Датируется так же, как «Там, где горы, убегая...», «Сижу задумчив и один...» — 1830-ми гг. В начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.

Стихотворения, поставленные рядом, действительно связаны некоторыми содержательными и музыкальными моментами: динамичным четырехстопным размером (в последнем — чередование с двухстопным), тяготением к энергичной мужской рифме (особенно в последнем), идеей бега времени. В стих. «V» — ассоциация движения времени с бегущими струями реки, в «VI» — ассоциация тоже бега времени с цветением и увяданием растений. Оба стихотворения окрашены по этому поводу настроением меланхолической грусти.

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 19. Л. 5.

Первая публикация — РА. 1879. Вып. 5. С. 124; тогда же — ННС. С. 14, под названием «Весна». Затем — Изд. СПб., 1886. С. 36–37; Изд. 1900. С. 34–35.

Печатается по автографу.

В автографе в конце 10-й строки — двоеточие, редко встречающееся у Тютчева. Так как стихотворение строится по принципам станса (строфа включает одно предложение), поэт связал две части третьей строфы, подчеркнув пояснительную подчиненность второй части, ее несамостоятельность. В каждой строфе — параллелизм образов Зимы и Весны, эти слова пишутся с прописной буквы.

Датируется первой половиной 1830-х гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.

Стихотворение, хоть и не вызвало откликов со стороны знаменитых ценителей, но получило явное признание читателей, оно давно и прочно вошло в школьные хрестоматии, в детское чтение. Примечательно и заметно выделяется оно среди других образцов пейзажной лирики Тютчева народным колоритом: Зима и Весна изображены как враждующие соседки, а место их действия — «двор», одна к другой «в окно стучится» по крестьянскому обыкновению, и их поведение и внутренние реакции по-простонародному обозначены: «хлопочет», «ворчит», «взбесилась», «в глаза хохочет», и все окружение — тоже в народном ореоле: «все засуетилось», «подняли трезвон».

Автограф неизвестен. Список — Муран. альбом. С. 87–88.

Первая публикация — Совр., 1836. Т. III. С. 9, под номером V, с общим названием «Стихотворения, присланные из Германии» с общей подписью «Ф.Т.». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 18; Изд. 1854. С. 34; Изд. 1868. С. 39; Изд. СПб., 1886. С. 105; Изд. 1900. С. 108.

Печатается по первому изданию.

В списке Муран. альбома допущена ошибка в 3-й строке: «...как глубится». Г.И. Чулков утверждает, что «авторитетных рукописных источников нет» для этого стихотворения (см. Чулков I. С. 374). В первых пяти изданиях сохраняются излюбленные тютчевские знаки: тире в конце 6-й строки, многоточие в конце 16-й, а в пушкинском Совр. и в конце 13-й строки — восклицательный знак и многоточие. Но в Изд. 1900 тире и многоточия убраны, что несколько сокращает динамику тютчевской художественной эмоции. Изд. Чулков I печатает стихотворение без выделения строф и без многоточия в конце. К.В. Пигарев в Лирике I — также без этого многоточия.

Датируется первой половиной 1830-х гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.

«Фонтан» привлек внимание критиков и читателей. С.С. Дудышкин увидел выражение общего художественного принципа в стих. «Поток сгустился и тускнеет...» (см. коммент. С. 395) и «Фонтан», но в последнем, по мнению рецензента, «образ еще ярче и еще больше богатства в красках, но мысль сильнее пробивается сквозь их разноцветный покров, нося, впрочем, на себе яркие следы той среды, через которую прошла в поэтическом процессе. Воображайте себе, если угодно, судьбу человеческой мысли, которая, как ни рвется в высоту, все падает вниз, достигая лишь известного предела— она все будет представляться вам в виде неистощимого водомета, который поднимается лучом к небу и снова падает на землю огнецветной пылью» (Отеч. зап. С. 70). Критик Пантеона (с. 6) не одобрил образное выражение «какой закон тебя мятет», однако он урезал фразу Тютчева, выбросив промежуточные слова, стоящие между «закон» и «мятет», и тем примитизировал мысль-образ Тютчева: «Какой закон непостижимый / Тебя стремит, тебя мятет?» Л.Н. Толстой отметил «Фонтан» буквой «Г» (Глубина) (ТЕ. С. 145).

В стихотворении усматривали мысль Тютчева об ограниченности возможностей поэзии; Н. Овсянников (Московские ведомости. 1899. № 212. С. 4) в рецензии на сб. стих. Тютчева говорил: «Брызжущий фонтан, украшающий южную природу, Тютчев сравнивает с поэтом: у поэта смертной мысли водомет тоже рвется к небу, а чья-то роковая длань свергает его в брызгах с высоты».

Вяч. Иванов (Символика эстетических начал. По звездам. Статьи и афоризмы. СПб., 1909. С. 25–26) процитировал «Фонтан» в целях уяснения сущности красоты. Для него «восхождение» может быть символом трагического, рожденного отъединением, личным обособлением, которое оказывается жертвенным; это эстетическое переживание он обнаружил в тютчевском образе радуги («в высоте — изнемогла»), но, согласно этому автору, «склонение вознесшейся линии впервые низводит на нас очарование прекрасного <...> Нас пленяет зрелище подъема, разрешающегося в нисхождение <...> гармоничен треугольный тимпан — «орел» (άέτωμα) греческого портика и пирамидальные группы Рафаэля. Солнечными игристыми брызгами ниспадают, разрешившись в искристых scherzi, на землю звездные adagio Бетховена. Волнистыми колебаниями восклонов и падений пьянят хороводы Наяд и ритмы Муз». Вяч. Иванов нашел параллели к тютчевскому образу в других искусствах, таким путем вычленив именно эстетическую суть художественной картины. Дальнейший ход мысли теоретика привел его к древним религиозным представлениям: «нисхождение — символ — символ дара. Прекрасен нисходящий с высоты дароносец небесной влаги; таким среди античных мраморов предстоит нам брадатый Дионис, в широкой столе, возносящий рукой плоскую чашу, — влажный бог, одождяющий и животворящий землю амбросийским хмелем, веселящий вином сердца людей... И только дар мил. Только для дара стоит жить...». Уясняя сокровенный символический смысл образа, Вяч. Иванов утверждает, что «восхождение — Нет Земле; нисхождение — кроткий луч таинственного Да». Восприятие прекрасного, сосредоточенного в тютчевском стихотворении, Вяч. Иванов находит в окрыленном преодолении земной косности и в новом обращении к лону Земли; это как бы дыхание «самой Матери», ее «вздохи», «вдыхания»; красота всякий раз снова нисходит на землю с дарами Неба. Исследователь тютчевского текста открыл его новый смысл, не скептический («ниспасть на землю осужден»), а возвышенно-таинственный, связанный в конечном итоге с религиозным верованием — даром Неба Земле, и тогда ассоциация ведет к стих. «Эти бедные селенья...» и образу Христа. У Вяч. Иванова не столько анализ стихотворения, сколько субъективное философско-религиозное прозрение, приобретшее универсальный характер, прозрение, которое служит свободным комментарием к «Фонтану».

Однако В.Я. Брюсов (см. Изд. Маркса. С. XLI) не воспринял глубоких и оригинальных идей Вяч. Иванова, он увидел лишь грустно-скептическую идею: «...мир для человека непостижим. Поэтическое выражение этой мысли Тютчев нашел в сравнении «смертной мысли» с фонтаном. Струя водомета может достигнуть лишь определенной, «заветной» высоты, после чего осуждена «пылью огнецветной ниспасть на землю». То же и человеческая мысль: «Как жадно к небу рвешься ты / Но длань незримо-роковая / Твой луч упорный преломляя / Свергает в брызгах с высоты». Отсюда был уже один шаг до последнего вывода: «Мысль изреченная есть ложь!» Тютчев этот вывод сделал...».

Автограф неизвестен.

Списки — Сушк. тетрадь (с. 80), Муран. альбом (с. 90–91), в Альбоме Тютчевой (с. 11).