Чечетка других туфелек, припустивших вслед за первыми. Светлые, светящиеся в полумраке волосы. Все убыстряющийся перестук по мостовой. И каждый звук как прямое попадание в череп.

— Постой, Ева, постой! — Голос блондинки теперь уже тоже дрожит от страха.

Ева, еще успел подумать он и потерял сознание. Ева!

А с причалившего к пристани речного трамвайчика доносились взрывы хмельного веселья вперемешку с последней мелодией этой вечерней прогулки.

— Что с вами?

Кто-то шлепал его по лицу.

Врач?

Грудь болит так, словно кто-то изо всей силы сжал легкие в ладонях. И противное дыхание собаки, с любопытством обнюхивающей Михала.

— Фу, Арагак!

Какой-то перепуганный старикан лет шестидесяти, с выпирающим из-под старого пиджака брюшком и тщательно ухоженными усиками.

Выгуливает своего любимца?

Выходит, те две телки даже неотложку не вызвали? Эх, ты, Ева!

Он застонал, тщетно пытаясь объяснить, что ему нужен врач.

— Хватили лишнего?

Михал покачал головой, но это движение вызвало новый прилив боли.

— Вызвать врача?

Поверхность воды, высветленная солнцем. Дрожащие в ряби лучики. Выдержать еще пару секунд, а потом… глубоко вдохнуть. Какое же это блаженство! Сколько раз со мной бывало такое? Обязательные субботы и воскресенья на даче, под присмотром предков.

Ну долго еще ждать этого врача? А может, я уже не вынырну никогда? Холодный пот по всему телу. Или просто сырость от булыжной мостовой?

О господи, да беги же! Чего ты стоишь, идиот!

Человек с собакой на поводке беспомощно переминался с ноги на ногу, озираясь в поисках телефонной будки. На секунду ему померещилось, что сердце схватила привычная боль. Или может схватить в любой момент. Как нынче утром. Присесть бы на минутку. Пока не успокоится пульс. Пора кончать с этими проклятыми сигаретами. Не то будет поздно. Грохнусь, как этот вот, где-нибудь на тротуаре, и помочь некому, пронеслось у него в голове.

Михал снова начал судорожно хватать ртом воздух, тело его выгнулось дугой и рухнуло на мостовую.

Только это заставило перепуганного хозяина пса стронуться с места. Какое уж там сердце. Припустил, сам не зная куда. Пес, гавкая, рванул за ним.

Зараза, да где же тут автомат, подумал Михал. И вообще, сколько можно такое выдержать?

Старик вдруг резко свернул. Казалось, будто пошатнулся, но нет, направился не к дальней площаденке, а к ближайшему дому. Постучал в окно.

Ну, давай же, давай, кипятился Михал. После звонка еще минут двадцать прождешь… Ему вдруг отчаянно захотелось вынырнуть из этого мутного сна.

А ведь сколько распинался перед нашими, что чихать хотел на такую жизнь! Ну да, это когда у меня ее никто не отнимал!

В окне мрак. Ни звука. Только отдаленный гул мчащихся по набережной машин.

От ярости, боли и бессилия хотелось биться головой о камни.

Человек с собакой растерянно двинулся по улице.

Еще окно.

И еще.

— Хулиганье! Марш отсюда с вашими шуточками! — Уродливая голова в бигуди. Резкий, визгливый голос, будто вгрызается в дерево циркулярка.

— Ну что вы, извините…

Господи, он еще извиняется! — Михал в бешенстве стиснул зубы.

— Вон там паренек лежит, ему «скорая» нужна. Не будете ли вы так любезны позвонить по номеру сто пятьдесят пять?

— У меня нет телефона!

И хрясь! Окно закрылось. Темнота. Темнота!

Вместо залитой солнцем глади все глубже и глубже под воду. Страшная тишина! Только испуганный старикан семенит куда-то по улице. И звон трамвая на остановке у моста Палацкого.

Ведь это даже не вода, а земля. Меня закопали? Избавились? Удалось-таки.

Но я еще жив. Если бы не этот пласт земли на груди, можно было бы дышать.

Не плачь, мама! Я жив. Спасите меня! Вытащите скорее отсюда!

Где-то слева в земле зашуршала мышь. Нет, не мышь — крыса. За ней другая.

Помогите!

Она кусает меня за ногу! И кровь хлещет, много крови из вены в машинку[6]. Все перепуталось. Да раскидайте вы эту землю! Милиция! Ненавистный звук милицейской сирены, от которого некуда скрыться. Облава? Точно. Когда они просто едут, сирена ревет с переливами. А тут рев все время лупит по мозгам. Это за нами!

Тише!

Пустите меня! Все колышется. Меня сейчас вырвет.

Он открыл глаза. Пространство вокруг сжимается. Какой-то трясущийся гроб.

Белый. И человек, сидящий рядом, тоже белый. Халат, худое, аскетическое лицо, чуть тронутое желтизной. Пристальный взгляд, будто у гипнотизера. Держит у моего лица что-то черное, присосавшееся ко рту и носу.

«Скорая», доходит наконец до Михала. А это кислородная маска.

Машина с синей мигалкой и включенной на полную мощь сиреной летит по ночному городу.

— Спокойно, спокойно… Еще минута, и приедем, — произносит человек в белом.

Но и минута в сумерках бреда кажется Михалу невыносимо долгой. Кажется, и с маской невозможно дышать.

Сделайте же что-нибудь! Вы же врач, хочется крикнуть ему, точно врач — всемогущий бог.

Лицо крепко сжато резиновой маской от кислородной подушки. Но страх потерять сознание от удушья не проходит.

Санитару, склонившемуся над носилками, запомнились в этот момент только расширенные от ужаса глаза Михала. И сухость спины, как всегда, когда исход решают минуты.

Почему он ничего не делает? Почему? Хоть бы какой-нибудь укол! Или понял, что уже без толку?

Разве мог Михал знать, что старик с собакой разыскал-таки полуподвальную квартиру, откуда ему разрешили вызвать «скорую», а произошло это в ту роковую минуту, когда диспетчер на пульте нервно поигрывала ручкой и мысленно, уже в который раз заклинала: ну хоть десять минут пусть никто не звонит. Всего десять минут… Из тех трех машин с врачами, что оставались на ночное дежурство в Праге, первую пришлось отправить на Бланицкую улицу — отравление газом в квартире, вторую на Старострашницкую — ножевые раны у жены хронического алкоголика, третью в Дейвице, где случилась авария. Другие «скорые», с бригадами из шофера и санитара, тоже были на выезде. Близился к концу суматошный вечер пятницы начала лета. Оставалось только ждать, пока какая-нибудь машина освободится. Наконец на диспетчерском пульте замигал световой сигнал. KQZ-134 возвращается на базу. Диспетчер включила связь:

— KQZ-134, KQZ-134, следуйте на Гораздову, у дома номер десять паренек в тяжелом состоянии.

На «скорой» под номером KQZ-134 врача не было.

Решили, что шансов нет, не стоит и возиться, осенило Михала. Вытаращив глаза, он следил за человеком в белом халате. Сирену и ту выключили.

Откуда ему было знать, что, едва на пульте замигал сигнал, означающий выезд «скорой» на место происшествия, диспетчер тут же сообщила в реанимационное отделение:

— Сейчас доставим вам паренька. Состояние тяжелое.

До места, где решится вопрос о его жизни и смерти, оставалось еще три километра. Там сестры уже готовили носилки, открывали столы с инструментами и лекарствами, проверяли аппарат искусственного дыхания.

Вообще-то Михалу повезло. В ту ночь это было последнее свободное место в реанимационных отделениях Праги и всей Среднечешской области. На самый экстренный случай.

Какая-то машина вильнула на перекрестке, похоже, водитель пьян. Шофер «скорой» резко затормозил и включил сирену, которую, щадя покой пражан, отключал на прямых улицах с хорошим обзором.

И чего им не спится, подумал в этот момент отец Михала, разбуженный воем сирены. Он поднялся закрыть окно на улицу. Про сына не вспомнил. Ему уже удавалось почти не думать о нем. Хорошо бы наконец приучить к этому и жену. Да, кстати, не худо бы ей вспомнить и о своих супружеских обязанностях, подумал он, засыпая.

Колышущийся мир вдруг застыл. Тишина. Даже мотор не гудит. Бред — снова глюки[7] — прикидывал Михал. Или все-таки конец?