Однако в нем обнаружились не снимки, а письма, адресованные Нелл. Некоторые из них оказались от незнакомых Елене адресатов, некоторые от Тристана, написанные, вероятно, когда он уезжал за границу. Два были написаны рукой самой Елены, но она читала их словно впервые; ее почерк выглядел излишне правильным, как будто незрелым. В одном из писем она рассказывала о неприятностях Джереми с полицией, о том, как его остановили поздно вечером, когда он возвращался с рок-концерта, обыскали и нашли у него коноплю.
Елена нахмурилась, чувствуя, как ее охватывают неприятные воспоминания. Она совершенно забыла об этом происшествии. Может, это и было началом его наркозависимости?
Елена поспешно перевернула листок, стремясь отогнать это воспоминание, и вдруг словно окаменела. Почерк отца. Она сразу его узнала. Елена затаила дыхание.
«Моя дорогая Нелл!
Нет ничего удивительного в том, что отъезд Хьюго в медицинскую школу вызывает у тебя грусть. Все мы знаем, как вы близки, а теперь тебе надолго предстоит остаться одной. Елена и Джереми тоже очень сблизились, и, когда в прошлом году он уезжал кататься на лыжах в Швейцарию, для нее это стало чуть ли не трагедией, но он вернулся, и никто не мог удержаться от слез при виде радости Елены. То же будет и с тобой, когда Хьюго вернется на каникулы. Не забывай, что ты тоже скоро начнешь учиться в университете.
Мы собираемся к вам через месяц, чтобы отметить твой день рождения. Пожалуйста, напиши, что ты хочешь получить в подарок (если, конечно, ты не предпочитаешь, чтобы это стало сюрпризом).
Твой любящий крестный».
Один вид своего имени, написанного рукой погибшего отца, одна мысль о том, что когда-то она была частью большого круга друзей и близких, вызвали у Елены такой вихрь чувств, как будто ее подхватил, ворвавшись внутрь комнаты, бушевавший за окнами ветер. Ее сердце разрывалось от счастья и горечи, и она принялась лихорадочно листать страницы в поисках других писем, написанных отцом.
Дверь в комнату для допросов распахнулась, и оттуда появились Сорвин и Уортон; Сорвин сделал жест рукой, и Орам, выйдя из-за стола, вошел внутрь и встал рядом с Блумом. Сорвин указал Уортон на свой кабинет, и, когда она переступила порог, последовал за ней и закрыл за собой дверь.
– Ну?
Беверли нахмурилась. Последние два часа она только и делала, что хмурилась.
– Не знаю. Правда не знаю.
– Серьезно? – удивленно спросил Сорвин.
– А ты знаешь? – Она села.
– Конечно. – Сорвин не мог понять, почему она упорствует. – Чего тебе еще надо? Он идеально подходит.
Беверли не ответила, и он продолжил:
– Хочешь поиграть в адвоката дьявола? Говорю тебе, это он. Ну, давай начнем с начала. – Он положил руки на стол ладонями вверх и оперся на локти. – Альберт Блум был исколот ножом с безумной жестокостью. О степени одержимости убийцы говорит и тот факт, что он трижды ударил жертву молотком по голове. Надеюсь, пока ты со всем согласна?
Беверли кивнула.
– Патологоанатом утверждает, что нападение произошло около полуночи, плюс-минус два часа. Судя по всему, это случилось на той самой пустоши, где и был обнаружен труп. Стариковская Печаль – заброшенное место, рядом с ним почти никто не живет.
Все это было неоспоримо, поэтому Беверли просто молча слушала.
– Нападение явно было совершено не с целью ограбления, так как у жертвы найден бумажник и мелочь, хотя в бумажнике находилась всего одна пятифунтовая банкнота. Мы обыскали дом, и, хотя он был не заперт, в нем было обнаружено несколько ценных вещей.
Таким образом, мы имеем крайне жестокое нападение, совершенное не с целью грабежа. Поскольку труп был обнаружен на заброшенной пустоши, вряд ли нападавшим был случайный прохожий; следовательно, мы имеем дело с умышленным убийством.
Все это соответствовало действительности, и тем не менее Беверли продолжала упорствовать.
– И поскольку целью нападения не был грабеж, нам остается искать другие мотивы, и это подводит нас к Майклу.
– Он не скрывал своей ненависти к отцу, – наконец прервала молчание Беверли.
– Вот именно! Он же сам говорит, что винил отца в смерти своей матери и в том, что тот выгнал из дома его сестру. Ты ведь слышала, он открыто заявляет о том, что старик убил и закопал ее.
Беверли кивнула и вздохнула.
– Послушай, Эндрю. Может быть, в провинции все иначе – здесь все иначе, – но в Лондоне дела делаются по-другому. Майкл все признает, он даже не пытается изобразить печаль по случаю смерти отца. У него нет алиби на минувший вечер, и он вполне откровенно говорит о том, что у них была размолвка в пабе.
– Да, размолвка, – вскочил Сорвин, – закончившаяся тем, что он вышвырнул старика. Размолвка, во время которой он в присутствии свидетелей угрожал убить своего отца.
Беверли кивнула, однако настороженное выражение так и не сошло с ее лица.
– Тогда в чем же дело?
– Ты сам только что сказал об этом, Эндрю. Он признает все, кроме убийства.
Сорвин не понял.
– Это всего лишь вопрос времени.
– Нет, – возразила Беверли. – Не думаю. Если бы ему было в чем признаваться, он бы уже признался.
Сорвин пожал плечами.
– Не понимаю. У нас хватает улик, чтобы выдвинуть против него обвинение. Не думаю, что у прокуратуры будут какие-то проблемы. Особенно если нам что-нибудь предоставит судмедэкспертиза.
– Мм, – с сомнением промычала Беверли, и Сорвин воспринял это как знак того, что его доводы ее не убедили.
– Беверли, это он, – с пророческим пафосом произнес он. – Неужели тебе не знакомо это чувство? Смотришь на подозреваемого и знаешь, что это он. Опыт, инстинкт, шестое чувство – называй как хочешь, но это так же достоверно, как отпечатки пальцев на оружии.
Беверли устремила на него взгляд, но Сорвин не мог проникнуть в ее мысли, меж тем она вспоминала, как однажды тоже ощутила эту богоданную власть и то, к чему это привело.
Беверли думала о Джереми Итон-Лэмберте.
– А если судмедэкспертиза не даст результатов? – медленно произнесла она.
Сорвин пожал плечами.
– Я думаю, у нас достаточно улик для возбуждения дела.
– Перед смертью он много пил, – заметила Беверли.
– Ну и что?
– И известно по меньшей мере два случая, когда он перебирал.
– И какое это имеет отношение к происшедшему? – осведомился Сорвин.
Беверли не могла объяснить, но это не меняло положения дел, и когда она в очередной раз стала возражать, Сорвин раздраженно воскликнул:
– В чем, черт побери, дело?
Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями.
– Во-первых, он умолкает в самый неподходящий момент. Он признает все, что ему инкриминируется, кроме убийства. Обычно убийцы стараются отвести от себя любые подозрения. Они стараются не привлекать к себе внимания и делают вид, что вообще ни в чем не виноваты. Блум же, напротив, делал все возможное, чтобы все вокруг знали о его ненависти к отцу. Этот аргумент было несложно разбить.
– Он во всем признается потому, что ему ничего другого не остается. Все давно знали о его взаимоотношениях с отцом, а последняя ссора произошла в присутствии свидетелей. Так что было бы бесполезно отпираться.
– Кроме того, данные судмедэкспертизы…
– Мы еще не получили отчет, – перебил ее Сорвин.
– Для этого не нужен отчет, Эндрю. Сколько было нанесено ударов ножом? Семьдесят с чем-то? На нем должно было быть столько крови, что хватило бы на дюжину кровяных колбас. Однако я ее не видела. А ты?
Сорвин смутился.
– Возможно, он уничтожил одежду, которая была на нем, – неуверенно ответил он. – Может, сжег. Мы обнаружили какие-то остатки в печке. Да и под ногтями у него что-то есть.
Беверли не стала возражать и вместо этого добавила:
– И в-третьих, дело Билла Мойнигана. Каким образом в него вписывается Блум?
– Допускаю, это интересно, но, думаю, здесь нет проблем, – более уверенно ответил Сорвин. – Во-первых, по-прежнему сохраняется вероятность того, что Мойниган покончил с собой; если же это было убийство, то убийцей вполне мог быть Блум – хотя бы потому, что маловероятно появление сразу двоих убийц в таком маленьком местечке, как Вестерхэм. А Блум, кстати, был знаком с Мойниганом.
