Где же она, черт подери!
Девять часов. Икра горит, как раскаленная печь. Иногда по ней пробегает боль, мышца дергается в судорогах. Он сжал зубы и надавил пальцами на самую середину опухоли с гноящимся отверстием в центре. Когда-то это была обыкновенная точка от укола. Теперь — сантиметровая дыра, из которой потек гной.
Попробовать открыть окно? Где же эта девка? Ждет не дождется, когда Гонза сварит, чтобы принести дозу в клювике? Как бы не так! Небось просто кайфует где-то. Чихать ей на меня.
Вызвать врача. Но как? Открыть окно и кричать? Как бы подняться? Если б она перевязала мне ногу, я, может, и доковылял бы до медпункта.
Ну да, разве что Ева меня бы донесла. Придется перебинтовать самому.
Но откуда взять силы?
Где же вообще этот чертов бинт? Куда она его сунула? Ворона! Плевать ей на меня! Такая же скотина, как и все остальные.
Даже если удастся снова перетянуть икру и добраться до врача, тот в лучшем случае отправит меня в больницу. Ломки, когда нога огнем горит! Господи, ну за что мне такое наказание?
Казалось, от вони уже невозможно дышать.
А если придется ампутировать ногу?
Кретин. Надо же было колоться грязным шприцем. К тому же общего пользования. Переносить эту Гонзову дрянь прямо в мышцу. Но разве может паршивый торчок позволить себе роскошь иметь собственные иглы, да еще ждать, пока они простерилизуются, если посчастливится наконец раздобыть дозу?
Где эта ворона? Мне надо вмазаться! Сейчас же!
Он скрючился на матраце от боли.
— Михал, Михал!
Голос с небес. Открыть глаза.
— Достала?
Ева покачала головой.
Мгновенная вспышка ненависти.
— А где тогда шлялась всю ночь?! Шлюха!
— Ни у кого нет. Все в ауте.
— Врешь! Сама небось ширялась до утра, как заведенная. А для меня пожалела одну несчастную дозу! Я тебе уже не нужен? Ну скажи, да? Чего с меня возьмешь? Списала, и баста!
Торчок! Завернуть тебя в старую газету и сунуть куда-нибудь в урну!
— Перестань! Михал!
Бледное, исхудавшее лицо. За три недели сбросила килограмм пять. Груди как не бывало. Вечная гримаса сострадания.
А вдруг это не маска. Вдруг я и вправду ее мучаю? И Ева жалеет меня точно так же, как и саму себя. Только я-то, в отличие от нее, уже приехал.
— Мне ногу отрежут! — заорал он.
— Ерунда. Выкарабкаешься. Я принесла мазь. Ребята дали. Говорят, помогает.
Очередная мерзость от Гонзы. Какая забота! Чтобы я поднялся и снова начал варить. А вообще-то вам на меня плевать с высокой колокольни. Всем! Нет от меня дозы, так на хрена приходить. Или тут оставаться, да, Евочка?
— Ты где валялась? — крикнул Михал. — И что заработала? Ширнулась прямо там, чтоб со мной не делиться?
— Я всех обрыскала. Честное слово. Всю Прагу объехала.
— Шлюха! — Его распирало от ненависти. Хоть бы проклятая нога не так болела.
— Михал…
И вдруг он почувствовал на лице какую-то влагу. Ручейки слез снова текли по ее бледному лицу. Дорожкой к носу и с его кончика на Михала, на матрац, на пол.
— Михал, — исступленно повторяла Ева.
Вот она, наша великая любовь!
Внезапно такое ощущение, будто в жилах не кровь, а горящий бензин. Невыносимая боль, которую ни погасить, ни притушить. Он впился ногтями в отекшую ногу и скрючился на постели. День сейчас или ночь? Сколько я тут лежу?
Где Ева?
В постели ее нет.
Не может выдержать эту вонь.
Хочет, чтобы я тут подох. Один. Чтобы наконец-то освободилась квартира и можно было начать все сначала. С кем-то другим, кто умеет хоть малость варить. Шлюха. А может, ей всегда было на меня плевать и жила она со мной только ради кайфа? Иначе чего ей сбегать, дождалась бы, пока окочурюсь.
Чтобы с утра до ночи слушать мои попреки? А если наоборот? Интересно, сколько бы выдержал я? Да и в чем я могу обвинить ее? Психоз банкрота в отключке. Вдруг все мои подозрения зря? И ее вина только в том, что мы намертво въехали в это дело? А были у нас вообще шансы жить без кайфа?
Никакого просвета впереди. Никаких друзей. Только пара торчков, мечтающих заиметь от меня хоть маленькую, но дозу… Никаких видов на приличную работу. Никаких других забот, кроме как вовремя вмазаться. Остались одни наркотики и мы двое. Но без них и мы уже не мы. Ненавидим друг друга, если не сидим на игле. Каждый час с Евой без кайфа — это цепь оскорблений, злобы и унижений. Мы не можем жить вместе!
А начни мы лечиться раньше? Черт его знает. Теперь уже точно поздно.
Поздно!
Она ушла. Неужели никогда не вернется? Но ведь это убийство!
Если станет сдавать квартиру под варку, значит, получит свою долю. Сразу, как только я перестану мешать.
Ну и спиши меня. Ладно. Ни от кого ничего не хочу. Для тебя всегда важнее был кайф. Шлюха. Вот потому-то мы и не могли жить вместе. Потому эта нога. Потому этот дерьмовый убогий конец. Скорей бы уж только.
Он огляделся вокруг. Открыть газ. Две-три минуты — и никаких проблем.
Михал попробовал подняться. Но руки подломились от слабости.
Даже покончить с собой и то не могу! Глаза наполнились слезами.
— Ева! — заорал он, собрав все силы.
— Михал, что такое… Что с тобой?
Ее влажная рука на лбу.
— Откуда ты взялась? — недоумевал Михал.
— Я все время рядом. Прибираюсь. Может, у тебя это от грязи…
— Обалдела? Обойди ребят. Не скоты же они в самом деле! Пусть дадут хоть одну дурацкую дозу, прежде чем сдохну!
— Ты выкарабкаешься, не бойся.
— Черта лысого! — Он чувствовал, как распирает кожу на ноге. — Стало хуже, чем раньше. Идиотская затея с этой мазью. Вы просто хотели от меня избавиться… Ну так вали, если я вам мешаю. Отваливай! Дошло? Катись! Отваливай.
— Я тебя перевяжу. Ты выползешь, вот увидишь, — машинально повторяла Ева, стараясь не слушать, что он говорит.
— На хрена мне из этого выползать? Я не боюсь. Пусть уж скорее конец! Плевать!
Она разрезала повязку на икре и начала разматывать бинт. Очередной взрыв боли. Михал остался лежать ничком, обессиленный, с откинутой головой.
В венах адский огонь, от каждого прикосновения невыносимая боль, стреляющая вверх по всему телу.
— А-а-а! — завыл он. — Сдохнуть! Будьте вы прокляты, сдохнуть бы поскорей! — стонал он сквозь зубы, пока наконец не потерял сознание.
— Прости, прошу тебя, прости.
Он судорожно обнимал Еву. Представить себе, что она может встать и уйти в другой конец комнаты, было выше его сил.
— Я люблю тебя, — шептал Михал. Надо, чтобы она это знала, все остальное — дым.
Одна-единственная доза болтушки. В мышцу. В вену уже ни за что не попасть.
— Ты меня вытащила. Почти совсем не болит, — бормотал Михал. Он снова безумно любил ее. — Прости меня. Я так не думал. Правда не думал…
Одна-единственная доза, и все в ажуре. Я такой же, как и она. Так за что мне ее упрекать? И эта паршивая мазь помогла, а я-то думал, они хотят меня отравить. Похоже, я самый обыкновенный перебравший параноик. Загнанный в угол собственной глупостью. Больше ничем. Неудивительно, если она меня бросит.
Он сжал Еву так, что у нее перехватило дыхание.
Так ты дожидалась, шлюха, пока я немного оклемаюсь? Пока станет ясно, что я не сдохну, как только ты меня бросишь? Он склонился над столом, на котором лежала эта сволочная записка, нацарапанная ручкой на пакете из-под булочек:
«Я не могу больше. Не хочу снова в отсидку за тунеядство. Не сердись. Мне надо отдохнуть. Я возвращаюсь в психушку».
Устрашающий пример, как может кончить наркоман, — вот он, рядом, на матраце. Отличный повод завязать. Шлюха! Шлюха и больше никто! — бесился Михал.
Стук в дверь.
Не по-условленному! Пришли за мной? Что, если заложила Ева? В психушке? Или прямо ментам? Скотина!
Он осторожно пополз к дверям. Все равно ведь заглянут через глазок, пронеслось в голове.
