Моему следователю позвонили, и он, чтобы я не услышал разговора, вышел из кухни. Я тотчас встал и, пользуясь тем, что квартира пуста и что только группа людей курит в подъезде, работая над лужами крови и отпечатками на входной двери, беспрепятственно покинул кухню, а уж оказавшись в гостиной, метнулся в темную комнату, нащупал в темноте ручку (она всегда была обвита каким-то газовым длиннющим шарфом, висевшим там, вероятно, с того самого момента, как только Лора поселилась в этой комнате), открыл дверь, проскользнул в свою кладовку и тихо, как мог, затворил за собой дверь. Все, теперь я был в относительной безопасности. За каких-нибудь четверть часа я быстро собрался, вылез через окно спальни и оказался в нашем дворовом палисаднике на мягком ковре из листьев. Прикрыл за собой окно, надеясь, что воры не заметят, что оно закрыто все-таки неплотно, быстрым шагом направился к своей машине, которую парковал всегда под своими окнами, выходящими на шумную, оживленную улицу, сел и быстро, насколько это было возможно, помчался за город. Я уже знал, где найду приют. В поселке Синенькие. Там находилась дача подруги моего отца, Маргариты, которая вот уже два года жила у своей дочери в Испании, а мне поручила присматривать за домом. Отца уже давно не было в живых, но наша дружба с Маргаритой не увядала. Мы перезванивались, обменивались электронными письмами, поздравляли друг друга с днем рождения и Новым годом. Она каждый год собиралась приехать в Россию, повидаться с друзьями и, быть может, продать дачу, но как-то все не складывалось – вероятно, в Валенсии ей было уютно и не так одиноко рядом с дочерью, как после смерти моего отца…
Если бы я был беден, то непременно воспользовался бы возможностью сдавать дачу Маргариты – настолько красив, удобен был этот дом, построенный на самом берегу Волги. Запущенный сад, густо разросшийся и почти непроходимый, частично закрывал вид, и я всегда думал, глядя на ровный белый бетонный забор, что, будь дом построен на холме, все выглядело бы иначе.
Только после отъезда Маргариты, прожив здесь почти месяц и работая над очередным романом (для этого мне пришлось подключить Интернет), я понял, что дом – это живой организм, который необходимо поддерживать, ухаживать за ним, заботиться. Он словно жил и дышал и требовал к себе постоянного внимания. Мы с ним подружились сразу. Первое, что я сделал, это подремонтировал крышу, привел в порядок протекший потолок, сменил обои в спальне, причем делал все это с удовольствием, представляя себе, что это мой дом… Конечно, я мог бы попросить Маргариту продать мне его, но давняя моя мечта взяла верх – и я купил кусок земли в Лазаревском, на берегу моря, и даже заказал проект нового, одноэтажного, но просторного дома…
Знал ли я, что Лора время от времени похищает у меня ключи от дома в Синеньких, чтобы провести там время со своим очередным любовником? Безусловно. Больше того, я сделал копии ключей, и на видном месте, в прихожей, на стене висел именно этот комплект, оригинальная же связка ключей была надежно спрятана в моем письменном столе.
Теперь, когда Лоры не стало, приезд сюда вызвал во мне целую бурю чувств. Оставленные ею вещи – заколка для волос, коробка с крошками печенья, пустая бутылка из-под вина – казались не следами блуда и обмана, а чем-то невинным и таким трепетным, безвозвратно потерянным.
Я вошел в дом, заперся и бросился на кровать. Я долго лежал ничком, не в силах понять, что же произошло на самом деле. Неужели все это не сон и Лоры на самом деле больше не существует? Кто посмел ее убить? За что? Даже если предположить, что это сделали из ревности ее мужчины, то зачем убивать? Неужели нельзя было найти другого способа вернуть ее, оставить себе? Ведь она была проста в своих желаниях: больше всего на свете она хотела быть любимой и страшно боялась нищеты… Значит, кому-то из двух ее основных, я бы сказал, мужчин – мужу или любовнику, – надо было сильнее любить ее и давать побольше денег. Зачем же убивать?
Целились в голову, голову… Значит, не оставляли шанса. Однако, выстрелив, убийца бежал, не дожидаясь конца. Он не видел, как Лора, держась слабеющей рукой за горло, извергавшее фонтаны крови, спускается по ступеням вниз, на свежий воздух… Возможно, она еще надеялась, что ее кто-то увидит, поможет. Но никто не увидел. Даже ночной прохожий чуть не наступил на нее… И это неудивительно. Она, маленькая, обескровленная, лежала, вытянувшись вдоль дорожного бордюра, утопая в ворохе прилетевших, опустившихся на асфальт мертвых листьев, в черной шелковой пижаме. («Михаэль, я умираю по этой пижаме. Она стоит огромных денег, но она их стоит. Обещаю, что покажу тебе ее, если ты дашь мне взаймы. Я на следующей неделе верну, мне Гора обещал. А если он не сможет, то Вик, ты же знаешь, за мной не заржавеет…»)
У меня до сих пор стоит в ушах ее хрипловатый смех…
Я поднял голову и прислушался. Нет, показалось. Никто не смеялся. Это воспоминание, и в моей памяти она навсегда останется живой, дерзкой, грубоватой, простоватой, даже нелепой в своем желании выделиться… Так, как гордо носила она на плечах свою голову, не носил никто, кроме царственных особ. Лора же причисляла и себя к царственным особам. Все подчинялись ей. Даже я. Это для нее мама Аля по утрам варила сладкую манную кашу и посыпала ее изюмом, это для нее отец чистил зеркального карпа, это для нее любовник-неврастеник Вик (Виктор) покупал красную икру и клубнику в январе, это для нее свекровь заказывала в Москве австрийские туфли и какие-то немыслимые, с вытяжкой из улиток, кремы для лица… Это ради нее я так много времени проводил в их жуткой квартире, и ради нее я, рискуя быть застигнутым врасплох, произвел на свет довольно-таки хитроумное устройство, позволяющее мне подслушивать все ее телефонные разговоры в квартире ее родителей. Ради того, чтобы слышать ее, видеть, чувствовать ее близкое тепло…
Я не заметил, как наступила ночь. Удивительное дело, но, даже находясь на пике нервного возбуждения и вздрагивая от каждого шороха в страхе быть обнаруженным и арестованным здесь, в этом доме, я не потерял интереса к жизни и аппетита. Возможно, виной тому мое природное здоровье. Я поужинал мясными консервами, выпил крепкого чаю и расположился перед телевизором в спальне, пытаясь понять, что же все-таки сегодня произошло…
Итак. Меня обвинили в убийстве. Я сбежал из-под самого носа следователя (он никогда в жизни не простит мне своего позора). Я исчез, предоставив всем тем, кто работал в квартире Ступниковых, ломать голову над тем, как мне это удалось сделать. Получалось, что я прошел мимо них незамеченным. Возможно, подумал следователь, не обнаружив меня в квартире, он спокойно прошел мимо нас, пользуясь нашей занятостью… Но разве такое вообще возможно, что меня не заметил никто?! Абсолютно?! Разве что я прошел через стену? («Быстро проверить все стены!») Нет, они никогда не найдут эту дверь в темной спальне. Кишка тонка. Они будут думать, что я сбежал через окно. Возможно, окно в гостиной и открывается, но тогда как же я ушел, предварительно закрыв его на шпингалет за собой? Значит, не через окно… Но куда я делся? Следователь задерет голову наверх, чтобы поискать меня и на потолке, а вдруг я так же проворен, как и Жан Рено, нависший над своими преследователями в «Леоне»? Чтобы и дальше не позориться перед своими коллегами, он наверняка закроет эту тему и все усилия направит на мои поиски. Первым делом они взломают мою квартиру… Хотя я не знаю, имеют ли они на это право. Есть ли смысл во всем этом? Неужели они полагают, что я спрятался от них в собственной квартире?
Свой телефон я отключил сразу же, как только покинул квартиру Ступниковых. Не зная, насколько технически оснащена наша милиция, но предполагая, что мой телефон могут засечь, будь он включен, и, стало быть, вычислить район моего местонахождения, я решил не рисковать. Да и к чему мне телефон? Главное, что они меня не найдут и я относительно свободен.
