Между тем молодежь из свиты Меншикова принялась осматривать достопримечательности хутора. Сам князь расположился в спальне, чтобы отдохнуть.

Адъютанты Веригин и Грейг, отличавшиеся особенно веселым нравом, гуляли в саду и забавлялись тем, что карабкались на деревья, доставая плоды, причем Веригин чуть не разорвал свой мундир. Панаев, как более серьезный и всегда старавшийся угодить князю, сам напросился на поручение допрашивать казаков, присылаемых к князю с наблюдательных постов. Меншиков велел ему докладывать о таких курьерах по усмотрению.

Часам к пяти адъютанты князя проголодались и, собравшись на крыльце, с нетерпением ожидали обеда, который уже был заказан кухарке.

- Посмотрим, чем угостит нас здешняя Цирцея, - сказал Веригин.

- ЕИе ез! 1аШе, сотте 1ез зер! рёспез сарйаих (она уродлива, как семь смертных грехов), - фыркнул Грейг; между адъютантами французский язык преобладал, несмотря на их патриотическое настроение.

- Господа, посмотрите, кого это сюда несет, - сказал Веригин.

Действительно, в экипаже, составлявшем нечто среднее между бричкой и татарской арбой, ехал молодой человек, судя по форме - военный врач. Он выскочил из брички и, поговорив с казаком из конвоя князя, стоявшим у ворот хутора с куском арбуза в руке, тотчас же поспешил на крыльцо к адъютантам.

- Позвольте узнать, господа офицеры, - сказал он, - правду ли мне говорит казак, что здесь остановился сам главнокомандующий?

- Совершенную правду. А вам что надо? - несколько свысока спросил Панаев.

- Да я... я приехал к родственнику, владельцу хутора... Оказывается, он уехал... Я военный врач, спешу в Севастополь, думал остановиться у брата... Теперь, конечно...

- Да вы, батенька, не стесняйтесь, - покровительственно сказал Веригин. - Князь никого не желает стеснять. Найду я место и для вас. Милости просим.

- Благодарю вас... Позвольте отрекомендоваться: врач Алексеев...

- Очень приятно. Я доложу князю, - сказал Панаев. - Князь велел всем вновь прибывшим врачам представляться ему лично.

- Помилуйте. Но я весь в пыли... Мне совестно...

- Это ничего, - авторитетно сказал Веригин, подмигивая Грейгу, так как доктор показался ему смешным чудаком, над которым следует потешиться. Пускай князь проберет его по-своему, - шепнул Веригин на ухо Панаеву.

Князю доложили, и доктор был немедленно позван в спальню. Через полчаса он вернулся оттуда красный и вспотевший, как из бани.

- Ну что? Ну что? - приставали к нему адъютанты.

- Удивляюсь! Откуда светлейший так знает медицину, - говорил доктор, вытирая потный лоб. - Я на выпускном экзамене не подвергался такому строгому испытанию, как теперь... Чего только не спрашивал князь!

- Да, батенька, мы никого не пропускаем без внимания! - сказал Веригин. - Воображаю, пробрал вас светлейший по косточкам!

- Однако, господа, право, не мешало бы обедать. Цирцея, кажется, капризничает; хоть бы ты, Грейг, сыграл по отношению к ней роль Одиссея, сказал Веригин.

- Предоставляю тебе эту честь.

- А ты, вероятно, принял на свою долю испытать превращение в какое-нибудь не совсем красивое животное?

- Однако ты остришь! Боюсь, что эта острота не оригинальная, а заимствованная.

- Но уж, во всяком случае, не у тебя...

- Господа, не ссорьтесь, это портит аппетит, - сказал Панаев.

Наконец давно ожидаемый обед был подан. Пришел и князь. Адъютанты острили над кулинарным искусством рябой Цирцеи, но ели преисправно и пили вино, принесенное экономом из погреба владельца, хотя оно было невысокого качества.

Князь прочитал по этому поводу целую лекцию о причинах, влияющих на дурное качество крымских вин, причем выказал разнообразные сведения по агрономии и ботанике. Панаев поддакивал князю, Грейг и Веригин, сидя на другом конце стола, острили и балагурили между собою.

Князь встал со стула раньше всех и вышел на крыльцо. Адъютанты подняли такую возню и шум, что наконец князь вошел в столовую, погрозил им пальцем и, не говоря ни слова, ушел в спальню.

Между тем все чаще стали приезжать с наблюдательных постов казаки с различными донесениями. Сначала князь доверялся расспросам Панаева, но вскоре стал сам выходить на крыльцо и прислушиваться.

Вечерело. Адъютанты князя удалились в диванную, где с помощью денщиков разделись и улеглись спать. Но им не спалось. Они продолжали балагурить и дурачиться до поздней ночи. Веригин бросил в сонного Грейга подушкой, крикнув: "Грейг, вставай, летит бомба!" Тот спросонок вскрикнул так, что князь испугался и послал узнать, в чем дело узнав же настоящую причину, рассердился не на шутку, после чего адъютанты присмирели и стали говорить уже шепотом, пока наконец сон не одолел их.

X

Наши войска постепенно стягивались к реке Алме.

Еще первого сентября в лагере на Северной стороне засуетились, начались приготовления: осматривали штыки, раздавали патроны, сухари, надвертки, пыжов-ники. Утром второго числа было назначено выходить из палаток по тревоге. Солдаты расхаживали по лагерю в амуниции, ежеминутно готовясь надеть ранцы. Погода была довольно прохладная, а по-крымскому - даже холодная. Солнце светило ярко. На горизонте ясно виднелся неприятельский флот, сдвигавшийся к Евпатории. Пароходы, по большей части небольших размеров и потому дававшие весьма неверное представление о силе неприятельского флота, шныряли вдоль берегов, то приближаясь к Севастополю, то удаляясь. Раз только показался гигантский английский пароход, но, по выражению солдат, понюхал-понюхал да и ушел. После полудня раздалась команда: "Надевай ранцы!" Построились перед палатками своих рот, потом формировались в батальоны. Теперь только барабанщики, как будто из приличия, ударили тревогу.

Солдаты Тарутинского полка особенно интересовались тем, что делается в Евпатории, так как их товарищи были посланы туда на целебные грязи, и они-то составляли слабосильную команду - единственный гарнизон Евпатории. Тарутинцы построились одни из первых. Приехал полковой командир генерал Волков и объявил солдатам поход.

Командиры батальонов молодцевато сидели на своих конях.

Один из них, тучный, никогда еще не бывавший в походе, особенно старался ободрить свой батальон, видимо сообщая этим бодрость самому себе. Он пыхтел и кричал своим зычным, несколько сиплым басом: "Смотри, ребята! На штыке француза долго не держи. Пырнул в брюхо да и скорей тащи назад. Шапками его, каторжного, закидаем!"

Эта фраза стала исторической.

- Помни, ребята, - говорил сам полковой командир генерал Волков, патронов даром не расстреливай! Пуля дура, а штык молодец!

Один только подполковник Горев, командир второго батальона, сидел нахмурившись на своем коне и не отвечал на вопросы других командиров. Но когда тронулись в поход, он сердито пробормотал: "Не хвались, идучи на рать!.."

Медленно подвигались тарутинцы к реке Каче. Дорога шла по холмистой местности, почти сплошь покрытой зеленеющими садами и виноградниками. Кое-где белели красивые домики владельцев хуторов. Даже грязные татарские сакли, утопая в зелени, казались уютными и приветливыми. Приближаясь к Каче, полк вышел на местность более ровную. Батальоны правым плечом были подведены к какому-то помещичьему домику. Им велели остановиться для отдыха. У подошвы холма солдаты расположились группами.

Стали приготовлять первый бивуачный ужин.

Несколько офицеров, в том числе и подполковник Горев, взобрались на холм, чтобы осмотреть окрестность. Было еще светло. С горы виднелось море, и было заметно, как постепенно прибывали неприятельские суда. Некоторые офицеры разговаривали между собою, другие смотрели молча.

- Послушай, Иванов, - говорил молодой поручик еще более юному подпрапорщику, - ведь ты поэт. Неужели тебя не вдохновляет это зрелище вражеского флота? Ну-ка, сочини на сей случай что-нибудь вроде твоего "Голоса русского". Как это у тебя там: "С моря полночи угрюмой..." Забыл, ей-Богу! Да говори же, голубчик.