– Зачем такой хорошей девушке, как Тэлли, выходить замуж за мексиканца? - спросил я.

Паппи как раз подтягивал ремень вентилятора. Никто, конечно, и не думал, что Ковбой, задумав сбежать с Тэлли, станет залезать в моторный отсек и возиться с мотором, но Паппи тем не менее считал обязательным все там проверить, отрегулировать и подтянуть, как будто грузовик поуродовали.

– Разве их поймешь, этих женщин, - пробормотал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Женщины всегда делают всякие глупости.

Я подождал более подробных пояснений, но он ничего не добавил к уже сказанному.

– Я не понимаю, - сказал я в конце концов.

– Я тоже не понимаю. И ты не поймешь. Да и не надо тебе понимать женщин.

Он снял воздушный фильтр и с подозрением уставился на карбюратор. Минуту казалось, что он сейчас начнет его регулировать, но он подвернул всего один винт и, кажется, вполне этим удовлетворился.

– Как думаешь, ее когда-нибудь найдут? - спросил я.

– А ее никто и не ищет. Мы получили грузовик назад, так что преступления никакого нету, полиция их не ищет. Сомневаюсь, что и Спруилы будут их искать. Что им за дело? Даже если им повезет и они ее найдут, что с того?

– А они могут ее заставить вернуться домой?

– Нет. Если она выйдет замуж, то уже будет считаться взрослой. А замужнюю женщину заставить нельзя.

Он запустил мотор заводной ручкой и послушал, как мотор работает на холостом ходу. Мне показалось, что звук такой же, что и прежде, но Паппи решил, что слышит какое-то погромыхивание. «Давай-ка проедемся немного», - сказал он. Даром жечь бензин, по мнению Паппи, был большой грех, но сейчас ему не терпелось израсходовать немного из бесплатного топлива, оставленного ему Тэлли и Ковбоем.

Мы забрались внутрь, и Паппи сдал задом на дорогу. Я сидел на месте, где всего несколько часов назад сидела Тэлли, когда они тайком выбирались отсюда во время грозы. Я не думал ни о чем другом, только о ней, и пребывал все в том же недоумении.

Дорога была слишком мокрая и грязная, чтобы Паппи мог развить свою любимую скорость в тридцать семь миль в час, но он все же полагал, что сможет определить, если с мотором что-то не в порядке. Мы остановились на мосту и посмотрели на реку. Песчаные и каменистые отмели исчезли; между берегами не было ничего, кроме воды - воды и плавучего мусора, что несло течением сверху. Вода стремительно неслась мимо нас, быстрее, чем я когда-либо видел. Палка Паппи, его указатель уровня воды, давно уже пропала, ее унесло бурлящим потоком. Но она уже была не нужна - и так было ясно, что Сент-Франсис-Ривер готова выйти из берегов.

Паппи был загипнотизирован видом и шумом несущейся воды. Трудно сказать, но, кажется, он был готов то ли разразиться проклятиями, то ли заплакать. Ни то ни другое, разумеется, не могло нам помочь, и, думаю, Паппи, может быть, впервые пришла в голову мысль, что мы можем потерять урожай.

Что бы там ни было не в порядке в моторе, оно само как-то отрегулировалось к тому времени, когда мы вернулись домой. За ужином Паппи объявил, что грузовик в порядке, как и раньше, после чего мы затеяли длительную и очень творческую дискуссию по поводу Тэлли и Ковбоя, где они могут теперь находиться и что могут делать. Отец слышал, что в Чикаго полно мексиканцев, и считал, что Ковбой и его молодая жена просто растворятся в этом огромном городе и никто их никогда больше не увидит.

А я так беспокоился за Тэлли, что едва мог жевать и глотать.

На следующий день поздним утром, когда солнце изо всех сил пыталось пробиться сквозь облака, мы вернулись в поле собирать хлопок. Всем уже надоело сидеть дома и смотреть на небо. Даже мне хотелось в поле.

Мексиканцам особенно не терпелось вернуться к работе. Они были, в конце концов, в двух тысячах миль от дома, и им еще не платили за работу.

Но хлопок был слишком отсыревший, а земля расползалась под ногами. На мои сапоги налипла грязь, она пристала даже к мешку для хлопка, так что через час работы у меня уже было такое ощущение, что я тащу за собой ствол дерева. Через пару часов мы закончили сбор и грустной и унылой толпой побрели к дому.

Спруилы решили, что с них хватит. Никто и не удивился, когда они начали сворачивать свой лагерь. Делали они это очень медленно, словно лишь неохотно признают свое поражение. Мистер Спруил сказал Паппи, что им нет смысла здесь оставаться, раз они не могут работать. Им надоели дожди, и трудно было их за это винить. Они уже шесть недель стояли лагерем на нашем переднем дворе. Их старые палатки и навесы все провисли под тяжестью дождевой воды. Матрасы, на которых они спали, наполовину торчали наружу и были все заляпаны грязью. Я бы на их месте давно уже уехал.

Мы сидели на веранде, наблюдая, как они собирают свое барахло и как попало засовывают его в свой грузовик и в прицеп. Без Хэнка и Тэлли у них там было теперь больше свободного места.

Меня вдруг напугал их отъезд. Они ведь скоро будут дома, а Хэнка там нету. Они подождут, потом примутся за поиски, потом начнут задавать вопросы. Я не был уверен, что в один прекрасный день это может как-нибудь коснуться нас, но все равно был напуган.

Мама заставила меня пойти с ней в огород, где мы набрали овощей человек на двадцать. Мы помыли початки кукурузы, огурцы, помидоры, окру и зелень в кухонной раковине, а потом она все это тщательно сложила в картонную коробку. Бабка собрала дюжину яиц, два фунта ветчины собственного копчения, фунт масла и две квартовые банки клубничного варенья. Спруилы не уедут без хорошего запаса еды на дорогу.

К середине дня они закончили сборы. Их грузовик и прицеп были безнадежно перегружены - коробки, ящики и джутовые мешки были свалены по бортам и кое-как привязаны упаковочным шнуром. По дороге наверняка будут падать. Когда стало понятно, что они готовы к отъезду, мы всей семьей спустились с переднего крыльца и пересекли двор, чтобы попрощаться. Мистер и миссис Спруил встретили нас и приняли от мамы запас еды. Они извинились, что уезжают до того, как собран весь хлопок, но все понимали: есть большая вероятность, что урожай все равно погибнет. Мы пытались улыбаться и быть любезными, но их горе было видно всем. Наблюдая за ними, я не мог избавиться от мысли, что они вечно будут теперь проклинать тот день, когда решили поработать на нашей ферме. Если б они нанялись на другую, Тэлли никогда не встретилась бы с Ковбоем. И Хэнк, может быть, остался бы в живых, хотя, памятуя о его всегдашнем стремлении подраться, можно предположить, что он был обречен погибнуть молодым. «Кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом», - любила цитировать Бабка.

Я ощущал некоторую вину за те гадости, которые про них думал. И еще чувствовал себя как вор, потому что я знал правду о Хэнке, а они нет.

Я попрощался с Бо и Дэйлом, которые мало что могли сказать в ответ. Трот прятался за прицепом. Когда прощание уже заканчивалось, он шаркающей походкой подошел ко мне и пробормотал что-то, чего я не разобрал. А он вытащил из-за спины руку и протянул мне малярную кисть. Мне ничего не оставалось, как взять ее.

Свидетелями этой передачи были все взрослые. На минуту воцарилось полное молчание.

– Вот здесь, - проскрипел Трот, указывая на кузов грузовика.

Бо понял его и сунул руку за задний борт. И извлек оттуда галлонную банку белой эмали с яркой надписью «Питсбург пэйнт» спереди. Он поставил ее передо мной на землю, а потом достал еще одну.

– Это тебе, - сказал Трот.

Я посмотрел на две галлонные банки краски, потом оглянулся на Паппи и Бабку. Хотя о покраске дома не вспоминали уже много дней, мы давно знали, что Трот не успеет завершить свое начинание. И теперь он передавал эту работу мне. Я взглянул на маму и заметил у нее на губах странную улыбку.

– Это Тэлли купила, - сказал Дэйл.

Я постучал кистью о ногу и в конце концов сумел произнести «спасибо». Трот тупо ухмыльнулся мне, и это заставило остальных заулыбаться. Они снова принялись размещаться в своем грузовике, и на этот раз им это удалось. Трот залез в прицеп, теперь он был там один. Когда мы в первый раз их увидели, с ним была Тэлли. Он выглядел очень грустным и покинутым.