Я встал, выбрался из зарослей травы и ступил на тропинку.

Тропинка привела к деревянному мостику, перекинутому через небольшую речку с топкими, заросшими осокой берегами. На противоположном берегу к перилам мостика прибита дощечка, на которой я прочитал странную надпись: «В нашей стране сбудутся все твои мечты и желания».

А желание у меня сейчас только одно — поесть. Нестерпимый голод терзал мой желудок. Я голодал уже миллионы лет. Я срывал с кустов малины сочные, спелые ягоды и горстями отправлял в рот. Голова сладко кружилась, но ягоды не насытили, а лишь распалили голод.

Тропинка слилась с пыльной дорогой, которая привела меня в небольшую деревню. Я насчитал десятка три изб — новых, добротных, с затейливой резьбой на окнах. Но за окнами никого не заметил. Никого нет в огородах и садах. Только шумные ребятишки носились по улице.

Увидели они одинокого путника и налетели на него, как голодные комары. Мальчишки и девчонки роем кружились вокруг меня, с визгом приплясывали и вопили:

— К нам с неба упал моряк! Моряк с неба бряк! Ур-ра!

— Где же взрослые? — спросил я.

— В поле. Идем.

Ребятишки вцепились в полы моего кителя, в рукава и шумной гурьбой повели меня в поле.

— Анютка! — закричал черноволосый парнишка. — Моряк локоть расшиб. Помоги. Ты мастерица.

Анютка, остроносая девчонка с белым платком на голове, побегала по поляне, порыскала вокруг глазами и отыскала какую-то траву. Она приложила к моей ране широкие листья, и те приклеились, как пластырь. Боль исчезла. «Ловко», — подумал я.1 За рощей открылось поле, где под жарким солнцем искрилась, колыхалась тяжелыми золотыми волнами пшеница. Урожай, по всему видать, отменный. Мужчины косили, женщины с песнями подбирали стебли с колосьями, вязали снопы и складывали их в скирды. И все у них получалось быстро, ловко и ладно. «Сельский рай», — усмехнулся я.

— Бабы, смотрите! — рассмеялась краснощекая молодуха. — Еще один небожитель!

Крестьяне и крестьянки, побросав косы и снопы, столпились около меня и наперебой спрашивали:

— Где упал? За рекой? Там у нас дыра какая-то. Часто падают. Есть хочешь?

— Да кто вы такие? — спросил я.

— Такие же небожители, как и ты. Только мы уже давно здесь. Устроились хорошо. Удивлен, почему работаем без машин? Ни к чему нам эти вонючие тарахтелки. Без них приятнее.

— Объясните, что это за мир такой? Снаружи облако, а внутри планета.

— Вот этого, милый, не знаем. Был у нас только что старец с парнишкой. Он объяснял, но мы ничего не поняли. Говорил он о звездах, о каких-то… Как их? Реликтах.

— О реликтах? — Сердце у меня учащенно забилось. Неужто он? — А как звать старца?

— Старец Рум.

— Это он! Капитан! Давно ушел? Куда?

— Да ты не торопись, морячок. Пообедай с нами. Помним, какие мы были в первые дни. Голодные как волки. — Крестьяне и крестьянки, показывая в небо, смеялись. — Ох и наголодались мы там. Хватит.

— Дорогие мои небожители, отпустите. Догнать мне надо старца. Это же мой капитан. По какой дороге он пошел? Покажите.

Показать вызвалась все та же шустрая Анютка. Прихватив каравай хлеба, она вприпрыжку помчалась по пыльной дороге. Я еле поспевал за ней. Минут через пять она сказала:

— Вот они.

Чем ближе мы подходили, тем больше падало у меня настроение. Какой же это капитан? Обыкновенный нищий — в лаптях, с котомкой за плечами и с посохом в руке. Рядом с ним шагал босоногий подросток. Нищие оживленно переговаривались, и вдруг подросток воскликнул:

— Клянусь Аларисом! Ты ошибаешься, капитан. Это же юнга!

— Малыш! Капитан! — окликнул я их.

И тут Анютка в страхе попятилась и присела. Ей показалось, что на меня накинулись с целью задушить. Капитан, прослезившись, бросился обниматься. А юнга повис у меня на шее и, болтая ногами, визжал:

— Штурман! Клянусь Атарисом! Наш штурман!

— Да объясните, в чем дело? Как вы докатились до нищенства?

— Я профессор университета, — усмехнувшись, с достоинством ответил капитан. — А юнга учится на курсах. Сейчас у нас каникулы. И мы вот так отдыхаем.

— Ну и причуды у тебя, капитан. То Дед Мороз, то нищий.

— Все надо изведать в жизни. И нищим побыть приятно. Тут обоюдная радость. Крестьяне с удовольствием подают милостыню, а я в благодарность объясняю мир.

— Ничего они не поняли. Да и я сбит с толку.

— Нам попалась уникальнейшая реликтовая галактика, — сладко жмурясь, заговорил капитан. — В ней нагляднее, чем в других островках Вселенной, проявляется космическая душа.

Старец Рум, а ныне вновь капитан, да еще и профессор, прочно усаживался на своего любимого философского конька. «Все пропало, — уныло подумал я. — А так есть хочется». Юнга, знавший слабость капитана, рассмеялся и остановил его:

— Капитан, штурман так и пожирает глазами твою котомку. Он голоден, как черная дыра.

— Ах да! — опомнился капитан.

На краю дороги, на пригорке с цветущими васильками он расстелил тряпицу и выложил сельские дары. У меня слюнки потекли: вареные яйца, сало, огурцы, помидоры. И конечно же термос с чаем.

— Вот только хлеба маловато, — пожаловался капитан.

Но тут подскочила Анютка и протянула каравай.

— Да ты молодчина, Анютка. Догадалась прихватить. Садись с нами.

Но Анютка, хихикнув, поскакала в село — новостей у нее теперь на целый день.

Я вцепился зубами в сало, потом набросился на огурцы, и ароматы их пьянили, кружили голову. Наконец-то дорвался я до радостей буйного вещественного бытия — и слушал капитана вполуха, изредка перебивая его короткими репликами и вопросами.

— Сбит с толку, говоришь? — посмеивался капитан. — Наши университетские космологи и физики не в лучшем положении. До хрипоты спорят: облако или планета? И то и другое — так я считаю. Извне — громадное космическое облако. Влетаешь — и кто-то, или что-то, предлагает райскую планету.

— Живое и мыслящее облако? Космическая душа?

— Не ехидничай. — Капитан погрозил пальцем. — Повторяю: я не идеалист. Однако и не вульгарный материалист. А что, если облако — это нечто высокоорганизованное и по-своему даже бессознательно — не смейся! — именно бессознательно мыслящее. Что это? Материя или?.. — Капитан наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить, и махнул рукой. — Нет, забыл. Но знаю, что это не обычная материя, а нечто более фундаментальное и первичное. Ведь наверняка эта реликтовая галактика родилась намного раньше обычных.

— Раньше! Сам видел! — подхватил я и, поперхнувшись недожеванным яйцом, замолк.

— Милый мой, вспомни, — умоляюще глядя на меня, просил капитан. — Мне самому кажется, что видел нечто грандиозное, изначальное. А вот забыл. Временами мерещится, что я возник из пустоты вместе с Большим Взрывом. Чушь, конечно.

— Не чушь, а… — И опять я замолк. В сознании моем образовался глубокий провал, и там, на дне, шевельнулось что-то, скакнули на миг какие-то далекие видения и неслыханные озарения. — Нет, капитан, хоть убей, не помню.

— Вот так и со всеми нами, — вздохнул капитан. — Бессмертный дух, родившись земным, вещественным младенцем, не помнит ничего. Он как бы в полной тьме и заново открывает мир. А мы здесь получили вещественное тело уже взрослыми и находимся в полутьме и кое-что помним. Кое-что… Нам, видимо, не положено знать главное, сокровенное. Единственное, что знаем на этой волшебной планете, — это то, что мы небожители, как выражаются крестьяне, и что мы бессмертны. — Подумав, капитан продолжал высказывать уже что-то свое, пришедшее на ум только здесь: — Более того, не только мы, но и наши мечты, творческие фантазии миллиарды веков незримо носятся в пространстве. А здесь, в реликтовой галактике, они находят свое пристанище и получают вещественное наполнение. Скажи, может быть такое?

— У этого дьявола все может быть! — взревел я, подражая старпому-тиранозавру.