Он серьезно смотрел на нее в течение нескольких туров.

– Перестаньте делать это.

– Что?

– Притворяться вежливой, хотя на самом деле вы раздражены.

– Простите? Я вежлива, как всякая воспитанная молодая леди.

– А что произошло с вашим «отсутствием условностей»? Мне оно больше нравилось.

– Просто не хочу, чтобы вы рассердились и отказались мне позировать.

Он рассмеялся, но вдруг задумался.

– Кроме моей семьи, все, с кем я общаюсь, научились искусству говорить со мной только о том, о чем, по их мнению, я хочу услышать. Меня баловали таким образом, и мне льстили до умопомрачения с тех пор, как я впервые выехал в свет. Я дал вам разрешение писать мой портрет и не собираюсь отказываться только потому, что вы прямо высказываете свое мнение. Я буду рад, если вы и впредь будете такой же откровенной, Каро… мисс Уитфелд.

Возможно, в этом был смысл. Критика других людей, по-видимому, никогда его не трогала. А если и задевала, он приспосабливался, чтобы снова умиротворить их. Но теперь она будет одновременно и прямой, и дипломатичной. Она будет говорить ему все, что думает, особенно о нем – и хорошее и плохое.

– В таком случае скажите, зачем вы натравили моих сестер на Мартина Уильямса?

Он, видимо, ожидал этого вопроса.

– Затем, что мне кажется, они хотят выйти замуж.

– А себя вы отводите.

– Разве я мог начать ухаживать за одной из них и не вызвать кровопролития?

– А вы стали бы ухаживать за одной из них?

– Я собираюсь стать офицером, а не жениться.

Ему удалось выкрутиться и не оскорбить основательно разбавленную аристократическую кровь Уитфелдов. Иногда ей приходило в голову, а не с гнильцой ли он? Он был страстным, мог сочувствовать, но где его энергия, где сила характера? Он когда-нибудь сердится? Хочет чего-нибудь так, что готов за это драться? Она сомневалась, что такие вопросы вообще приходили ему в голову или что у него были на них ответы.

– Вы уже рассказывали о своих планах. – Она заметила, как много гостей наблюдает за ними – или, скорее, за ним. – Почему вы их отложили?

– Мой брат попросил меня сопровождать тетю в Бат.

Она решила не упоминать о том, что Троубридж определенно не Бат.

– Но у вас есть еще брат, ведь так?

– Мельбурн попросил меня. Кроме того, вы не захотели бы писать портрет Шарлеманя.

– Почему?

– Потому что я красивее и не такой упрямый. И поскольку мы обмениваемся вопросами – почему ваша мать представила мне лорда и леди Иде и сказала при этом, что они предлагают вам место гувернантки? Значит, ему известен ее самый страшный кошмар.

– Потому что они предложили.

– Я думал, что все в Уилтшире знают, что вы собираетесь уехать в Вену.

– Лорд и леди Иде немного эксцентричны.

– Это я заметил.

– Мы пытаемся им подыгрывать.

Хотя он просил быть с ним откровенной, она не намеревалась говорить, насколько его согласие позировать было для нее важным. Он и без того имеет над ней слишком большую власть.

– Кэролайн?

– Простите. Я как раз подумала о том, что мне хотелось бы начать писать портрет завтра.

– Я хотел спросить. Если вы должны написать портрет именно аристократа, почему вы не выбрали лорда Идса?

Кэролайн скорчила гримасу.

– Я уже писала его портрет. Даже их с леди Иде двойной портрет. Мне не хочется, чтобы студия решала принимать меня или нет на основании портрета графа и графини Иде в костюмах Антония и Клеопатры.

– Хотел бы я посмотреть на этот портрет, – рассмеялся Закери.

– Думаю, они будут очень рады пригласить вас на обед.

– Они уже пригласили. Вы свободны завтра вечером? Полагаю, они с этим справятся.

– Вы хотите пригласить меня? – почти крикнула она. – Я не имела в виду, что я поеду с вами…

– Вы возражаете против того, чтобы нанести визит Идсам, или вы против того, чтобы сопровождать к ним Меня?

– Ни то и ни другое. У меня осталось всего восемь дней для того, чтобы написать портрет и отправить его в Вену. У меня нет времени ни на визиты, ни на танцы!

Это восклицание было хорошим поводом закончить беседу. Она попыталась вырваться, но он ее не отпускал.

– Раз вы уже здесь, мы можем дотанцевать этот вальс, Кэролайн.

– О! Хорошо.

Он посмотрел на нее, и она снова ощутила его внутреннюю чувственность, скрывающуюся под маской непринужденности. Закери Гриффин обычно получал то, что хотел. И независимо от того, какова сейчас была его цель, он не сводил с нее глаз, и по ее спине разлилось тепло.

Почему он так на нее действует? Ведь он только средство достижения цели. Ей нужно было его лицо для того, чтобы попасть в Вену. Что касается остального… у него прекрасная мускулатура, и Кэролайн не возражала бы снова ее увидеть, но отказывалась принимать дружбу, потому что это могло бы сбить ее с того пути, который она для себя выбрала.

Однако почему так сильно бьется сердце и почему она уже знает, что будет мечтать, как его губы сомкнутся с ее губами. В зале было жарко и душно, так что, возможно, она просто переутомилась.

– Мисс Уитфелд, – тихо позвал он.

Она постаралась встряхнуться. Такое с ней случалось лишь во время занятий живописью. – Да?

– Вальс кончился.

А они стоят на середине зала – одна рука держит ее руку, а другая – обнимает за талию.

– Конечно, кончился, – непроизвольно вырвалось у нее. – Это вы настояли на том, что мы должны танцевать. Теперь вы, надеюсь, удовлетворены?

– Очень сложный вопрос. – Он повел ее в сторону столиков с закусками, где стояла миссис Уитфелд. При всем к нему внимании гостей конец вальса был настолько хаотичным, что вряд ли кто-либо заметил, что они замерли в полном молчании в самом центре зала. – Между прочим, – тихо продолжал он, – вы не меня отправите в Вену. Я остаюсь здесь. Отправляется мой портрет. Надеюсь, вы понимаете разницу?

– Полагаю, что да.

Он подвел ее к матери, извинился и отошел. Ему надо было срочно выпить. Ему нравилась Кэролайн. Нравились ее прямота и целеустремленность. Но пока они танцевали, прояснилось еще кое-что – о чем он до этого момента лишь подозревал, а сейчас был уверен. Кэролайн Уитфелд рассматривала его как набор частей – профиль, голова, руки – либо не понимая, что он на самом деле живой мужчина из плоти и крови, либо просто не желая видеть его таковым. К тому же Закери сомневался, что она вообще понимает разницу.

Хмурясь, он выпил бокал кларета. Женщинам он нравился. Все остальные девушки Уитфелд определенно были от него без ума. Он поцеловал Кэролайн, и он снял рубашку, чтобы продемонстрировать, что он не просто жилет и галстук, которые лежат в чулане до тех пор, пока она не захочет их нарисовать. Она все же что-то в нем заметила. Ведь это она попросила разрешения написать его портрет. А он был вежлив и согласился. Правда, у него закралось подозрение, что единственной причиной было то, что он не претендовал на изображение в историческом костюме, подобно пресловутым Идсам.

– Вот вы где, мой мальчик. – Эдмунд Уитфелд похлопал его по плечу. – Вам пришлось здорово поработать сегодня вечером, не так ли?

– У вас столько дочерей, и все они обожают танцы, – улыбнулся Закери.

– Да, дочерей у меня много… Вы знакомы с мистером Андертоном?

– Да. Еще раз добрый вечер.

– Милорд.

– Мы с Андертоном подумали, что вы захотите заняться чем-нибудь другим после недели в моем курятнике. Не хотите ли порыбачить?

– В пяти милях к северу есть прекрасное место, – добавил адвокат. – Там водятся самые большие форели в графстве.

Провести день без того, чтобы давать уроки сестрам Уитфелд – в которых они очень нуждались, имея в виду «расчленение» Мартина Уильямса, – было бы неплохо. Да и Кэролайн нуждалась в уроке – ей пора разобраться, в чем разница между портретом и живым человеком.

– Я бы с удовольствием порыбачил. Спасибо.

– Мы отправимся на рассвете.

– Я буду готов.

Закери допил кларет. Наконец-то впереди маячит что-то интересное, а не полные разочарования и отчаяния сеансы с Кэролайн. Да, завтра у него будет настоящий день отдыха.