Лари-Ла и в самом деле изнывал от безделья. На корабле никто не болел. И ему никак не удавалось обогатить медицинскую науку открытием новых, космических болезней. Особой склонности к теоретической работе он не имел и все дни только и делал, что писал у себя в каюте своеобразный юмористический дневник, напичканный разными анекдотами и происшествиями. Мы иногда смеялись над тем, что к моменту возвращения на Зургану у нас будет не только серьезный, академический бортовой журнал, записываемый в памяти главного электронного мозга, но и дневник Лари-Ла, рисующий нашу экспедицию в весьма своеобразном освещении.

— Однажды от безделья, — заговорил Лари-Ла, когда Сэнди-Ски сел в кресло, — я превратился знаете в кого? В колдуна! Да-да! Не удивляйтесь: в древнего колдуна. Это было, конечно, на Зургане. Я работал одно время врачом в археологической экспедиции. Археологи — неприлично здоровый народ, и меня томила скука. От одного из археологов я узнал, как выглядели и чем занимались древние колдуны. И вот я решил напугать археологов, сыграть с этими здоровяками злую шутку. Однажды ночью археологи сидели около костра. Я же в это время, спрятавшись в кустах, наспех переодевался и гримировался. Вы только представьте себе такую картину: темная ночь, тревожный шум кустов, первобытный костер и разго воры о древних суевериях и прочей чертовщине. И вдруг перед археологами из-за кустов появился самый настоящий колдун — в живописном костюме, с густой и длинной, до колен, бородой и с нелепыми телодвижениями. Вы бы только посмотрели — эффект был поразительный!

И Лари-Ла показал нам, как он изображал перед оторопевшими археологами колдуна. Лари-Ла обладал незаурядным актерским талантом, и все мы смеялись от души. Его артистическому успеху способствовал сего-дняшний костюм. Он, единственный у нас, зачастую нарушал форму астронавта. Мы все носили простые, крепкие и удобные комбинезоны. А Лари-Ла питал пристрастие к праздничной одежде, иногда крикливой и сверхмодной. Сегодня вечером, как нарочно, он был в живописном, экстравагантно красочном костюме, сильно смахивавшем на одеяние древних колдунов.

— А вот еще один случай…

Но в это время снова раздался трехкратный звон, и все жилые помещения корабля наполнились звуками ночной мелодии. Это своеобразная музыка, ласковая и усыпляющая. В ней слышатся звуки ночной природы: и шелест травы, и легкий перезвон листвы, и мягкое шуршание морского прибоя.

Лари-Ла больше уже ничего не рассказал. Он строг и придирчив, когда дело касается режима.

— Об этом случае завтра, — сказал он.

Все разошлись по каютам. Лишь молодой штурман Тари-Тау остался дежурить у пульта управления.

Вечер в кают-компании мне понравился. Смешно, что у меня возникли какие-то нелепые подозрения. И все же… Все же мне почему-то грустно и немножко не по себе. Почему — и сам не знаю.

Звуки ночной мелодии становятся все нежней и нежней. Невольно слипаются глаза. С завтрашнего дня буду вести дневник систематически. А сейчас спать.

Утро!.. Трудно сказать, что мне больше нравится в нашей строго размеренной жизни: уютно-интимные вечера в кают-компании или бодрые утренние часы.

Проснулся я от громкой, медно-звенящей утренней мелодии. В противоположность усыпляющей — ночной — она полна энергии и бодрости, в ней много ликующих, солнечных звуков.

Быстро одевшись, я поспешил в кают-компанию и присоединился к членам экипажа, которые проделывали гимнастические упражнения. После гимнастики мы, весело толкаясь, вошли через узкую дверь в кабину утренней свежести.

Кабина утренней свежести — это бассейн, наполненный морской водой и прикрытый сверху серебристой полусферой-экраном. Раздевшись, мы выстроились на песчаном мысе. Было холодно и неуютно. Но вот Али-Ан дотянулся до кнопки у двери и нажал ее. И вмиг все преобразилось.

Мы по-прежнему стояли на песчаной отмели. Но перед нами был уже не бассейн, а бескрайний океан. Вода, до этого неподвижная, заколыхалась, и наши ноги начал лизать пенистый прибой. Блестящая полусфера превратилась в беспредельный голубой небосвод. Оттуда полились жаркие лучи искусственного солнца, так похожего на солнце родной планеты. Далеко впереди зеленел островок, покрытый густой растительностью. С той стороны подул ветер, чудесный соленый ветер, несущий аромат трав и древних морских приключений…

Здесь, в кабине утренней свежести, мы забываем, что находимся на звездолете, затерянные среди холода безграничных пространств. Каждой частицей своего тела мы ощущаем родную планету…

На песчаной отмели становилось жарко. Мы бросились в воду и поплыли наперегонки. Вперед вырвался Лари-Ла. Меня всегда изумлял этот располневший увалень: плавает он превосходно. Я кое-как догнал его. Но далеко плыть нельзя: впереди все же ненастоящий морской горизонт, а экран, создающий иллюзию бесконечной стихии.

Когда мы, освеженные и веселые, вышли на песчаную отмель, хлынул дождь, который сменился ультразвуковым душем. Ультразвуковые волны, пронизывая тело, то сжимают, то растягивают каждую клетку организма. Получается исключительно приятный и полезный микромассаж.

Натянув комбинезон, я первым вышел из кабины — вышел бодрым и свежим, как росистое утро. Вслед за мной выскочил Сэнди-Ски. Его густые, мохнатые брови забавно шевелились: Сэнди-Ски испытывал блаженство.

— Словно заново родился, — рассмеялся он. — Кабина мне напоминает остров Астронавтов. Удивительный остров!

— На Зургане ты отзывался о нем несколько иначе, — возразил я. — Предполетную подготовку, доказывал ты, астронавт должен проходить в суровых условиях, где-нибудь в пустыне или в горах, а не на этом тепличном острове, где разнеживается человек, размягчается его воля.

— Я говорил тогда чистейший вздор. Я переменил свое мнение после одного случая, помнишь?

И Сэнди-Ски ушел в рубку внешней связи, а я уселся в кресло перед пультом управления. Сэнди-Ски напомнил почти забытый мною эпизод. Я живо представил этот трудный переход через остров, вспомнил, как мы преодолевали густые заросли, стремительные реки, скалистые горы. Сэнди-Ски передал все скрупулезно точно. И в то же время в его рассказе чего-то не хватало, чего-то конкретного, живого, трепещущего…

На минуту мной снова овладела тревога, снова зашевелились подозрения, сдобренные изрядной порцией страха, отвратительного, липкого страха.

Надо посоветоваться с Лари-Ла. Ведь мнительность — один из признаков расстройства нервной системы…

Я был настолько погружен в невеселые мысли, что не услышал, как сзади подошел Али-Ан.

— Извините, капитан, — Али-Ан коснулся моего плеча.

Я обернулся и внимательно посмотрел на него. Только сейчас я заметил, как постарел Али-Ан. На лбу и около глаз появилось множество морщинок. А ведь в начале полета это был почти юноша.

— В чем дело, Али? Вы хотите сесть в кресло? Ваша очередь дежурить?

— Да. И, кроме того, капитан, вам необходимо побывать в рубке внешней связи. Оттуда иногда доносятся едва слышные, но крепкие выражения. Сэнди-Ски чем-то, мягко говоря, недоволен.

И на бледных губах Али-Ана вспыхнула обычная улыбка, острая, как клинок, с оттенком тонкой и чуть надменной иронии.

Я зашел в рубку внешней связи и застал Сэнди-Ски в сильном гневе. Он отчаянно и виртуозно ругался. Я рассмеялся, все мои недостойные подозрения мгновенно исчезли. Ведь это же Сэнди-Ски! Мой необузданный друг Сэнди-Ски! В полной мере я мог оценить всю живописность его метафор.

— Что случилось, Сэнди?

Сэнди-Ски, успокоившись, проворчал:

— С экраном творится что-то неладное. Видимо, торможение все же отразилось на его дьявольски нежных блоках.

— Но вчера же он работал.

— Работал на пределе. А сейчас посмотри, какая чертовщина!

Изображение планет на экране двоилось, троилось, было расплывчатым и туманным. Наконец, экран совсем погас.