Припадок ревности, мелочная досада, все в нем исчезло, все, кроме бесконечной жалости и любви к ней. Он держал руку Саши в своей: оба они стояли на коленях у края могилы, и лицо Лихачева было так близко к ее щеке, что он чувствовал теплоту дыхания любимой девушки.
Лихачеву не было дела до этого умершего старика и до всех окружающих. Он любил эту девушку более чем когда-либо и думал, что и она любит его, хотя так убита горем, что теперь ей не до любовных признаний.
Вот уже все стали расходиться с кладбища, могила была давно засыпана и покрыта венками. Луиза Карловна и Лиза молились и плакали. Саша по-прежнему стояла на коленях, не поднимая глаз; Лихачев стоял подле нее.
- Не пора ли и нам, Луиза Карловна, - раздался резкий, неприятный голос доктора Балинского. От этого голоса Лихачева передернуло.
- Позвольте мне довести домой Александру Васильевну, - сказал Лихачев ее матери, чувствуя в себе внезапный прилив смелости.
- Ах, мой друг, ведь он молчит, молчит наш покойник! - не столько расстроенным, сколько жалобным голосом сказала Луиза Карловна. - Поддержите мою бедную дочь!
Лихачева передернуло: столько фальши почувствовал он в словах вдовы. Он встал и с торжественным видом повел Сашу под руку. Доктор с неудовольствием поглядел на него и предложил свои услуги Лизе.
XII
В один из последних мартовских дней к зданию библиотеки подходила группа из двух офицеров и двух молодых девушек. Это были Лихачев, шедший рядом с Лелей Спицыной, и граф Татищев, оживленно разговаривавший с Лизою Минден.
Несколько раз Лихачев, пользуясь редкими случаями, когда имел отпуск, приглашал на прогулку свою Сашу, но она упорно отказывалась и сидела дома, по целым часам погруженная в полную апатию. Она все еще не могла примириться с мыслью о смерти отца. Лиза уже успела отчасти забыть свое горе, о котором ей напоминали лишь ее траурное платье да странствования вместе с сестрой на могилу отца, куда они постоянно приносили свежие венки. У Лизы молодость скоро взяла свое, она по-прежнему стала играть сонаты Моцарта и Бетховена и гулять с моряками и офицерами. Лихачев долго убеждал Сашу пойти хоть на полчаса прокатиться на лодке. Видя безуспешность своих усилий, он сначала был серьезно опечален, но, получив записку от Лели, не утерпел, был у нее раза два и наконец уговорился с нею устроить прогулку. Лиза Минден также согласилась участвовать.
В качестве кавалера для Лизы кстати подвернулся граф Татищев, иногда бывавший у Минденов. Решено было пойти сначала посмотреть библиотеку. Лиза еще ни разу не была внутри здания и просила об этом. Луиза Карловна охотно дала согласие. Отсюда молодые люди думали отправиться к Адмиралтейству, а потом прокатиться на славу на рейде. Чтобы успеть сделать все это, собрались рано и часов в семь утра подошли к красивому парадному входу библиотеки. Здесь посредине находится портик, поддерживаемый двумя колоннами ионического ордера с шестью статуями каррарского мрамора. Вот и две громадные статуи в нишах нижнего этажа: по одну сторону - Архимед, по другую - Ксенофонт, и два сфинкса по бокам парадной мраморной лестницы.
Лихачев знал всех сторожей, и, несмотря на раннее время, вся компания беспрепятственно вошла в большую залу, с двумя рядами окон, с галереею и железною решеткою, в центре которой укреплены большие часы-хронометр. Посредине залы стояла модель стодвадцатипушечного корабля "Двенадцать апостолов" со всем вооружением в две с половиной сажени длины. Они прошли и наверх, где были две большие комнаты для чтения, и вниз, в газетную комнату, в переплетную и в типографию; потом пошли смотреть, по просьбе Лизы, могилу Лазарева, по соседству с библиотекой, наконец, отправились на площадку, возвышавшуюся над портиком, полюбоваться на вид города и Черного моря.
- К чему здесь поставлен флагшток? - спросила Леля.
Действительно, на площадке стоял флагшток, который, подобно шлюпочной мачте, мог быть убран и вновь поставлен.
- По распоряжению Владимира Алексеевича Корнилова, - ответил стоявший здесь с подзорною трубою в руке флаг-офицер, в котором Лихачев узнал одного из офицеров с корабля "Великий князь Константин".
- Отсюда, - поспешил пояснить Лихачев, - даются теперь сигналы. Видите, вот стоит сигналист. Прежде давали сигналы с городского центрального телеграфа. Там еще несколько выше над уровнем моря, чем здесь, но площадка очень тесна и неудобна для переговоров морскими сигналами с судами, плавающими в виду порта. Здесь и ближе к рейду, и площадка просторная.
- Можно мне посмотреть в трубу? - спросила Леля флаг-офицера.
- С величайшим удовольствием... Прошу вас! Только извините, долго нельзя: у нас служба.
Леля стала смотреть; ей это было не в диковинку, так как у ее отца была отличная труба.
- Кажется, я замечаю на горизонте какое-то иностранное судно.
- Быть не может, сударыня, я только что смотрел и не видел, - сказал флаг-офицер.
- Вам, верно, так почудилось, - сказал Лихачев.
- Нет, видно, у меня глаза лучше ваших, право, я вижу иностранный трехмачтовый пароход.
Флаг-офицер попросил трубу обратно, посмотрел и воскликнул:
- Вы правы, теперь я начинаю видеть!
- Что, Елена Викторовна! Вам принадлежит, быть может, честь открытия первого неприятельского парохода! - воскликнул граф Татищев. - Ведь теперь война объявлена, и господин Лихачев, вероятно, скажет, что мы не выпустим ни одного англичанина, который попадет в наши руки.
- А вы разве не того же мнения? - спросил Лихачев. - Впрочем, если вас послушать, можно подумать, что наши доблестные моряки хуже турецких, а англичане настоящие морские боги...
- Ну, этого я, положим, не думаю, - сказал граф. - Я даже уверен, что именно этот коварный британец, усмотренный такою горячею патриоткою, какова Елена Викторовна, непременно станет добычею наших моряков.
- Вы что-то часто смеетесь над моим патриотизмом, - сказала Леля. - Ну а вы, граф, что вы такое? Патриот или космополит?
- Ни то ни другое... Я просто русский человек и думаю, что можно быть русским, не будучи квасным патриотом.
- А я разве квасная патриотка? Как вы любезны, граф.
- Однако это в самом деле нечто серьезное, - пробормотал флаг-офицер и, не обращая более внимания на гуляющие пары, велел сигналисту делать сигналы. С корабля и с центрального телеграфа "Великий князь Константин" также ответили сигналами.
- Ну-ка, Елена Викторовна, позвольте проэкзаменовать вас... Вы позволите барышне еще на минутку взглянуть в трубу? - спросил Лихачев флаг-офицера.
- Сделайте одолжение, но только на минуту, теперь дело спешное.
Леля посмотрела в трубу.
- Ну что же, вижу корабль; теперь вполне ясно, он идет к Бельбеку.
- Под каким флагом?
- Под австрийским, хотя корабль как будто английский.
- Неужели?
- Совершенная правда, - подтвердил флаг-офицер. - Я сам удивляюсь. Впрочем, вероятно, это только так... вывеска. Корабль, несомненно, английской конструкции.
- Видите, видите! - обрадовалась Леля. - Вот и не удалось меня срезать! Я выдержала экзамен!.. Мерси, - сказала она, возвращая офицеру трубу.
- А! Я так и знал! - вдруг воскликнул флаг-офицер. - Подлый англичанин!
- Что такое? - спросил Лихачев.
- Каков англичанин! - сказал флаг-офицер. - Теперь лег на норд-вест и догоняет русское купеческое судно, кажется, "Александр Невский".
- Сущие разбойники!
- Вот вам и ваши англичане! - сказала Леля, постоянно пикировавшаяся с графом Татищевым, с которым она недавно познакомилась у Минденов. Под влиянием Лихачева отец Лели стал чаще прежнего отпускать ее в гости, и хотя Леля не отличалась светскими манерами, но давно перестала быть той робкой, запуганной девочкой, какою ее когда-то знал Лихачев. В ней была некоторая дикость и угловатость, сначала шокировавшая графа, но мало-помалу граф свыкся с этим, и Леля показалась ему даже не лишенной известной пикантности. Граф называл ее непочатой, непосредственной натурой, и после светских петербургских барышень она казалась ему, во всяком случае, интереснее севастопольских "аристократок". Патриотическое одушевление семнадцатилетней дикарки забавляло графа, и он нарочно поддразнивал ее, рисуясь своим скептическим отношением ко всему русскому.
