– Так что тебе удалось обнаружить?

Его речь стала отрывистой, а дыхание судорожным. Беверли скользнула ниже.

– Правда?

Голос Сорвина внезапно зазвучал выше. И Беверли задумалась, как это достигается. Она прильнула к его бедрам.

– Прости. – Он рассмеялся и отпрянул от ее рта. Однако отделаться от ее рук было сложнее. – Я где-то обжегся крапивой сегодня и мучаюсь весь вечер.

– Лжец, – пробормотала Беверли и рассмеялась.

Сорвин снова отодвинулся.

– Это радио. Слушал радиопьесу.

Беверли снова заскользила вниз, готовясь продолжить свои ласки, но Сорвин вновь переменил положение, на этот раз сделав ей знак рукой. Беверли замерла и подняла голову.

– Это потрясающе, Салли! Просто потрясающе!

Беверли не слишком понравилась эта откровенная похвала, адресованная другой женщине, в тот момент, когда сама она собиралась вновь прильнуть к его набухшему пенису, однако невольный интерес заставил ее сдержать свое недовольство.

– Завтра? Хорошо. Молодец!

Молодец? Что же такого потрясающего сделала эта Фетр?

– Да. И я тебя, милая.

Беверли ощутила тошноту и прилив раздражения и решила, что с нее хватит. Она нырнула под одеяло и страстно прильнула к его члену. У Сорвина перехватило дыхание, потом он шумно задышал и поспешно разъединился, пока Фетр не спросила его еще о чем-нибудь.

Не на шутку встревоженная, Фетр повесила трубку в своем гостиничном номере.

Он так странно говорил. Что с ним произошло?

Она легла на постель, решив, что в его голосе была какая-то натужность.

И что это были за звуки, перед тем как связь оборвалась?

Складывалось впечатление, что он был не один.

Что это были за звуки?

Она с бешеной скоростью начала прикидывать возможности, но все они были одинаково неприятными. Весь номер был пропитан запахом сигаретного дыма, а потолок пожелтел от никотина. Запах был настолько сильным, что, даже случись здесь атомный взрыв, он оставил бы в пространстве дыру, от которой тоже тянуло бы табаком.

Он был с ней!

Другого объяснения не было. Ни одна другая версия не выглядела столь правдоподобной, как эта.

Внезапно ее осенило. Этот звук был не чем иным, как возбужденным дыханием.

– Сука!

Беверли была готова продолжить, но Сорвин скис. Она вылезла из-под одеяла и легла рядом с ним. В комнате воцарилась тишина, и лишь дыхание стало казаться необычно громким.

– Ну? – спросила она, не открывая глаз.

Он не понял.

– Потрясающе. Просто потрясающе.

Беверли рассмеялась, и Сорвин посмотрел на нее.

– Как там наш констебль? Что она сказала?

Однако Сорвину не хотелось, чтобы ему напоминали о существовании мира, находившегося за стенами спальни, за пределами удовольствия. Беверли поняла, что опять наступила на те же грабли: мужчинами управляют их желания, их мозги располагаются в штанах. Она не стыдилась того, что беззастенчиво пользовалась этой слабостью, – ее лишь удручала их полная неспособность чему бы то ни было учиться.

– В чем дело? – нежно спросила она. – Надеюсь, это не чувство вины? Обычно оно приходит не раньше утра.

– Знаешь, это не шутки. – Сорвин внимательно посмотрел на нее.

– А я и не шучу.

Похоже, Сорвин не одобрял ее поведения.

– Черт, неужели для тебя это все так просто? Перепихнулась и пошла?

О боже! Зачем воспринимать все так трогично, Эндрю? Беверли села и вытащила ноги из-под одеяла.

– Да, – обернувшись, ответила она. – Точно так же, как это было для тебя, пока тебе не позвонила твоя красотка и не напомнила, какой ты кусок дерьма. И я в этом не виновата, Эндрю. Ты взрослый человек, а взрослые люди сами отвечают за свои поступки.

Беверли встала и направилась в ванную. Через десять минут, свежая и благоухающая, она вернулась в комнату, где Сорвин, уже облачившийся в купальный халат, сидел на краю кровати. Беверли взяла свою одежду и, не обращая внимания на Сорвина, принялась одеваться.

– Прости, – медленно произнес он.

Беверли ничего не ответила.

– Если тебя это еще интересует, Салли сказала, что она нашла место, где в течение последних недель жил Мойниган. А кроме того, она узнала, откуда у него эти часы.

– Откуда?

– Их подарила ему Фиона Блум. – Он улыбнулся, заметив ее удивление, но она не ответила ему улыбкой.

Теперь ей определенно было о чем подумать, и прежде всего о том, куда могло привести это открытие. Оно не могло быть случайностью, но она не знала, как его интерпретировать, и пока ощущала лишь нараставшую тревогу. Какое отношение мог иметь Мойниган к смерти родителей Елены?

– Оставляю тебя наедине с твоими страданиями, – промолвила она, направляясь к выходу в основательно подпорченном настроении.

Сорвин не ответил, и она покинула его дом. Такие прощания не были для нее чем-то новым, но от этого они не становились менее болезненными.

– Я все время думаю об этом.

– Да, – вздохнул в темноте Айзенменгер.

И Елена, хотя и была занята своими мыслями, расслышала в его голосе отчаяние.

– Прости.

Он протянул руку, зажег ночник и повернул к ней лицо.

– Я прекрасно тебя понимаю. Какое это, должно быть, потрясение – внезапно увидеть все эти письма и фотографии спустя столько лет.

– Меня это совершенно выбило из колеи, – ответила она, глядя на него. – Снова увидеть маму, папу, Джереми. – Казалось, она сейчас расплачется, но слезы так и не выступили на ее глазах. – Конечно, мне было известно, что родители знают о беременности Нелл – мы все знали об этом, – но я и не догадывалась, что Нелл писала отцу и была с ним так откровенна.

Ветер понемногу начал стихать, но все еще продолжал настойчиво стучать в окна.

– Он был ее крестным отцом. Возможно, она ждала от него духовного руководства. Кто еще мог ей помочь?

– Конечно, ты прав, Джон. Ты всегда прав, – с некоторым раздражением откликнулась Елена.

Айзенменгер решил, что лучше всего промолчать, и виновато улыбнулся.

– Прости, – услышал он спустя мгновение и понял, как сильно она переживает.

– Но самым странным было последнее письмо. Я так и не поняла, о чем писал папа.

– Расскажи мне еще раз, что в нем написано.

Елена сосредоточилась, пытаясь вспомнить дословно.

– Письмо было длинным, а я успела прочитать только первый абзац. Что еще более ужасное, чем беременность, могло с ней произойти?

На часах было начало четвертого.

Елена то и дело просыпалась, и Айзенменгер просыпался вслед за ней. Время словно сгустилось и перестало течь. Они лежали и слушали, как ветер ломится в окна.

– А каким числом было датировано это письмо? – спросил Айзенменгер после долгого молчания.

– Октябрем. Седьмым октября.

Они снова умолкли.

– Это было за три дня… – внезапно промолвила Елена.

– До чего? – не поняв, переспросил Айзенменгер.

– До их убийства.

Голос Елены сорвался, и Айзенменгер понял, насколько она была потрясена, найдя эти письма и фотографии. Он обнял ее, и она разрыдалась, заново оплакивая свою семью, которую потеряла много лет назад.