– Ничего подобного. Что происходит?

– Это моя квартира.

– Нет. Сэр Томас сказал, что он уже писал портрет лорда Хогарти и что лорд мог бы быть хорошим клиентом.

– Я попросил его сказать это.

– Значит, мой наставник считает, что я отправилась на сомнительное рандеву с одиноким мужчиной? Как вы могли?

– Он ничего такого не считает. Я сказал ему, что ваша семья в Лондоне и они хотели сделать вам сюрприз.

– Слава Богу, что вы не погубили мою репутацию окончательно. – Она быстро собрала краски и сунула их под мышку. Ей надо бежать отсюда, пока ее сердце не повлияло на разум. – Посторонитесь, пожалуйста. Я ухожу.

– Прошу прощения. Я хотел увидеть вас, но думал, что вы не согласитесь.

– Правильно, не согласилась бы, – солгала она. Он здесь. И он хочет ее видеть. Ее сердце бешено колотилось.

– Ваш отец писал мне, что у вас все хорошо.

– Да. То же самое он писал мне о вас.

Он не хотел, чтобы она уходила, но усилием воли не двинулся с места, чтобы остановить ее. Все, что он мог, – это смотреть, как она свернула чистый холст и направилась к двери. Проклятие! Он пробыл с ней всего две минуты, а хотел бы прожить всю жизнь. Но если она хочет уйти, он не станет мешать. Ему надо заставить ее захотеть остаться.

– Моя семья уезжает в Девоншир через неделю.

– Прекрасно.

Ладно. Ни логика, стало быть, ни мягкие уговоры, ни светские разговоры – ничего не помогает. Закери захлопнул дверь перед самым ее носом.

– Я пытаюсь вести себя как полагается, – прорычал он, – и уважать ваши желания.

– Разрешите мне прой…

– А потом мне вдруг пришло в голову, что вы не очень-то уважаете мои.

– Ваши желания? И каковы же они, позвольте спросить?

– Вот они.

Он схватил ее за плечи, прижал к своей груди и впился в губы. Он почувствовал ее удивление, а потом желание, равное тому, что испытывал сам. Коробка с красками упала на пол, раскрылась, и разноцветные тюбики рассыпались по полу.

– О!

– Тише! – Он взял у нее холст и бросил на пол. Языком он разомкнул ее губы и провел по зубам. Его руки скользнули по ее телу и крепко прижали.

Он целовал ее до тех пор, пока оба уже не могли дышать. Потом, отстранившись, он прохрипел:

– А теперь скажите мне, что хотите уйти.

– Л-логически это просто…

– К черту логику! Вы изучали искусство всю свою жизнь, Кэролайн. Какое отношение имеет к нему логика? Разве выбирая цвет, позу или выражение лица, вы руководствуетесь логикой? Искусство развивается, меняется, живет. Так же как любовь.

– Закери, п…

– Вы хотите уйти?

Она посмотрела ему в глаза.

– Нет.

Он опустился вместе с ней на пол. Она стянула с него камзол, а потом – галстук, пока он расстегивал пуговицы (ему показалось, что их было не меньше тысячи) на ее накидке. Он должен прикоснуться к ней, быть внутри ее, иначе все это будет нереально.

– Я скучал по тебе, – шептал он, продолжая раздевать ее.

– И я скучала, – шептала она в ответ, расстегивая его рубашку.

Освободив ее от платья, он скинул сапоги, расстегнул брюки и стал стягивать их вниз. Но тут его рука угодила в красную краску, вытекшую из тюбика.

– Проклятие!

– Ее просто так не смоешь, – дрожащим голосом сказала Кэролайн.

– Правда? – Он положил ладонь ей на бедро и притянул к себе, оставив красную метку на ее белой коже. – Хорошо.

Он медленно вошел в нее. Его другая рука попала в желтую краску, и он оставил желтую метку на ее правой груди, а на левой – красную.

– Зак… О! – стонала она, пока он ритмично двигал бедрами, закрыв глаза и наслаждаясь остротой ощущений.

– Закери, – выдохнула она.

Он открыл глаза и увидел на своей груди синий отпечаток ее ладони.

Не переставая двигаться, он прижался к ней, и синяя краска смешалась с красной и желтой. После этого единственно правильным было перевернуть ее, так что оба они оказались измазанными красками спереди и сзади.

Когда они почти одновременно достигли вершины, он снова перевернул ее и, улыбаясь, сказал:

– Ты выглядишь лучше, чем «Мона Лиза».

– Во всяком случае, я думаю, что мы использовали больше краски, чем Леонардо да Винчи на ее портрет. – Она села, обхватив ногами его бедра. – Но я говорила правду. Смыть эту краску будет чертовски трудно.

– Ты не можешь вернуться домой в таком виде, – согласился он, обводя зеленым пальцем ее груди.

– Придется, – возразила она и хотела встать. Он удержал ее.

– Знаешь, я не хочу, чтобы ты отказалась от живописи. Я никогда не намеревался просить тебя об этом.

– Тебе и не пришлось бы. Жена Гриффина…

– …может заниматься тем, чем пожелает, черт возьми, – закончил он за нее. – Кто, скажи, осмелится публично тебя игнорировать?

– Но…

– Работай на Лоуренса или открой собственную студию. Открой здесь. Я выбрал на сегодня эту комнату, потому что в ней много света. – Он тоже сел, чтобы заглянуть ей в глаза. – Подумай об этом, Кэролайн. Если ты хочешь быть со мной, у нас все получится. Я не буду требовать от тебя, чтобы ты вышивала монограммы на моих носовых платках, а ты не будешь…

Она закрыла ему рот ладонью.

– Я скучала по тебе, – прошептала она и наклонилась, чтобы поцеловать его. На ее губах – как и на его – остался синий след. – Теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил, что для полноты жизни одной живописи недостаточно.

– Неужели понимаешь? – Сердце Закери застучало, как полковой барабан. – Значит, если бы я снова попросил тебя выйти за меня замуж, ты, возможно, согласилась бы?

Она кивнула, и по ее измазанной щеке прокатилась слеза.

– Ты выйдешь за меня замуж, Кэролайн? Станешь моей женой?

– Да. Мне бы очень хотелось выйти за тебя замуж. Он крепко прижал ее к себе. Слава Богу. Слава Богу.

– Мне так много надо тебе сказать, никто, кого я знаю, кроме тебя, никогда не считал, что я умный и забавный.

– Мне тоже всегда не хватало друга. Громкий стук в дверь заставил его вздрогнуть.

– Ну и задам же я этому Хогарти!

– Хогарти?

– Моему слуге, Джону Хогарти. Надо же было найти подходящее имя.

Хогарти поцарапался в дверь.

– Милорд? Приехал герцог Мельбурн…

– Черт! Попроси его подождать в холле. Я выйду через минуту.

– Хорошо, милорд. Посмотрев на себя, Закери понял, что в следующие пять минут – а может быть и час – он вряд ли сможет предстать перед братом в презентабельном виде.

– Ладно, – буркнул он, натягивая брюки. – Рано или поздно Себастьян все равно узнает. Так пусть это случится сейчас.

Впервые в жизни Себастьян толком не знал, что он хочет сказать или сделать. Но тот факт, что Закери по возвращении в Лондон провел большую часть двух дней в своей старой квартире, не сулило никому из них ничего хорошего.

Однако стоило вмешаться. Брат был как-то странно печален, да и к рюмке прикладывался чаще обычного. Мельбурн молча стоял в холле, прямой и суровый, как скала.

Но Закери не отказался его принять, и Себастьян немного расслабился. В ожидании брата он стал рассматривать одну из картин, висевших в холле. Оказывается, у Закери был более изысканный вкус, чем он ожидал.

– Я хотел поговорить с… Черт возьми, что это с тобой? – Синее пятно шло у Закери от подбородка к уху.

Закери ухмыльнулся:

– Ничего. А что?

– Но это… – Себастьян осекся, увидев на голой груди брата и руках красные, желтые и зеленые мазки. – Ты какой-то… многоцветный.

– И в чем проблема?

Себастьян помолчал. Что-то определенно происходило, и у него было неприятное чувство, что он чего-то не знает. А Мельбурн привык контролировать не только себя, но и всех, кто его окружал.

– Я не совсем уверен в том, что понимаю… Ты опять собираешься переехать из нашего дома?

– Думаю, что настало время.

Себастьяну понадобилось огромное усилие воли, чтобы не отреагировать на это заявление Закери и подавить в себе неожиданное воспоминание о днях, проведенных после смерти Шарлотты, когда он остался в большом пустом доме практически один с трехлетней плачущей дочерью. Но сейчас речь шла не о нем, а о Закери.