Фьора узнала, что ее звали сестра Херувима, имя редкое, но очень подходящее ей. Ему соответствовали ее розовое, пухленькое личико и голубые глаза. Херувима была дочерью крестьянина из окрестностей Сполето, сеньор которого отдал ее в монастырь вместе со своей младшей дочерью Приской. В Сан-Систо Херувима жила уже почти пять лет и чувствовала себя здесь вполне счастливой – она не могла себе вообразить, что на свете есть места более красивые. Хотя не все было так уж безоблачно в этой обители – многие монахини страдали от лихорадки.
– Ничего не поделаешь, – заключила она, горестно разводя руками. – Это все болото, которое находится недалеко от монастыря. Летом здесь много комаров, а они разносят малярию.
Короче говоря, Сан-Систо, может, и был самым красивым местом в мире, но, возможно, одним из самых нездоровых. Благодаря небу лето должно скоро кончиться, а к тому времени, когда оно снова наступит, Фьора надеялась покинуть этот монастырь. Но в этот вечер, лежа на свежих простынях, пахнущих бергамотом, предварительно поужинав макаронами с базиликом и вкусным салатом из фруктов, молодая женщина подумала, что, несмотря на комаров, этот монастырь был по-своему одним из тех привилегированных мест, где боль отступает и где еще можно верить в божественное милосердие.
Сестра Херувима была немного разочарована тем, что Фьора не отвечала ей подобной откровенностью, но та извинилась, сказав, что очень устала и хочет спать, и пообещала поболтать с ней в следующий раз.
Изумительное ощущение того, что находишься вдалеке от человеческой злобы и можешь полностью располагать собой, не покидало Фьору и в последующие дни. Под ласковым, но твердым руководством настоятельницы Джироламы казалось, что монастырь живет одной большой семьей, каждый член которой был, по-видимому, вполне доволен своей судьбой. Монашенки-доминиканки находили в труде, музыке, молитве и созерцании духовный мир и душевное равновесие, которые дают духовный порядок. За стенами Сан-Систо не было слышно уличного шума, шепота интриг, предсмертного крика жертв, падающих каждую ночь на улицах в результате многолетней ссоры между могущественными семьями Орсини и Колонна, делившими между собой власть в Риме. В монастыре восхваляли господа бога и работали во славу его. Службы здесь были чрезвычайно красивы. Фьоре нравилось участвовать в них и петь вместе с монашенками, принявшими ее с любезностью и не задавая лишних вопросов.
Знали, конечно, что она была флорентийка, единственная в монастыре, и в скором времени всем стало известно, что она была вдовой одного из лучших военачальников Карла Смелого. Но монашенки абсолютно ничего не знали о покойном герцоге Бургундском, кроме одной, которая после некоторого колебания подошла однажды к Фьоре в саду.
Этот сад являлся для молодой женщины любимым местом отдыха, и, как только позволяло время, она усаживалась на лавочке в саду с каким-нибудь рукоделием или медленно прогуливалась по хорошо ухоженным аллеям. Он совсем не был похож на сад у дома с барвинками, ни даже на сад в вилле Бельтрами во Фьезоле, который Фьора так любила.
Несмотря на приближающуюся зиму, в этом саду, в котором завяли уже почти все цветы, росла огромная приморская сосна, вокруг которой раскинулись лимонные и гранатовые деревья, а также лавровишни. Тропинки были выложены мраморными плитами, а в фонтанах еще журчала вода. Здесь было множество и других средиземноморских растений, запах которых распространялся повсюду. Был, конечно, и огород, тщательно возделанный и защищенный от ветров кипарисами. Все это было произведением гениального, но немного сумасшедшего садовника.
Она сидела на скамейке, облюбованной ею с первого дня пребывания, и держала в руке покрывало для алтаря, которое она начала вышивать, но на этот раз ее пальцы не бегали по ткани. Тут Фьора увидела, что к ней подходит молодая монахиня. Она обратила на нее внимание в капелле из-за ее ангельского голоса, да и лицо ее показалось Фьоре чем-то знакомым.
Фьора приветливо улыбнулась ей, давая понять, чтобы та не стеснялась подойти, ибо девушка явно робела:
– Вы хотите поговорить со мной, сестрица?
– Прошу извинить меня за то, что побеспокоила вас, – сказала молодая монашенка, сильно краснея.
По всей видимости, она недавно поселилась в монастыре, потому что, как и на Фьоре, на ней было белое платье послушницы.
– Ну что вы, никакого беспокойства. Как видите, я просто сидела и мечтала. Присядьте, пожалуйста, рядом.
– Спасибо. Вот уже несколько дней, как я желала бы поговорить с вами, но мне надо было для этого собрать всю смелость. Дело в том, что нам сказали, что вы из Флоренции и что вы замужем за графом из Бургундии. И мне хотелось бы узнать… вы случайно не графиня де Селонже?
– Да, – ответила удивленная Фьора.
– Не подумайте, ради бога, что меня просто разбирает любопытство. Вы лучше поймете меня, когда я скажу вам, кто я.
– Вы сестра Серафина. Я справлялась о вас, потому что мне очень нравится, как вы поете.
– Верно. Здесь я сестра Серафина, но в миру я была Антонией Колонна.
Фьора сразу же вспомнила милого верного пажа Карла Бургундского, обладающего звонким чистым голосом.
– Баттиста! – воскликнула она. – Я прекрасно его помню. Вы его родственница?
– Наши матери сестры, и мы с ним одного возраста. Даже если бы мы были близнецами, мы все равно не были бы более близкими. После того как он уехал, он мне часто писал… и много говорил о вас. Мне кажется, вы были друзьями?
– Больше чем друзьями! Вы говорите, что он для вас как брат. Для меня он тоже был вроде младшего брата. Когда я была заложницей герцога Бургундского, только благодаря Баттисте я не впала в полное отчаяние. Но после похорон герцога Карла он исчез, и я больше ничего не знаю о нем. Вы можете сообщить мне что-нибудь о его судьбе? – спросила Фьора с надеждой. – Я предполагаю, что он возвратился в Рим?
– Нет. Он остался там!
Сестра Серафина отвела глаза, чтобы собеседница не увидела ее слез, и радость Фьоры тут же сменилась беспокойством.
– Он остался в Нанси? Но почему? Он не был ранен в последней битве, которая стоила жизни герцогу, и мне говорили, что из-за его юного возраста он не был взят в плен?
– Действительно, он мог бы вернуться. Если он остался во Франции, так это по своей собственной воле. Он попросил, чтобы его взяли в число тех монахов, которым поручено следить за могилой Карла Смелого, кого он боготворил. Он никогда не вернется!
На этот раз Серафина плакала, не скрывая своих слез, а огорченная Фьора не знала, как успокоить бедняжку и смягчить ее горе. В этот момент она сильно упрекала себя.
Отдавшись целиком вновь обретенной любви, она совсем забыла о юном паже и покинула Нанси, даже не пытаясь встретиться с ним вновь. И все-таки поведение Баттисты было непонятным. Неужели он любил герцога до такой степени, что пожелал навеки остаться его слугой? Неужели он решил похоронить вместе с ним все земные надежды? Неужели он решил навеки остаться возле его могилы? Какая абсурдная вещь! Что же тогда произошло возле пруда Сен-Жан, куда Баттиста проводил тех, кто разыскивал тело побежденного герцога? Что потрясло при виде трупа, наполовину съеденного волками, этого юношу, мечтавшего о славе, любившего жизнь? Он был молод, красив, богат и благороден. Чего же еще желать? Может быть, любовь? Любовь, которая ждала только его и никогда не осмеливалась назвать свое имя?
– У нас никто не понял, почему он принял такое решение, а меньше всего наш дядя, князь Селано, с которым Баттиста поехал в бургундские войска. Он сделал все, чтобы вернуть его, но столкнулся с такой несгибаемой волей. Баттиста твердо решил стать монахом.
– Это просто бессмысленно! Как можно посвятить себя религии без согласия главы семьи? Его отец дал на это согласие?
– Никоим образом! Он возлагал на Баттисту большие надежды.
– Тогда почему бы не обратиться к папе? Я знаю, что вы одни из двух самых влиятельных семей Рима.
– Это было когда-то раньше, а теперь нет. Сейчас Орсини берет верх, потому что принц Вирджинио – лучший друг князя Джироламо Риарио, самого любимого из пятнадцати племянников святого отца. Мы, конечно, не отказались от войны с этой семьей бандитов, но на победу рассчитывать не приходится.
