- Так вот, господа, всем вам известно, что неприятель приблизился сюда с сильным флотом. Мое дело чистое: у меня есть инструкция на случай приближения врага, превосходящего наш гарнизон силами...

Стряпчий расхохотался во все горло:

- Вот распотешил! Экий забавник! Превосходящий силами! Уж не думаете ли вы дать генеральное сражение?

Но его не поддержали. Судья сердито взглянул на него, а исправник проворчал:

- Тебе-то все смешки! Ты, чай, и с француза сумеешь взять барашка в бумажке.

Стряпчий сконфузился и с той минуты на все время совещания совсем стушевался.

- Так вот, господа, я со своей командой немедленно удаляюсь в Симферополь. У меня уже укладывают вещи. Жена совсем собралась.

- Ради Бога, ввввы уж и мои ящики с сссссоббой возьмите, - сказал почтмейстер. - Одддних казенных ддденег тттттысяч двенадцать нннаберется, дддда и частные есттть ссссумммы.

- Вы уж, Петр Алексеевич, о частной корреспонденции не особенно хлопочите: убрать бы казенное добро, - сказал судья. - Ох, Господи! Откуда такое наказание!

Исправник, из отставных гусар, от которого слегка несло спиртом, разглаживал свои молодецкие усы и смотрел на бургомистра с таким видом, как будто собирался его съесть. Бургомистр, толстый купчина в синей чуйке, сидел на краю стула и постоянно вытирал потное лицо красным платком.

- Ну а как же, господа, насчет карантина? - спросил майор. Этот вопрос беспокоил его более всего, так как, не зная в точности значения исправляемой им должности, он страшно боялся ответственности.

- А вот что! Вы себе уходите с вашей слабосильной командой, а я, черт возьми, остаюсь, - героически произнес исправник, стукнув кулаком по столу. - Не будь я гусар присяжный, ежели я побоюсь француза! Мало мы их били в двенадцатом году!

- Если так, то и я останусь, - решительно сказал комендант. - Жену с детьми отошлю на почтовых, уж вы дайте нам лошадок получше, Петр Алексеевич, а я вам за то дам людей, они вам все уложат, и конвой вам дам для казенных ящиков.

- Ррад уссслужить... - сказал почтмейстер.

- А нам-то как же, отцы родные, - сказал бургомистр, вставая и кланяясь в обе стороны. - Ведь это, примером будучи сказать, сущее разорение... У меня, почитай, четвертей тысячи две одной пшеницы, окромя другого-прочего.

- А ты на армию пожертвовал, твое степенство! - злорадно сказал исправник. - Аршинничать умеете, а теперь платись. Не хотел мне по сходной цене продать овес, покорми теперь французских лошадок!

Судья, долго наблюдавший в трубу, вдруг вскричал:

- Ну, господа, пока мы тут судим да рядим, эти окаянные едут сюда на всех парах. Вот посмотрите! - Он передал трубу коменданту. Действительно, на горизонте уже показался фрегат "Трибун", а четверть часа спустя можно было заметить множество черных точек, которые вскоре оказались клубами дыма от неприятельских пароходов.

В городе, где с раннего утра ждали неприятеля, поднялась суматоха, как во время пожара, тем более что жители думали, будто едут турки. Все, как могли, укладывались, торговались и бранились с извозчиками-татарами, кричали, суетились, и, когда неприятельский флот приблизился к гавани, почти весь чиновный мир Евпатории уже оканчивал укладывание домашнего скарба. Многие женщины горько плакали, испуганные дети визжали и хныкали - словом, было настоящее столпотворение.

Было около полудня, когда винтовой фрегат "Трибун", повернувшись к городу бортом и грозя жерлами тридцати шести орудий, стал на якорь, не имея возможности подойти к берегу по причине мелководья. К фрегату подплыла русская зеленая карантинная лодка и, сделав опрос, повернула назад. В некотором отдалении виднелось несметное количество мачт и пароходных труб. Вскоре к берегу причалила неприятельская шлюпка с парламентерским флагом в которой находились, между прочим, французский полковник Трошю и английский Стиль. На берегу их встретили комендант, исправник, бургомистр и несколько купцов - караимов, татар и русских.

Полковник Трошю молодцевато подошел к коменданту и, на мгновение приложив руку к козырьку, попросил бывшего с ними переводчика, кое-как изъяснявшегося по-русски, сказать "губернатору", каковым он счел майора, что союзники требуют сдачи города и, если их требование будет исполнено, предоставят "гарнизону" право беспрепятственного отступления.

- Это все я понимаю, - сказал майор, - но перметте... монсье... Черт возьми, и я в былое время умел парле франсе, совсем забыл теперь... Ну все равно, позвольте мне узнать, с кем имею честь говорить? Полковник Трошю назвал себя и сказал через переводчика, что прислан от самого главнокомандующего маршала Сент-Арно{61}.

- В таком случае, сударь, позвольте мне полученное вами от вашего начальства предписание.

Трошю начал терять терпение и просил майора через переводчика поскорее принять бумагу, в которой значились условия сдачи, но майор не брал ее в руки.

- Нет, уж это вы извините... Перметте... У нас карантинные правила. Сначала надо бумагу окурить, и тогда только приму от вас, Бог вас знает, может быть, у вас чума.

Переводчик передал эти слова Трошю; тот улыбнулся и велел передать в свою очередь на словах содержание бумаги, гласившей, что союзники намерены сделать в Евпатории высадку не позже как через час и просят жителей не беспокоиться, так как честью Франции ручается за неприкосновенность имущества всех мирных граждан.

- Высадке я воспрепятствовать, кажется, не могу, - прошептал майор на ухо исправнику. - Как по-вашему, батенька?

Исправник, прежде храбрившийся больше всех, немного струсил, но не из боязни врага, а из страха ответственности перед начальством, хотя ему был подчинен не город, а уезд.

- Да вы настаивайте насчет карантина, может быть, хоть этим время протянем.

Майор был один из тех мирных военных людей, которым во всю жизнь свою ни разу не приходилось встречаться с неприятелем, исключая черкесов - он раньше служил на Кавказе. "Но черкесы разбойники, - думал он, - а как быть с этими, по-видимому, столь любезными неприятелями?" Он положительно не знал, как вести себя, и помнил только, что надо соблюдать карантинные правила.

- Высадке я, конечно, помешать не могу, - сказал майор, - но все ваши солдаты, офицеры и даже генералы обязаны выдержать семидневный карантин.

Узнав от переводчика содержание этих слов, Трошю расхохотался, чем немало обидел майора.

- Да знаете ли вы, - воскликнул хвастливый француз, - что через семь дней вся наша семидесятитысячная армия будет в вашем Севастополе?! Что же, губернатор, если мы не примем ваших условий?

- Тогда я не дозволю вам высадки, - твердо сказал майор, ни на минуту не задумываясь над вопросом, могут ли двести человек его слабосильной команды удержать семидесятитысячную армию. Майор помнил только свой служебный долг и приказ начальства и больше ничего не хотел знать.

- А если мы все-таки высадимся? - спросил Трошю.

- Тогда я буду жаловаться.

- Кому? Мы действуем на основании правил войны, и наш император вполне одобрит наши действия, - сказал Трошю.

- Да помилуйте, господин полковник! - вскричал майор, меняя упрямый тон на просительный. - Ну что вам составит! Ведь вы меня подводите. Ведь у меня жена и дети. Меня упекут под суд. Уж, ради Бога, подчинитесь нашим правилам. Выдержать карантин - сущая безделица, ей-Богу! Я даже берусь на все это время доставлять вашим солдатам печеный хлеб или муку, как хотите: у нас в городе хлеба довольно - у купцов наберется до шестидесяти тысяч четвертей. И мельницы здесь есть, на самом берегу моря.

Английский полковник Стиль, 'все время молчавший, навострил уши и спросил переводчика, сколько это выйдет бушелей. Узнав, что такое русская четверть, он, несмотря на все свое британское хладнокровие, чуть не подпрыгнул и мысленно обозвал майора глупцом. Англичанин тотчас же обратился к бургомистру и спросил его через переводчика, может ли он доставлять муку и по какой цене?