О. И. Орловой-Давыдовой* Здесь, где дары судьбы освящены душой, Оправданы благотвореньем, Невольно человек мирится здесь с судьбой, Душа сознательно дружится с Провиденьем. Андрею Николаевичу Муравьеву*
Там, где на высоте обрыва Воздушно-светозарный храм Уходит выспрь — очам на диво — Как бы парящий к небесам, Где Первозванного Андрея Еще поднесь сияет крест — На небе киевском белея, Святой блюститель этих мест — К стопам его свою обитель Благоговейно прислоня, Живешь ты там — не праздный житель — На склоне трудового дня. И кто бы мог, без умиленья, И ныне не почтить в тебе Единство жизни и стремленья И твердость стойкую в борьбе? Да, много, много испытаний Ты перенес и одолел… Живи ж не в суетном сознанье Заслуг своих и добрых дел — Но для любви, но для примера, Да убеждаются тобой, Что может действенная вера И мысли неизменной строй. В деревне* Что за отчаянные крики, И гам, и трепетанье крыл? Кто этот гвалт безумно-дикий Так неуместно возбудил? Ручных гусей и уток стая Вдруг одичала и летит, Летит — куда, сама не зная, И как шальная голосит. Какой внезапною тревогой Звучат все эти голоса! Не пес, а бес четвероногий, Бес, обернувшийся во пса, В порыве буйства, для забавы, Самоуверенный нахал, Смутил покой их величавый И их размыкал, разогнал! И словно сам он, вслед за ними, Для довершения обид, С своими нервами стальными, На воздух взвившись, полетит! Какой же смысл в движеньи этом? Зачем вся эта трата сил? Зачем испуг таким полетом Гусей и уток окрылил? Да, тут есть цель! В ленивом стаде Замечен страшный был застой, И нужен стал, прогресса ради, Внезапный натиск роковой, — И вот благое провиденье С цепи спустило сорванца, Чтоб крыл своих предназначенье Не позабыть им до конца. Так современных проявлений Смысл иногда и бестолков, — Но тот же современный гений Всегда их выяснить готов. Иной — ты скажешь — просто лает, А он свершает высший долг, — Он, осмысляя, развивает Утиный и гусиный толк! Чехам от московских славян* На ваши, братья, празднества́ *, Навстречу вашим ликованьям, Навстречу вам идет Москва С благоговейным упованьем. В среду восторженных тревог, В разгар великого волненья, Приносит вам она залог, Залог любви и единенья. Примите же из рук ея То, что́ и вашим прежде было, Такой ценой себе купила, Такою страшною ценой, Что память эта и поныне — И вашей лучшею святыней, И вашей жизненной струей. Примите Чашу! Всем звездой В ночи судеб она светила И вашу немощь возносила Над человеческой средой. О, вспомните, каким она Была вам знаменьем любимым, И что в костре неугасимом Она для вас обретена. И этой-то великой мзды, Отцов великих достоянья, За все их тяжкие труды, За все их жертвы и страданья, Себя лишать даете вы Иноплеменной дерзкой ложью *, Даете ей срамить, увы, И честь отцов и правду Божью. И долго ль, долго ль этот плен, Из всех тягчайший, плен духовный, Еще сносить ты осужден, О чешский люд единокровный? Нет, нет, недаром благодать На вас призвали предки ваши, И будет вам дано понять, Что нет спасенья вам без Чаши. Она лишь разрешит вконец Загадку вашего народа: В ней и духовная свобода, И единения венец. Придите ж к дивной Чаше сей, Добытой лучшей вашей кровью *, Придите, приступите к ней С надеждой, верой и любовью. "Природа — сфинкс. И тем она верней…" Природа — Сфинкс. И тем она верней *Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней. "Как нас ни угнетай разлука…"
Как нас ни угнетай разлука *, Но покоряемся мы ей — Для сердца есть другая мука, Невыносимей и больней. Пора разлуки миновала, И от нее в руках у нас Одно осталось покрывало, Полупрозрачное для глаз. И знаем мы: под этой дымкой Все то, по чем душа болит, Какой-то странной невидимкой От нас таится — и молчит. Где цель подобных искушений? Душа невольно смущена, И в колесе недоумений Вертится нехотя она. Пора разлуки миновала, И мы не смеем, в добрый час, Задеть и сдернуть покрывало, Столь ненавистное для нас! |
