говорил Тютчев. Во время затаенного мятежа, лишь усугубляющего тишину, в которой надлежало родиться Слову, — литература (сама— слово) могла ли не сгорать внутренним огнем?» (Блок. Т. 5. С. 8). Хотя Блок процитировал вторую строфу, но акцентировал идею-мотив — первой: «оратора», говорения, исторической значимости Слова. В такой интерпретации идея стихотворения восходила к пушкинскому «Пророку». В январе 1918 г. в статье «Интеллигенция и революция» (Блок. Т. 6. С. 11) писал: «Мы, русские, переживаем эпоху, имеющую немного равных себе по величию. Вспоминаются слова Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые...» Блок полностью процитировал вторую строфу. В статье поэтом нового столетия создан образ эпохи, близкий возникшему в тютчевском «Цицероне»; стилистика самого названия статьи Блока перекликалась с работой Тютчева «Россия и революция», в которой поэт XIX в. заявлял о пагубной неизбежности революции, и эта идея «бурь гражданских и тревоги», сложной диалектики исторических катаклизмов вошла в поэзию Блока, отозвавшись во многих стихотворениях и в поэме «Двенадцать». В.Я. Брюсов, как и Блок, ассоциировал исторические катаклизмы первых десятилетий XIX в. со стихотворением Тютчева. В 1914 г. один из своих стихотворных циклов он обозначил строчкой из знаменитого теперь произведения — «Высоких зрелищ зритель»; другой цикл озаглавлен «Стоим мы слепы». Брюсову был близок лирический герой этих циклов, обозревающий события мировой истории и предсказывающий грядущее. В цикле «Высоких зрелищ зритель» поэт использовал еще один тютчевский образ — «стародавней Вильны».

Цицерон (106–43 до н. э.) — знаменитый римский оратор, писатель, философ, политический деятель, сторонник республиканского строя, боролся против установления единоличного правления. Издание писем Цицерона на немецком языке (M. Tullius Cicero’s Sämmtliche Briefe übersetzt und erläutert von C. M. Wieland. Stuttgart, 1814. Bd. I–IV) хранится в Муранове среди книг, принадлежавших Тютчеву.

Я поздно встал... — слова из публицистического сочинения Цицерона «Брут, или Диалог о знаменитых ораторах», XCVI. 330.

Капитолийская высота — один из римских холмов, здесь находился храм Юпитера.

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 1 об.

Первая публикация — Молва. 1833. № 32, 16 марта. С. 125. Вошло — Совр. 1836. Т. III. С. 16, под общим заголовком «Стихотворения, присланные из Германии», под номером XI, с общей подписью «Ф.Т.». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 12; Изд. 1854. С. 21; Изд. 1868. С. 24; Изд. СПб., 1886. С. 88–89; Изд. 1900. С. 103–104.

Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 242.

Датируется предположительно не позднее 1830 г.

Автограф — на обороте листа со стих. «Цицерон». Авторские знаки в автографе — специфически тютчевские: шесть тире (во 2, 5, 10, 13, 15, 17-й строках), три вопросительных знака, все во второй строфе (1, 2, 3-й строках), восклицательный знак и многоточие — в конце. Конец строф основан на контрасте духовной активности (призывы: «любуйся», «питайся», «внимай») и будто пассивной замкнутости — призыв к молчанию. Последнее слово во всех строфах — «молчи» — сопровождается в автографе разными знаками. В первом случае стоит точка, во втором — многоточие, в третьем — восклицательный знак и многоточие. Смысловая, эмоциональная нагрузка этого слова в стихотворении возрастает. Особенно выразительно тире в конце знаменитого парадокса — «Мысль изреченная есть ложь». Суждение открыто, мысль не завершена, сохраняется многозначность высказывания.

В Муран. альбоме (с. 18–19) текст, как в автографе, но 16-я строка — «Их заглушит наружный шум» (в автографе — «оглушит»). Знаки: убраны все тире в конце строк, вместо них во 2-й строке — восклицательный знак, в 5-й — двоеточие, в 10-й — точка с запятой, в 13-й — восклицательный знак, в 15-й — запятая, в 17-й— двоеточие, в конце стихотворения стоит точка.

При печатном воспроизведении текст подвергся значительным деформациям. 2-я строка, которая в автографе — «И чувства и мечты свои», — в Молве имеет другой смысл: «И мысли и мечты свои!», но уже в пушкинском Совр. — «И чувства и мечты свои»; так и в дальнейшем. В автографе 4-я и 5-я строки — «Встают и заходят оне / Безмолвно, как звезды в ночи, — » (видимо, ударения: «заходя́т», «как звезды́»), но в Молве — другой вариант: «Встают и кроются оне / Как звезды мирные в ночи», в пушкинском Совр.— вариант автографа, но в Совр. 1854 г. и в других указанных выше изданиях дан новый вариант строк: «И всходят и зайдут оне / Как звезды ясные в ночи». 16-я и 17-я строки в автографе имели вид: «Их оглушит наружный шум / Дневные разгонят лучи —» (слово «разгонят» здесь требует ударения на последнем слоге). В Молве эти строки — «Их оглушит житейский шум / Разгонят дневные лучи», но в изданиях 1850-х гг. и последующих указанных — «Их заглушит наружный шум / Дневные ослепят лучи». Исправления, направленные на то, чтобы сделать стихи более гладкими и лишенными старинных ударений, затушевывали специфически тютчевскую выразительность. Интонации также далеко не достаточно зафиксированы в прижизненных и двух последующих изданиях. Не все тютчевские тире были сохранены; безосновательно отсутствовал восклицательный знак вместе с многоточием в конце стихотворения. Таким образом, обеднялся эмоциональный рисунок текста (в Молве, напротив, были поставлены в конце каждой строфы восклицательный знак и многоточие, но в этом случае игнорировалась указанная поэтом динамика эмоции).

Сложилась целая история осознания и интерпретации этого стихотворения. Н.А. Некрасов, полностью перепечатав его в своей статье, отнес к той группе произведений поэта, «в которых преобладает мысль», но отдал предпочтение стих. «Как птичка раннею весной...», хотя не отрицал «очевидных достоинств» стих. «Silentium!» и «Итальянская villa» (Некрасов. С. 215). Рецензент ж. «Библиотека для чтения» (1854. Т. 127. Отд. 6. С. 3–4) выделил в Изд. 1854 лишь два стих. — «Как океан объемлет шар земной...» (см. коммент. С.361) и «Silentium!». По поводу последнего он заметил: «Другое стихотворение, равно милое по мысли и ее выражению, носит латинское заглавие: «Silentium» (полностью приведено стихотворение. — В.К.) <...> Все думают точно так же, как господин Тютчев, но новость мысли не составляет достоинства в искусстве. Мысль какая-нибудь может казаться новою только тому, кто мало знаком с мыслями. Искусство действует, неизбежно, всеми известными, всех навещающими мыслями, и великий писатель — тот, кто для мысли, всеми ощущаемой, находит самое верное, самое короткое и самое красивое выражение, которого другие найти не умеют».

И.С. Аксаков (Биогр. С. 48) полагал, что это стихотворение и «Как над горячею золой...» представляют «кроме своего высокого достоинства, психологический и биографический интерес. Первое из них, то самое «Silentium», которое, напечатанное в 1835 г. (Аксаков допустил фактическую ошибку. — В.К.) в Молве, не обратило на себя никакого внимания и в котором так хорошо выражена вся эта немощь поэта — передать точными словами, логическою формулою речи, внутреннюю жизнь души в ее полноте и правде». Аксаков полностью перепечатал стихотворение, выделив курсивом 1, 2, 10, 11, 12, 13-ю строки, содержащие афористически выраженные мысли.

«Silentium!» относится к числу любимых стихотворений Л.Н. Толстого. В сб. стих. Тютчева он отметил его буквой «Г» (Глубина) (ТЕ. С. 145). По воспоминаниям современников, он часто читал его наизусть. А.Б. Гольденвейзер вспоминал высказывание писателя: «Что за удивительная вещь! Я не знаю лучше стихотворения» (Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1922. Т. II. С. 303). Цитаты из стихотворения использованы в романе «Анна Каренина». В одном из вариантов третьей главы шестой части романа Левин его цитировал; Левин говорил Кити о своем брате Сергее Ивановиче: «Он особенный, удивительный человек. Он именно делает то, что говорит Тютчев. Их замутит какой-то шум, внимай их пенью и молчи. Так он внимает пенью своих любовных мыслей, если они есть, и не покажет ни за что, не осквернит их» (ЛТ. Т. 20. С. 671). Впоследствии Толстой убрал из речи Левина ссылку на Тютчева и цитату применительно к Сергею Ивановичу, сблизив образ самого Константина с идеей «Silentium!». Толстой включил стихотворение в «Круг чтения» и сопроводил философским размышлением, по существу, он создал новый тип комментирования стихотворения— философско-религиозный: