Он бросил взгляд на часы над стойкой. Час дня. К хомяку он пришел в одиннадцать. И пробыл у него около часа. Всего час? Или УЖЕ час? И то, и другое можно воспринимать или обозначить как самое худшее, самое долгое, самое тяжелое и самое незначительное время его существования. Он знаком указал владельцу заведения на бутылку белого вина и по выражению лица хозяина понял, что пора вынуть из кармана деньги и выложить их на стойку.
– Еще раз по порции для всех! – воскликнули гарсон и хозяин, на этот раз засуетившиеся по-настоящему. Рюмки вновь потянулись к Матье, и раздались голоса: «Спасибо!», «Спасибо, мсье!», «За ваше здоровье!», «Еще раз по белому!» и т. п. Следует сказать, что Матье был внешне привлекателен, даже мужчины признавали это. Он обладал типично французским добродушием, прекрасно сочетавшимся с обликом регбиста, каковым он и был. (С точки зрения женщин, в нем было и нечто такое, что и не определишь столь благодушным словом.) Но в данный момент он был человеком без имени, что до некоторой степени раздражало «Портовый бар», как называлась его новая гавань.
– За что пьем? – спросил его сосед, предварительно осушив рюмку на тот случай, если ему пришлось бы сделать судьбоносный выбор: чокаться ли с фашистом или коммунистом. Чести его теперь ничто не угрожало: рюмка была пуста.
– Что ж… за ваше здоровье! – проговорил Матье. – За мое, за ваше, за здоровье всех, за жизнь!
Послышались возгласы одобрения, рюмки разом опустели и опустились. Посетители почувствовали, что обязаны проявить учтивость к столь щедрому незнакомцу. Хозяин тоже в конце концов проникся уважением к неизвестному клиенту, оживившему коммерцию. Началось своего рода соревнование, и на место опустевших бутылок выставлялись полные.
Заведение было веселым, и это винцо определенно повело себя предательски, мало-помалу замещая кровь в жилах Матье. Ведь не может же джентльмен отказаться от рюмочки: и клиенты не заказывали «круговую», каждый тем не менее счел себя обязанным предложить по рюмочке «новенькому».
Половина второго, два. Казалось, что окружающие позабыли обо всем на свете, ибо священный час обеда уже давно настал. Сотоварищи Матье по стойке оказались вполне приличными в общении людьми, если не считать одного надоедливого типа, в третий раз перечислявшего с напускной наигранностью всех любовников своей жены и, разумеется, запутавшегося окончательно, да еще одного из присутствовавших, делавшего вид, будто он сотрудник ДСТ и в курсе всех политических скандалов века, однако вынужден следить за каждым своим словом.
– Внимание! Больше ни слова! Молчание! Поверьте мне: рот следует держать на замке! – выкрикивал он, попеременно поднося к губам указательный палец и рюмку и меняя их местами в бешеном темпе.
Не собираясь следовать этому ритму, Матье тем не менее без устали пил белое рюмку за рюмкой, одновременно куря сигарету за сигаретой; и по мере того, как организм его усваивал спиртное – что для него продолжало оставаться источником наслаждения, – все жизненные проблемы расставлялись по местам. Придя в это кафе как незваный гость, Матье ощущал, как мало-помалу он становится званым и желанным (даже если этот званый гость становился все более желанным по мере того, как он платил все больше и больше). И он почувствовал себя другом, родным и близким всех этих людей, которых, в свою очередь, стал воспринимать как друзей, родных и близких. Болезнь и смерть ушли куда-то на задний план, и тому появилась тысяча оправданий: да, ему предстоит умереть, однако утверждает это пока что один лишь хомяк. Да, возможно, на этой земле ему остается прожить всего шесть месяцев, но он проживет их по-царски. Он бросит вызов этим неведомым микробам – слава богу, для этого у него хватило смелости и твердости натуры. Да, он умрет, но это будет переход в другую жизнь или уход на другую планету, ибо есть в нем, в Матье, нечто бессмертное, например, душа. И это не громкая фраза или дань религиозной догме, а радостное, жизнеутверждающее и добровольное смирение. Красная кровь Матье была чересчур красной, даже если она когда-то была голубой, как утверждала Элен, тайно влюбленная в аристократию. Кровь его – а она наверняка стала трехцветной после того, как сегодня в нее влилось столько белого вина, – так вот эта трехцветная кровь будет поддерживать его довольно долго. Сколько раз ему приходилось слышать об уму не постижимых и так до сих пор и не понятых – не понятых медиками-специалистами – случаях исцеления, когда больные опровергали самые мрачные прогнозы и жили по двадцать-тридцать лет. А чем он хуже? В конце концов, в равной степени безумными являются оба умозаключения: что он скоро умрет и что он выживет! А может, ему отправиться в Лурд в сопровождении Элен и Сони, поддерживающих его с обеих сторон. Он представил себе, как они все трое стоят у грота, что уже само по себе станет чудом номер один, причем каждая из женщин будет желать его исцеления и смерти соперницы. И он вообразил себе три их силуэта на фоне грота, больше напоминавшего грот Людвига II Баварского, нежели грот Лурда, а может быть, ему это так представлялось потому, что фильм Висконти он видел, а Лурд – нет. И он рассмеялся, что совсем не вязалось с рассказом завсегдатая скачек о мошенничестве на ипподроме, из-за чего тот надулся и отошел в сторону. Человек из ДСТ, «рот на замке», воспользовался этим и проскользнул на его место.
– Скажите, только без шуток, что сегодня за праздник? Можете на меня рассчитывать, я никому не скажу, у меня рот на замке! Но мне так хочется знать! Умерла ваша теща?
Он расхохотался.
– О, нет! Пока нет! Но и за это стоило бы выпить, – проговорил Матье, который и в самом деле терпеть не мог мать жены.
Это было логично! Он ненавидел тещу, обманывал жену с молодой любовницей, был на самом деле типичным заурядным французом. Единственное, что несколько выделяло его из общей массы, заключалось в том, что ему предстояло умереть значительно раньше, чем большинству ему подобных; к тому же… к тому же он знал об этом. Ну чем не повод для выпивки! Да, по этому поводу можно выпить, но говорить тут нечего.
Вот так-то. Смерть, как и жизнь, – абсурд, и смешно было бы рассчитывать на то, что последние свои месяцы он посвятит поиску ответа на вопрос «Почему?». Подобно трем четвертым своих близких, он всю свою жизнь, начиная с того возраста, как стал на нее зарабатывать, отвечал на вопрос «Как?». Вопрос «Почему?» оставался прерогативой подростков и профессиональных мыслителей. И не было никаких доказательств тому, что поиск ответа на этот вопрос вменяется в обязанность умирающим, то есть будущим мертвецам; а он ощущал себя живым, как никогда, благодаря белому вину, благодаря алкоголю, который столь несправедливо обозвали злом нынешнего столетия, хотя на самом деле алкоголь – друг человека, панацея для души, сообщник тела. Почему бы не признать его достоинств, его столь радикальный, столь могучий, столь спасительный, столь действенный эффект? Не признать того, как вино благоволит человеку, как оно способно облегчить бремя существования, раздвинуть горизонты радости и опоэтизировать жизненные впечатления, оказать поддержку робким, внушить надежду отчаявшимся, развеселить обиженных? А безоглядность, высокий порыв, что алкоголь привносит в мир всеобщей посредственности? Как же не поблагодарить этот чудесный костыль, столь ловко избавляющий от тягот хромоты человеческую душу? Почему бы не вглядеться повнимательнее во взаимосвязь интеллекта и алкоголя, в их глубочайшее сродство, в источник их взаимодействия? Теперь Матье обратил свой отрешенный, безмятежный, смиренный взгляд на скоротечность своей жизни и значимость предстоящей смерти, взгляд тем более смиренный, что за час до этого он, Матье, запаниковал и перепугался (просто-напросто он тогда пил всего лишь чай с лимоном). Матье спокойно размышлял о том, что у него еще осталась возможность покончить с собой – через шесть месяцев или через два дня, ведь для этого у него есть охотничье ружье, и это решение показалось ему столь же уместным и удобным, сколь невозможным, устрашающим и трагическим представлялось еще два часа назад! Алкоголь вновь сделал Матье Казавеля самим собой и вернул ему смелость и самоуважение.
