потому и лишающей эту службу ее смысла как явления Зла , суда над ним , победы над ним – сейчас, сегодня, в нас… Слава Богу, однако, что остается само Евангелие, которое и "доминирует" над этой "демагогической" риторикой.
