Репейка запрыгал вокруг толстого пони.

— Это же я, Буби… я… я!

Мы должны признаться, Буби спал и в пути, проснувшись же, не поверил своим глазам и даже обнюхал щенка.

— Глядите-ка! — замахал он коротко подстриженным хвостом, — а ведь я решил, что мне это снится. Я, знаешь ли, и в пути задремлю иной раз…

— Как всегда, Буби, как всегда… ой, до чего ж хорошо здесь!

— Ну, после поговорим, но сейчас меня что-то в сон клонит… ступай на свое место, Репейка.

На радостях Репейка ласково кусанул пони за задние ноги и затрусил между колесами повозки, как все собаки на свете, когда они путешествуют и ощущают над своей головой знакомую повозку и своего хозяина.

Вскоре город остался позади, и громыхание повозок утонуло в немоте полей, уже тронутых красками ранней осени. Теплый дух перепаханной земли смешивался со сладковатым запахом зреющей кукурузы, а луга уже грезили прохладными туманами, ибо в холодные ночи над теплыми травами заливных лугов подымался пар.

Ехали и ехали повозки в безмолвной ночи, и все, надо думать, спали, за исключением Репейки, которому места казались знакомыми и направление — верным, а Репейка, как мы знаем, ошибался очень редко. Репейка знал все, что может знать собака, и даже гораздо больше того, поэтому, если он чувствовал, что дорога ведет его к дому, то именно так оно и было.

Тем же путем, каким выехал в начале лета, цирк возвращался теперь назад, медленно подминая дорогу, — между прочим, Таддеус как раз накануне объявил труппе, что это последний путь, который они проделывают на медлительных повозках, ибо в нынешнем механизированном мире будут механизированы и цирки.

— Ты, Мальвинка, будешь гарцевать на тракторе, — ехидничал Алайош, — а Буби вместо ячменя станет заправляться тавотом.

— Некоторые лица не способны внять голосу времени и уразуметь идейные пружины необходимости прогресса… (Таддеус величественно огляделся, сам чувствуя, что сказано очень красиво…)

— Оскар вообще не понадобится, — продолжал дразнить своих товарищей Алайош. — Султану вставят в брюхо моторчик, и Таддеус сам станет заводить его перед представлением.

— Милый Таддеус, — поинтересовалась Мальвина, — а нельзя ли и Лойзи вставить моторчик? Как станет безобразничать, я возьму да и не заведу его больше…

— Хорошая идея, — кивнул Таддеус, — а теперь будьте любезны выслушать меня серьезно. Мы получим великолепные автобусы со всеми удобствами. С отоплением, ванной комнатой, душем. За какие-нибудь минуты будем добираться до места выступления, сможем дать в пять раз больше представлений, чем…

— И зарплата станет в пять раз больше? — спросил Оскар, который, если мы еще помним, был как бы запрограммирован на материальные заботы.

— Разумеется, — вмешался Алайош, и тут же добавил: — хотя ты все равно моментально окажешься без гроша, Оскар, если опять не свалится откуда-нибудь с неба еще один Репейка, залог всяческих премий…

— Не напоминай, Лойзи, об этом прелестном пуми, не то я разревусь, — воскликнула Мальвина.

— Додо идет, не будем говорить о Репейке, — предупредил своих коллег Оскар. — А что, реальная это штука — механизация? Слышишь, Додо, скоро пересядем на автотранспорт.

Но Додо лишь рассеянно кивнул ему.

— Я все думаю, ведь завтра мы окажемся примерно в тех местах, где я приобрел Репейку. Может, он домой вернулся?

— Ну и что? Хочешь выкупить его у прежнего хозяина?

— Какое! С меня довольно знать, что жив он… — И Додо проглотил в горле ком, как человек, который редко прибегает ко лжи: — В конце концов я за него заплатил…

Все замолчали, каждый подумал о своем, потом разговор перешел на другую тему, хотя как раз в эти минуты всего каких-нибудь несколько сотен шагов отделяли их от щенка, который с надеждой прислушивался к рыканью Султана. И вот Репейка был уже с ними, глотал пыль под повозкой Додо, усталый, но довольный, ибо чувствовал себя опять среди своих друзей, вместе с которыми двигался к дому. Лапы, отвыкшие от каменистых дорог, немного болели, но это все не беда, к тому же звезды уже начали прощально моргать, и Репейка чувствовал, что день принесет отдых и все необходимое.

И на этот раз Репейка не обманулся в своих ожиданиях.

Рассвет еще только занимался, когда тяжелые повозки опять свернули с мощеной дороги на поросшую дерном базарную площадь и разместились на ней так, как это предписано распорядком. А за базарной площадью на светлеющем восточном небосклоне проступили печные трубы и, одна за другой, задымили. Рано просыпающийся маленький городок медленно оживал.

— Мальвина! — пробормотал Алайош. — Ты обещала на рынок сбегать, посмотреть…

— И правда! Ну совершенно из головы вылетело… Но в такое время еще нет рынка.

— Как это нет! Они же рады поскорей распродать все и по домам разойтись. Ступай, Мальвинка: кто рано встает, тому бог дает…

— Еще одна пословица, Алайош, и я запущу в тебя туфлей! — Но она только с грохотом распахнула дверь. И вдруг замерла, буквально застыла. Хотя и не надолго. Прижав к сердцу руки, прекрасная наездница вдруг так завизжала, что Алайош, сделав блистательное сальто, выпрыгнул из постели, сильно стукнувшись о ножку стула.

— Что такое?!?

— Алайош, — указала Мальвина за дверь, — Лойзи, миленький… Репейка… дорогой мой…

Перед дверью скромно сидел щенок, весь покрытый пылью, и вилял хвостом.

— Я прибежал… И теперь ужасно голоден.

Тут уж был забыт и рынок, и все прочее.

Пипинч, путешествовавшая в клетке, укрепленной позади Оскаровой повозки, также заметила Репейку и так запрыгала, так завизжала, что Оскар появился на утренней арене с плеткой в руке, но тотчас сунул плетку за пояс и с энтузиазмом, поразительным для его уравновешенной особы, рванулся к Мальвине, которая — да, не будем скрывать от читателя этого антисанитарного ее поступка — уже в шестой раз целовала Репейку за ухом.

— Да отпусти же его, Мальвинка!

— Как бы не так! Чтобы он опять убежал!

— Отпусти, отпусти! Не затем он пришел, чтобы убежать.

— Правда, не убежит?

— Да отпусти же. Мы навестим Додо. Пойдем, Репейка. К Додо пойдем.

— Додо? — щенок покосился на плетку. — А поесть чего-нибудь мне не дадут?

— Ну, пошли!

И они отправились. Репейка трусил возле Оскара, Алайош босиком прыгал позади, высматривая всякий раз место, куда ступить.

Оскар постучался к Додо.

— К тебе гость, Додо!

Дверь отворилась, Репейка влетел в повозку и, скуля, прильнул к ногам Додо.

— Вот я! Вот он я, а поесть мне не дают.

— Нет! — сказал Алайош, занозивший тем временем ногу, — нет, на это даже смотреть невозможно!.. — Он имел в виду Додо, который чуть не задушил в объятиях и Репейку, уже несколько раз изловчившегося лизнуть его в щеку.

Репейка легонько отбрыкивался и поглядывал вслед Алайошу, который, прихрамывая, отправился удалять занозу. Щенок, вероятно, думал, что Алайош пошел за едой, как вдруг Додо ощутил под рукой втянувшийся живот щенка…

— Пусто! — воскликнул он. — У Репейки в животе совершенно пусто! Я сейчас… погоди, где мне оставить тебя? — Наконец, он опустил Репейку на кровать; пес тут же было соскочил за Додо, но в Оскаре проснулся дрессировщик.

— Сидеть!

Репейка весь сжался.

— Не мучай его, Оскар, не то он опять нас покинет, — сказала Мальвина, поглаживая щенка.

— Напротив, еще до обеда мы возьмем его в работу…

— Рановато будет, — послышался голос с хрипотцей, и в дверях показался Таддеус, в шлепанцах, но при этом в кавалерийских штанах; он был еще в наусниках и в спешке забыл вставить челюсть, поэтому немного пришепетывал.

— Итак, — установил он, — Репейка явился.

— Итак, он явился, — вмешался вернувшийся уже в туфлях Алайош, — и теперь ожидает горючего, но Оскар намерен тиранить его. Мы голосуем против Оскара.

— Против! — воскликнули собравшиеся хором.

— Все вы ослы! Разумеется, за исключением дамы и Таддеуса, коего я принял в свое сердце именно в связи с Репейкой, да и ключ от кассы находится у него.