Здесь очень трудно работать, еще труднее поддерживать дисциплину: квартирмейстеры все чаще и чаще рапортуют о дерзких разговорах части матросов, о противозаконных речах промышленников. Матросы здесь чувствуют себя много свободнее, чем в чужих портах. У правителя колоний вся воинская сила – инвалидная команда.

Подвыпивший рулевой с тендера "Баранов" приходит гулять в палатки крейсеровцев. Его бутыль американского джина быстро распита. Рулевой шумит о воровстве Компании и правителя колоний. Мехов продают на сотни тысяч долларов, а снабжение дрянное, голодное. Компания уже за два года задолжала сукно, кожу, порох охотникам и экипажам. Муку отпускают на голодный паек, а цены…

– Не приведи бог вам, ребята, быть на ихней службе, – каторга, – вопит один.

– А у нас не слаще.

– Чуть что, в подвал под домом правителя, – вторит другой промышленный.

На пьяные крики подходят еще охотники и крейсеровские матросы. Моряков начинают соблазнять мехами в обмен на одежду. Тут же возникает торг. Некоторые отчаянные матросы продают новоархангельцам казенные бушлаты, сапоги, связывают в узлы бобровые шкурки.

Дежурный по экипажу Домашенко вызывает караул и разгоняет сборище.

Правитель колонии спешно принимает меры. Отсылает в море промысловые шхуны. Бриги назначаются в Петропавловск, Охотск и Кантон. Военный шлюп "Аполлон" будет сопровождать "Крейсер" в обратном плавании на рейд Сан-Франциско за пшеницей и живыми быками. Но так как страсти не утихают, пускается в ход испытанное средство. По селению начинают бродить слухи о подготовке колошами нового нападения на крепость. Это оправдывает переход на суровое военное положение. По ночам на угловых башнях блокгауза жгут смоляные факелы, а свободных от промысла жителей расписывают по стенам и батареям.

Лазарев видит, что обстановка колонии разлагает экипаж, а его ближайший помощник Кадьян не только не может поддержать дисциплину, но всем своим поведением способствует подрыву ее. Приходит время для крутых решений.

Лазарев дает Кадьяну и Завалишину отпуск для возвращения в Петербург через Охотск. Команда не должна считать, что командир сделал ей уступку. Так нужно для дисциплины.

Лейтенант Нахимов в стороне от этих событий. Его с командой штрафных матросов Лазарев командировал из Новоархангельска на Озерный редут. Здесь на водяной мельнице Нахимов должен перемолоть пшеницу и приготовить запас дров.

Уже по ночам заморозки, и на заре деревья и травы стоят в голубом инее, а с зеркальной глади воды поднимается пар. Павел умывается выше мельничной запруды, докрасна растирает шею и идет к артельному кашевару.

– С нами, Павел Степанович?

– С вами.

Он примащивается на пенек рядом с Федяевым. Каблуков тщательно обтирает для него деревянную ложку. Угрюмый Сатин стучит по меди, и десять рук дружно тянутся к котлу.

– Черти, – неизменно говорит Каблуков, – и лба не перекрестили. Молитву!

Проглатывая слова и посматривая на пышную кашу, матросы бормочут: "И помилуй нас…" Павел делает все то же, что и матросы. Он отдыхает, он снова верит, что море создает товарищество моряков независимо от чинов и званий.

К вечеру молодежь крепко засыпает, но стариков мучает бессонница. Каблуков раскуривает трубку и делится с другом Федяевым.

– А ведь испортят парня?

– Известно, – отвечает Каблуков. – Уж так положено от века.

– А сейчас ничего…

– А сейчас он свойский. Грех жаловаться.

– Пропали наши с тобой лычки.

– В могилу их не возьмешь.

Они дымят, и дым гонит злую, не желающую помирать мошкару.

В шканечном журнале фрегата "Крейсер" на пути из Ситхи в Сан-Франциско обычные сухие записи: "От 15 ноября. Шторм. Сильная боковая качка. Изорван грот-марсель. Воды 19 дюймов (восемь дюймов прибыло с 5 до 8 пополудни). В полдень 8 дюймов (это значит, что работали все помпы), но в 4 часа пополудни уже снова 12 дюймов. Шторм возобновился с огромной силой.

Фрегат несет зарифленный фор-марсель, штормовую бизань, фор-трисель".

Лазарев оголяет рангоут, чтобы яростный ветер не встречал препятствий. Но ветер не идет по прямой. Неожиданно совершает предательский обход, нападает на судно с бакборта и уничтожает грот-трисель. Грот-штаги ослабли, и многопудовую мачту расшатывают удары уплотненного воздуха. Цепляясь за штормовые леера, марсовые волокут новый грот-трисель. А "Крейсер", пока парус поднимают и закрепляют, зарывается носом, и волны лижут верхний дек.

От 16 ноября. Шторм с полудня возобновляется. Новый грот-трисель изорван.

17 и 18 ноября риф-марсельный ветер. 19 и 20 ноября штормы в прежней силе. Штормовая неделя измотала людей. 20 ноября для работы в парусах не хватает рук. Лазарев приказывает послать наверх всех канониров:

– На корабле каждый моряк должен быть артиллеристом и каждый артиллерист моряком!

Но в шторм даже опытные марсовые с трудом управляются в снастях.

Канонир Егоров только накануне был признан здоровым. После шестидневного пребывания в лазарете он сразу задохнулся от ударов ветра, наполнивших его уши и рот холодным сжатым воздухом.

В отяжелевшей голове что-то застреляло, ввинтилось в затылок острой болью. Егоров должен пройти по портам до нока рея, но всякий раз, когда он хватается руками за мокрое и холодное бревно, фрегат стремительно летит в бездну и рей уходит вниз. Наконец он изловчился обнять бревно и перекинуть ногу, когда корабль круто идет вверх на гребень волны. Он сидит на шаткой скрипучей снасти и порывы шквала то прижимают его к дереву, то стремительно рвут в сторону. Ему кажется, что он попал в какой-то вихревой круг, что вода и небо переместились, а корабль совсем исчез. Он кричит, и ощущение, что он существует, что он может звать людей, на мгновение возвращает ему равновесие, а с ним является стыд перед товарищами за преступное промедление и трусость. Он судорожно ползет вперед, натирает колена до крови о подпертки. В несколько секунд добирается до нока рея, но ему эти секунды представляются часами, и животный безграничный страх перед бездной моря опять овладевает им. Не может освободить даже руку для работы. Делает это жмурясь, с противной слабостью и дрожью в ногах. И тут ветер валит обмякшее тело. Егоров летит головой вниз в водяное облако.

– Человек за бортом!

Павел Нахимов не на вахте и только что вышел наверх взглянуть на лютую стихию. Распорядиться должен вахтенный начальник, но покуда он лишь приказал сбросить спасательные буйки.

Тогда Павел кричит спускать ял, и матросы во главе с Сатиным без раздумья забираются в шлюпку. Но как спустить ее на качке? Удар в борт разобьет ял в щепы.

Зорко оглядывается Павел. Торопливо приказывает:

– Готовь топоры рубить тали.

И выждав, когда шлюпка вместе с кораблем стремительно кренится к воде, кричит:

– Слушай команду, руби!

Сам вскакивает в шлюпку, когда она отрывается от корабля. Какое-то мгновение – и корабль уже далеко впереди, и шлюпка в злых, заливающих ее волнах. Гребцы успели увести ял от страшного удара о борт. Под сильными взмахами весел ял всходит на гребень, скользит по скату и снова взбирается в гору.

Павел берет курс норд-вест. Фрегат не мог пройти за это время больше мили, при скорости семь узлов. Офицер тщательно всматривается в горизонт, держа румпель. Со шлюпки видимость не велика. Ял перебирается через бесконечное число валов, а все же моряки видят лишь сверкание белой пены и черно-зеленые волны.

Лейтенант сажает на руль Сатина и становится на банку, но все так же тщетно осматривает горизонт. Ничего! А ял уже далеко от фрегата, и временами волны совсем закрывают мачты "Крейсера".

Надо возвращаться. Канонир Егоров стал жертвой Тихого океана.

На яле ставят мачту. Гребцы могут дать отдых усталым спинам и одеревеневшим рукам. Но недолог этот отдых, потому что шквал ломает легкую мачту и уносит за борт. У Сатина при этом щепой разрезан лоб от виска до переносья. Павел кладет голову раненого на свои колени, отрывает кусок своей рубахи, туго перевязывает рану. Тем временем, повинуясь приказанию, часть людей разбирает весла и мрачно гребет, а другие выливают воду. Ял, постоянно захлестываемый гребнями волн, нахлебался воды.