Он говорил о фильме, а я уж и не помнила, о чем кино. Весь сеанс он держал меня за руку, поначалу его прикосновения были незаметными, робкими, он нежно поглаживал мою ладонь всеми пальцами, потом брал ее в руки и касался внутренней стороны, так что фильм шел сам по себе, а я слышала только его руки, которые говорили: «Я люблю тебя трогать, люблю вот эту ямочку, сейчас я до нее доберусь, а потом пойду дальше…» Моя ладонь замирала в предвкушении чуда, а он распрямлял пальцы и двигался от ногтей к запястью, медленно-медленно. На экране мелькали кадры, кто-то что-то делал, что-то говорил, звучала музыка, а моя ладонь шептала, что любит его, моя любовь шла от ладони к сердцу, оно стучало как обалделое, и сладкие судороги сводили ноги… А что общего у ладоней с ногами… ведь ничего…

Она забыла тот фильм, но помнит любимую ладонь. На среднем пальце у Себастьяна небольшой шрам, казалось, там крошечная заноза, и она чуть царапала ей кожу, когда ласки становились особенно бурными, даже чуть-чуть саднило.

Роза без ума от этого ощущения!

Сзади уже сигналят, давно пора трогаться с места, засмотрелась на огромный щит перед входом в кинотеатр.

Она готова к тому, чтобы в одиночку растить ребенка.

Какое мне дело до других, хочу, чтобы ты каждый день был со мной, всегда, чтобы ты не оставлял меня до самой смерти, в болезни и здравии. Да ты сам об этом прекрасно знаешь, просто ты еще не привык, тебе важна твоя независимость, ты живешь с женщиной, о которой я и спрашивать не смею, рабыне не пристало. В моей квартире из твоих вещей одна зубная щетка — ну прямо как в кино, такая же банальность и пошлятина, а ты уходишь от меня в другой дом. Значит, ребенок тебя не удержит. Следовательно, отцом ты не будешь, обойдусь…

— Самое главное, мы понимаем друг друга и умеем радоваться жизни, — сказал ты совсем недавно. — Давай поедем на выходные в горы и пройдем Орлю Перч[14] от начала до конца.

Что ж, радоваться жизни ты будешь без меня: к июню у меня вырастет огромный живот и наверняка появятся растяжки, а в животе будет жить ребенок, махать ручками и ножками, сосать палец… А ты сможешь наслаждаться жизнью, найдешь другую девушку, непременно в тренажерном зале, с хорошей фигурой, и ее великолепное тело очарует тебя.

О чем я мечтаю?

— Чтобы мой кот выздоровел. Сделайте что-нибудь, доктор.

— Не люблю усыплять животных. Я бы еще посоветовал попробовать вот этот антибиотик, два раза в день, вот вам пинцет, пожалуйста, попытайтесь засунуть лекарство коту поглубже в глотку, чтобы не выплюнул, а дальше посмотрим. Он переворачивается на бок или постоянно находится в этом положении? Если все время сидит — это плохо, значит, ему больно. Дайте ему лекарство завтра утром, хорошо? Я всегда у телефона. А воду он пьет? От куриных грудок тоже нос воротил? Уже три дня? Что ж, поглядим. Вот лекарство и пинцет.

Розовое Трико подглядывает из-за приоткрытой двери, кто у меня был. Она вечно подсматривает, ее жизнь — в хлопанье двери лифта, в отзвуках шагов, торопящихся вниз или поднимающихся наверх.

О чем я мечтаю?

Мне бы хотелось дожить до шестидесяти и прислушиваться: идешь ты по ступенькам или едешь на лифте: скрип — еще один этаж, щелк — и еще один. Как мерзко скрежещет этот лифт, сразу понятно, на каком он этаже. Вот если бы в нем ехал ты, тогда лязганье проливалось бы мне на сердце бальзамом: ты ближе и ближе, вот уже на моем этаже и легонько придерживаешь дверь, чтобы Розовое Трико не услышала. Только она всегда начеку, тебе следует быть очень осторожным…

О чем я мечтаю?

Чтобы утром Розовое Трико пожаловалась: — Поздновато к вам гости приходят… Будьте любезны, попросите их не хлопать дверью лифта…

В ее голосе злость: как же так, ко мне приходят, а к ней — нет. Редко у нее кто появляется, считанные разы за многие годы. Поэтому я не обращаю внимания на желчь в ее словах, мне просто жаль одинокое Розовое Трико, и я даже рада, что соседка выговаривает мне за шум по ночам. А все ты виноват, ты.

Ксендз Енджей вошел в кафе и сразу же заметил Петра. Ксендз сам настоял на встрече, хотя времени у него было в обрез. Фигура Петра расплывалась у Енджея перед глазами — очки остались в пальто, — но возвращаться в гардероб не хотелось, и так опаздывал. Вот он — модную красную куртку с молниями на груди хорошо видно. Ксендз скажет Петру несколько слов — человек не вправе разрывать то, что соединил Господь, — и помчится дальше. Время летит, не угнаться.

Священник торопливо подошел к столу и сел.

— Люди часто путают любовь и влюбленность… а ведь влюбленность подобна напитку, который ты сейчас пьешь, вот этому фруктовому молочному коктейлю… Много ты его выпьешь? Потом ведь затошнит… А любовь, она — как родниковая вода… Утоляет жажду всю жизнь… Поговори с ней, убеди, выслушай; ты не затем шел под венец, чтобы сбежать на полпути. Любовь — это ответственность… Не стану тебя учить, ты сам об этом знаешь, я тороплюсь. Скажи мне только, любишь ты ее или нет? Без вранья…

Парень в куртке разинул рот. Ксендз в сутане здесь, в кафе, читает проповедь о молочном коктейле? К счастью, возвращается Аня… может, прорвемся? А то уж очень положение неловкое.

— Косолапик?

Парень и слова не успел сказать, как ксендз наклонился к девушке поближе и грозно взглянул в его сторону:

— «Косолапик»? А кто эта девушка? — Я — Аня.

— Аня? Какая такая Аня? Быстро же ты нашел утешение. А Басю побоку?

Енджей сердито встает и уходит, расталкивая по дороге людей. Как здесь тесно!

От кого, от кого, а от Петра… Вот уж никак не ожидал.

— Что это за Бася? — тем временем спрашивает Аня своего кавалера.

— Понятия не имею, я его вообще первый раз вижу! — недоумевает юноша в красной куртке.

— Так о чем же вы беседовали?

— Он говорил, что после фруктового коктейля меня вырвет… что мне нужно пить минералку, — тупо отвечает молодой человек. — Что-то в этом духе.

— С газом? — заинтересованно спрашивает Аня, понимая, что кавалер не врет. — Смотри, вон парень в точно такой же куртке, — толкает она Косолапика в плечо.

Очень неловко получается, когда кто-то одет точно так же, как ты. Однако мужчины явно относятся к этому совсем иначе: Анин парень даже и не глядит в сторону мужчины в красной куртке.

Зато он глаз не сводит со спины удаляющегося ксендза.

Роза отправилась в гараж, она отвезет Басю в суд и останется с ней. Буба и Юлия тоже придут, хотя это ничего не изменит. Бася ждет, меряет шагами тротуар, заходит в магазин за углом. Надо купить Розе виноградный сок, вдруг ей захочется, во время беременности бывает такое.

Бася выходит из магазина и останавливается как вкопанная. С огромной растяжки на всю ширину улицы на нее глядит прекрасная женщина. Нет, конечно же, она смотрит не на нее, а на любимого, и чуть улыбается. У красавицы с плаката очаровательные веснушки и благородный профиль, глаза у нее серо-зеленые, а волосы пепельные, блестящие, необыкновенного оттенка. Бася, застыв, глядит на Басю. Не на ту, что она так часто видит в зеркале, а, наверное, на ее сестру… Черты лица вроде те же, но сколько в ней прелести, тайны, страсти!

Бася не в силах сдвинуться с места. Да ведь это Петр ее снимал! А в углу логотип фирмы Кшиштофа.

Муж продал ее!

Рядом с ней тормозит Роза, высовывается из окошка и глядит туда же, куда и подруга.

— И ты хочешь сказать, что парень, который так снял свою жену, ее не любит?

Бася садится в машину и смотрит, смотрит, смотрит. Неужели это она? Не может быть!

Как Петр умудрился разглядеть в ней все это? И как он сделал этот снимок? Она даже не подкрасилась, на ресницах нет туши… неужели у нее такие длинные ресницы? И эти чертовы веснушки видны… как они идут девушке на рекламной растяжке!

Если ты видишь меня такой, то почему ты так со мной поступил, милый Петр?