Но, похоже, именно таким он и был.

Фетр гладила блузку, понимая при этом, что опаздывает. Ей не нравилось это занятие, да и жизнь в целом ей в этот момент не нравилась.

Она не знала, почему ей не нравится гладить, это была какая-то бессознательная антипатия, точно такая же, какую у нее вызывали тараканы, агенты по недвижимости и владельцы «БМВ». Однако отсутствие интереса к жизни было для нее чем-то новым. Когда она поступила на службу в полицию, большинство ее сверстников сочли ее ненормальной, а некоторые даже стали обвинять в предательстве. Диплом по социологии, полученный в средней руки университете, был не лучшей основой для полицейской карьеры, поскольку его обладатели могли усомниться в принятых методах отправления правосудия, но Салли Фетр всегда была свободомыслящей девушкой. Она спокойно отнеслась к реакции друзей, которая варьировала от удивления до презрения, ибо понимала, что ее выбор не всем придется по вкусу. Перед социологами открывался широкий круг возможностей, и поэтому мало кто из них задумывался о работе в полиции.

И тем не менее Фетр нравилась ее работа. Конечно, и у нее случались ситуации, когда она впадала в отчаяние или была напугана, когда ее унижали и причиняли боль, но они составляли резкий, выразительный контраст основному времени службы. Она чувствовала, что делает нечто полезное для общества, и всякий раз, когда она участвовала в задержании, ей казалось, что она одерживает очередную маленькую победу.

Она всегда знала, что поступает правильно, и это придавало ей сил. Это, в свою очередь, довольно быстро привело к тому, что она стала работать под прикрытием, а затем была переведена в Ньюфорд, где, как ей казалось, неплохо устроилась.

Она была здорова, ее родители были живы и не бедствовали, и к тому же у нее был кот.

Причин для недовольства жизнью у нее не было.

Она с яростью набросилась на блузку. Она ненавидела блузки. Наверняка их дизайнеры никогда не пробовали брать утюг в руки. Они не шили, не стирали и не гладили. Для них было важно только одно – чтобы их шмотки хорошо смотрелись на тощих шлюхах, у которых сиськи были не больше мозгов – а что происходит в реальной жизни, их не интересовало.

– И кто такая эта Уортон? – осведомилась она у телеведущего, который не мог ее слышать, а если бы и услышал, вряд ли смог бы дать ей удовлетворительный ответ.

Судя по отзывам Эндрю, Уортон была выдающимся детективом, с которой Фетр должна была брать пример.

Мне не нужен образец для подрожания, мне нужна горничная.

Она чувствовала, что Сорвину нравится эта Уортон. Однако, когда он рассказывал ей о деле Итон-Лэмберта и о том, как Уортон нашла последнюю улику, которая позволила уличить преступника, Фетр ощутила какую-то неловкость, причину которой в тот момент не смогла объяснить. И лишь позднее она поняла, в чем дело.

Он был влюблен в нее.

И теперь, борясь со своей блузкой и видя, как фальшиво подмигивает ей ведущий теленовостей, Фетр уже ни в чем не сомневалась. Сорвин считал, что часы и фотография связаны с делом Итон-Лэмберта; это могло быть правдой, а могло и не быть. В любом сдучае, по мнению Фетр, Сорвину совершенно не было нужды звонить Уортон и вести с ней долгую беседу.

Но та откликнулась очень быстро. Может быть, им действительно удалось наткнуться на улики, которые имели отношение к двойному убийству, происшедшему восемь лет назад? Но с чего бы Уортон срываться с места, приезжать сюда и влезать в чужое расследование?

Сорвин ничего не говорил и не объяснял насчет своих отношений с Уортон.

Но с какой стати им ни с того ни с сего возобновлять знакомство?

Фетр выключила утюг и надела блузку.

Пора было познакомиться с инспектором Уортон.

Когда Джексон вернулся с кофе, Беверли сидела за столом и расчесывала волосы. На кружке была надпись: Полицейские делают это, не снимая наручников и не отстегивая дубинки. Однако Беверли это почему-то не рассмешило. Отчасти потому, что кружка выглядела настолько грязной, словно ее не мыли несколько десятилетий.

– А когда инспектор Сорвин должен вернуться?

Джексон пожал плечами, причем из-за отсутствия шеи в этом движении оказалась задействована вся верхняя часть его туловища.

– Он не говорил, – ответил сержант, продолжая стоять в дверном проеме. Беверли, которая уже попыталась открыть все ящики в кабинете Сорвина и выяснила, что они либо забиты всяким хламом, либо заперты, испытывала желание перенести свои поиски в соседнюю комнату.

– Вы можете идти, сержант. Вам ведь надо дежурить в приемной.

Вдруг у кого-нибудь котенок потеряется.

Джексону не хотелось оставлять ее одну, но он знал, что она права. Он собрался уходить, и Беверли, испустив вздох облегчения, уже начала подниматься из-за стола, но в тот момент, когда сержант открыл дверь в коридор, в комнату вошел Сорвин. За ним появилась молодая женщина с волосами мышиного цвета и большими темными глазами. Она была ниже Сорвина почти на фут.

Джексон замер. Беверли могла видеть лишь его спину, а его сложение не способствовало успешной дешифровке языка тела, но, судя по всему, он пытался извиниться и в то же время предупредить начальство. Но Сорвин уже перевел взгляд на Беверли, и та с улыбкой двинулась к нему, заметив по пути, как волна раздражения на его лице сменилась гостеприимной дипломатической улыбкой.

– Беверли.

– Привет, Эндрю. Я взяла на себя смелость подождать в твоем кабинете. Надеюсь, ты не возражаешь…

– Конечно нет. – Он развернулся и указал на свою спутницу. – Это детектив Салли Фетр.

Обе кивнули, но не сделали ни единого движения навстречу друг другу. Они прекрасно поняли друг друга без слов.

– Твой сержант Джексон был столь любезен, что сделал мне кофе, – сказала Беверли, обращаясь к Сорвину. – И вообще всячески обо мне заботился.

У стоявшего в стороне Джексона от изумления глаза полезли на лоб.

– Может, он тогда и нам принесет кофе? – ответил Сорвин.

Сержант мрачно кивнул и покинул кабинет.

Беверли вышла из-за стола, и Сорвин опустился в кресло.

– Садись, – указал он на кресло напротив.

Беверли села, с неудовольствием заметив, что Фетр сделала то же самое.

– Я очень рада, что ты позвонил мне, – скрестив ноги, промолвила она.

– Честно говоря, Беверли, я не вполне понимаю, зачем ты приехала.

– По-моему, это очевидно.

Сорвин улыбнулся. Улыбка вышла кривоватой, но от этого не менее обаятельной.

– Из-за часов и фотографии? Согласен, они представляют определенный интерес, ну и что из того? Ведь дело Итон-Лэмберта закрыто, не так ли?

Лицо Сорвина ничего не выражало, однако пауза, которую он выдержал, была достаточно красноречивой.

Ах, значит, вот как?!

Беверли надеялась если не на радость со стороны Сорвина, то по крайней мере на понимание. Однако, похоже, и до него дошли слухи о невиновности Джереми Итон-Лэмберта.

– Эндрю, ты не хуже меня знаешь, что иногда давно закрытое дело начинает подавать признаки жизни. Поэтому я сочла необходимым приехать.

– Мы могли бы разобраться сами, – внезапно промолвила Фетр, до сих пор хранившая молчание.

Беверли наградила ее таким взглядом, словно она была королевой, а Фетр – проституткой.

– Не сомневаюсь, но вы сейчас заняты расследованием смерти Мойнигана. А меня интересует лишь то, каким образом у него оказались часы и фотография.

– Конечно, если только эти два дела не связаны между собой, – заметил Сорвин.

– А что, есть какие-то намеки на это?

– Пока нет.

Фетр тем временем продолжала встревать в разговор.

– Вы хотите сказать, что Джереми Итон-Лэмберт, возможно, был невиновен? – спросила она.

– Вовсе нет, – с ледяной улыбкой ответила Беверли.

– Тогда я не понимаю…

– Неужто? – покровительственным тоном изрекла Беверли. «Впрочем, меня это не удивляет», – звучало в подтексте. – Видите ли, мы всегда рассматривали возможность того, что у него был сообщник. – Она взглянула на Сорвина. – Мы с самого начала предполагали, что преступников было как минимум двое, не так ли, Эндрю?