– Жеребец! – снова возглашает наблюдатель и направлением руки показывает место, в которое должна упасть двухпудовая бомба.
Павел Степанович подходит к амбразуре, которую очищают и смачивают швабрами батарейцы.
– Ну-с, отойди, братец. А, Кошка! Чего ты застыл на месте?
Матрос нехотя отодвигается и неодобрительно смотрит на золотые эполеты адмирала.
– Он картошкой бьет, ваше превосходительство. Пристрелялся по амбразурам.
– Вот и нечего подставляться на картечь. По такому красавцу небось не одна девка заплачет.
Павел Степанович приставляет к глазам подзорную трубу. Облако дыма застилает батареи на Рудольфовой горе. Только вспышка огня указывает места орудий. За ночь французы открыли новые амбразуры, и, должно быть, у них не меньше пятидесяти орудий. Картечь рвется во рву, и осколки ее вместе с землей и мелкими камнями достигают амбразур. Напор воздуха срывает с головы адмирала фуражку, и она катится по рву. Что-то темное и клейкое каплет на руку Павла Степановича и трубу. Он выпрямляется и идет к ближайшему орудию.
– Нуте-с, голубчик, сними щит. Да не ломай фуражку, дело надо делать-с. Так-то, молодец! – одобряет адмирал, потому что матрос, несмотря на посыпавшиеся пули, живо снимает щит.
Нахимов сгибается над орудием и бросает артиллерийской прислуге:
– Подъемный винт на шесть градусов. Вправо, вправо. Есть. Так палить.
– Вот-с, попробуйте на этом прицеле, – говорит он лейтенанту, командующему батареей.
– К орудиям! – командует лейтенант.
Гремит залп, сотрясая весь бастион. С воем летят бомбы на Рудольфову гору, взметают над брустверами землю и балки.
– Очень хорошо! – кричит Нахимов в ухо лейтенанту. – Побыстрее надо. Батально. Не давайте им опомниться.
Через час на Рудольфовой горе один за другим раздаются взрывы, и столбы красного пламени в густом черном дыму поднимаются над линией французов.
– Пороховые погреба-с, – лаконически замечает Павел Степанович. Господа французы теперь вас не станут беспокоить. А вы все-таки тревожьте их редкими выстрелами, мешайте им работать.
Он собирается сесть на лошадь, но его окликает Корнилов, приехавший со своей свитой.
– Павел Степанович! Поздравляю с успехом… Да вы ранены? У вас вся голова в крови.
– Кажется, оцарапало-с. Слишком мало, чтобы об этом заботиться, разве фуражку придется новую приобретать.
– Беречься надо, Павел Степанович.
– Вам, вам беречься надо. Вы у нас начальник и душа защиты-с. Куда вы теперь, Владимир Алексеевич?
– Я на Четвертый и на Корабельную. Поглядеть, как против англичан управляемся.
– Ну зачем? Там Новосильский, там Истомин, ни к чему-с. И я вот на Восьмом только побываю, тоже приеду,
– Значит, встретимся на Малаховом. – Корнилов энергично жмет руку адмирала и пускает в карьер своего высокого ладного жеребца.
7-й бастион из орудий, фланкирующих приморскую батарею № 10, бьет по прибрежной полосе Карантинной бухты, препятствуя выдвижению французских полевых пушек в тыл приморской батареи. Редкий огонь бастиона удерживает противника.
Павел Степанович знает преимущества, которые будет иметь неприятель в состязании с береговыми батареями. Корабли могут стать на дистанцию обстрела около 500 саженей, тогда как нашим батареям придется отвечать на расстоянии не меньше 650 саженей. Вот уже французы отдают якоря. Из портов трехдечных кораблей показались клубы белых облаков и разошлись, прихотливыми фестонами. № 10 и Александровская батареи открывают огонь по устанавливающимся французским кораблям. Они вырастают из морской шири, и, кажется, нет им конца. С юга от входа в Херсонесскую бухту грозную линию неприятеля начинают "Шарлемань", "Марсель" и "Монтебелло". На этом корабле уже перебит шпринг и в двух местах вспыхнул пожар. "Монтебелло" и "Париж" под адмиральским флагом. "Жан-Бар", "Вальми", "Сюфрен", "Генрих IV", "Баяр", "Наполеон", "Юпитер" и два турка "Махмудие" и "Шериф" протянулись параллельно входу на рейд перед затопленными судами.
Еще дальше против Северной стороны – англичане. У французов 800 орудий, у англичан немногим меньше. Костырев, приехавший с Константиновской батареи, показывает Павлу Степановичу на смятом листке британское расположение. С запада корабли и пароходо-фрегаты – "Британия" и "Фуриус", "Трафальгар" и "Ретрибюшен", "Вандженс" и "Гигфлер", "Куин" и "Везувий", "Беллерофон" и "Циклоп" – всего 270 орудий. Вместе с винтовыми кораблями "Родней", "Агамемнон", "Санпарейль" и "Самсон" они подавляют Константиновскую батарею; севернее, против батареи Карташевского и башни Волохова, – "Тритон" и "Аретуза", "Террибль", "Лондон" и "Нигер", "Альбион" и "Файербранд". Итого, на каждое орудие береговых батарей приходится десять пушек неприятеля. Устрашающее превосходство! Эту силу не сравнить с силою кораблей Нахимова против синопских батарей.
Павел Степанович с беспокойством смотрит на батарею № 10. Огонь ее ослаб, и вся она застлалась дымом. Снаряды перелетают через ее казематы и, рикошетируя на местности, в огромном количестве ложатся перед 6-м и 7-м бастионами. Пройти на батарею трудно, но необходимо. Может быть, и орудия сбиты и люди погибли. Тогда неприятель сумеет ее занять с сухого пути, и корабли подойдут на дистанцию, более действительную для обстрела укреплений.
– Охотников надо-с. Что делается на десятом – выяснить.
Охотниками вызываются два черноморских пластуна – старый Сатин и волонтер Ширинский-Шихматов.
– Все знакомцы-с, – бормочет Павел Степанович. – И незачем столько-с. Тебе, Сатин, дело – орудие наводить. Пожалуй, сходите вы, Евгений. Не напрямик только. За завалами.
Облака затопляют корабли и стелются над фортами. Морская синь темнеет и вдруг исчезает в непроницаемом мраке. Звуки выстрелов сливаются в непрерывный глухой рокот, и только отблески молнии указывают моменты стрельбы, только свист и визг снарядов в небе выдают, что в этой адской канонаде корабли и береговые батареи продолжают напряженное сражение.
Павел Степанович смотрит на хронометр. Скоро три часа. Союзники рассеяли свой огонь. Они бьют по тылу, фасам, брустверу и казематам одновременно. Они не знают целей, по которым бьют. А хорошо вышло, что вход на рейд закрыт. Дело ясно: корабельный залп дает огонь сильнее и сосредоточеннее любого севастопольского форта, но борт корабля не в состоянии долго выдерживать огня. И еще вывод – на очень близком расстоянии батареям трудно было бы наводить орудия по корпусам кораблей. Значит, затопленные ветераны Черноморского флота не только не пустили врага на рейд, но и не дали ему приблизиться к фортам. Ежели же господа союзники решатся сократить расстояние, просим на мелководье, где ждет гибель.
Рокот пушечной пальбы затихает. Ветер с берега относит дым, и снова открываются эскадры неприятеля. Теперь можно подвести итоги первого этапа боя. На севере удаляется из линии корабль "Куин" с несколькими очагами пожаров, и большой пароход "Ориноко" потащил лишившийся мачт корабль "Альбион", а другой пароход стаскивает с мели "Аретузу". Сильно повреждены "Беллерофон", "Санпарейль" и флагман английской эскадры "Британия".
У французов "Париж" совсем изрешечен, а ют снесен ядрами. Он тоже горит и медленно удаляется за Херсонесский маяк. Линию огня оставляют "Вальми" и "Шарлемань".
– Отлично-с! – восклицает несколько раз Павел Степанович, слушая донесения наблюдающих флот неприятеля адъютантов.
– Отлично-с. Ежели наши батареи до вечера устоят, неприятель не скоро решится повторить морское бомбардирование. Чересчур дорого-с.
В это время с лошади соскакивает адъютант Корнилова Жандр. Бледный, с расстроенным лицом, он приближается к адмиралу.
– Ваше превосходительство, Владимир Алексеевич…
– Да, да, я обещал приехать на Малахов. Но, понимаете, загляделся на море. Сейчас…
– Владимира Алексеевича уже нет у нас. Он убит…
Павел Степанович простирает руки, точно хочет оттолкнуть страшную весть.
