Киркхэм проводил доктора до двери, а вернувшись, обнаружил, что Дора поднялась наверх – вероятно, в комнату Тимми. Постояв немного в нерешительности, Киркхэм направился в кабинет и приступил к составлению текста проповеди, но подобающие случаю слова отказывались складываться у него в голове. Он знал, что вертелось на языке у Роунтри, и второй Киркхэм твердил ту же самую фразу.

«Сама жизнь, – злорадствовал неумолимый голос, – не более чем химическая примесь».

На восьмой день января Тимми погрузился в кому, и с тех пор Джону и Доре Киркхэм оставалось только ждать. Длительные дежурства у постели ребенка приобрели для Киркхэма фантастическое значение: он ощущал себя так, будто сам выпал из нормального течения времени. А его Тимми – он уже покинул один мир и ожидал, когда для него уладят все необходимые формальности перед допуском в следующий.

Теперь, с началом последнего испытания, Киркхэм обнаружил, что держится лучше, чем осмеливался предположить. Он спал часто, но урывками, и временами просыпался в полной уверенности, что слышит в комнате Тимми какое-то движение. Однако всякий раз, открывая дверь и заглядывая в спальню сына, Киркхэм видел лишь неподвижно лежащую детскую фигурку. Горошины лампочек на диагностической панели у изголовья горели ровным светом, своим однообразным узором демонстрируя, что в состоянии Тимми не произошло никаких резких изменений.

Единственный признак активности исходил от пульсирующих светом чернил на крышках коробок с наборами «Биодо», которые по настоянию Доры сложили рядом с кроватью. Их присутствие по-прежнему коробило Киркхэма, но в ночные часы – пока Дора и Тимми спали – он боролся и превозмогал свои страхи.

Киркхэм питал к «Биодо» отвращение, потому что этот материал, казалось, наделял мужчин, женщин и детей – всех без разбору – возможностью творить жизнь. По элементарной логике, такая власть неизбежно вела к отрицанию Бога, а это, в свою очередь, означало, что человечек по имени Тимми Киркхэм обречен навсегда раствориться в небытии. Лишь Бог – а не производители наборов «Биодо» – мог обещать жизнь после смерти.

Киркхэм нашел простой, хоть и неприятный способ выйти и затруднения.

Его собственная гигантская гусеница получилась гораздо уродливей, чем первое творение Тимми, и потому разбирать ее оказалось менее мучительным занятием, чем он ожидал. Серебряные разъемы легко отделились от серого модуля, и движение прекратилось. Чисто механическая операция. Не о чем и расстраиваться.

Вторая конструкция Киркхэма – гусеница чуть побольше – имела один глаз и ползла к источнику света до тех пор, пока интенсивность излучения, проходящего сквозь радужную оболочку, не достигала определенного уровня, что заставляло искусственное создание поворачивать вспять. Эта гусеница тоже во многом уступала творению Тимми (Дора была права, говоря об особом таланте сына), но манера, в которой она продвигалась к свету, застывала в нерешительности, разворачивалась, ползла прочь, а затем вновь устремлялась к световому пятну, выдавала наличие сложных побудительных мотивов.

Однако, вникнув в принципы ее работы, Киркхэм сообразил, что гусеница не многим отличается от игрушечной машинки на батарейках, которая умудряется не свалиться с края стола. К вящей своей радости, он понял, что был слишком наивен, сравнивая грубую конструкцию «Биодо» с уникальным в своей многосложности живым организмом.

В пульсирующей тишине ночного бдения, пока его сын мало-помалу приближался к смерти, Киркхэм с подчеркнутым безразличием сгреб с пола одноглазую гусеницу и, вскрыв ей брюхо, расчленил на множество частей.

Тимми умер ранним утром двенадцатого января.

Джон и Дора Киркхэм, держась за руки, стояли возле кровати и наблюдали за медленным угасанием лампочек на диагностической панели. К счастью, иных признаков заключительного акта не было. Личико Тимми светилось мирным сиянием перламутра. Киркхэм чувствовал, как внутри него меркнут другие огоньки – Господь никогда и не требовал, чтобы человек спокойно мирился со смертью ребенка, – но самое драгоценное пламя продолжало отбрасывать ровный свет, придавая ему сил.

Дора сделала глубокий судорожный вздох и тяжело оперлась на руку мужа. Киркхэм провел ее из детской в их спальню. Молча принимая его заботу, она позволила уложить себя на диван и накрыть пуховым одеялом.

– Побудь здесь немного, – мягко сказал Киркхэм. – Может, получится вздремнуть. Я пока позвоню в клинику. – Он направился к двери.

– Джон! – устало, но твердо произнесла Дора.

– Да?

– Я… я тебе все осложняла, но я была неправа. Совершенно неправа.

– Знаю, милая. Но главное, что ты это осознала. Все остальное уже не важно.

Подобие улыбки появилось на ее лице.

– Это случилось как раз в тот момент, когда Тимми покидал нас. Я просто поняла, что так не может все закончиться. Поняла, что мы встретимся с ним снова.

Киркхэм удовлетворенно кивнул:

– Тебе было дано откровение. Постарайся не забыть о нем. Никогда!

Он выключил свет, притворил дверь и направился к лестнице. Откуда-то справа донесся неясный шум, словно при падении на пол маленького предмета. Киркхэм застыл, не донеся ступни до половицы. Звук, похоже, шел из комнаты, где покоился Тимми. Не тратя время на раздумья, он взбежал по лестнице и распахнул дверь детской. При тусклом свете тело сына было исполнено невозмутимого достоинства. Даже не представляя, что еще он надеялся увидеть, Киркхэм шагнул через порог.

«Надо было прикрыть ему лицо», – мелькнула мысль.

Он подошел к кровати и натянул простыню поверх знакомых, точно высеченных в мраморе черт. Но прежде инстинктивно помедлил и смахнул прядь волос с чуть влажного лба ребенка. Киркхэм уже полностью накрыл тело, когда вдруг заметил, что к его пальцам прилипло несколько крошек сероватого материала, напоминающего корковый воск «Биодо».

«Не может быть, – сказал он про себя. – Его же следует расплющивать на запястье. С какой стати Тимми прижимать его ко лбу? Ведь этого нет в сопроводительной инструкции!»

За спиной что-то зашевелилось.

Киркхэм мигом повернулся и в ту же секунду прижал дрожащие ладони ко рту. Из дальнего темного угла выступила прямая фигурка. Подволакивая ногу, как это некогда делал Тимми, она с распростертыми объятиями двинулась прямиком к Киркхэму. Ее губы шевелились, и Киркхэму казалось, что он слышит слабый искаженный звук.

«Па… па… Папа».

Он отшатнулся и упал, опрокинув стул. Лежа на полу, он наблюдал, как фигурка подбирается ближе – нагая и розовая, двигающаяся с жутковатой несуразностью калеки. Ее губы продолжали шевелиться, глаза неотрывно смотрели на него.

– Джон? – Голос Доры просочился из иной вселенной. – В чем дело, Джон?

Киркхэм попытался представить, что случится, если Дора вдруг войдет в комнату. Внезапно явилась уверенность, а следом – готовность защитить жену от злого рока, уже настигшего его.

– Все в порядке, – крикнул он. – Только не вставай.

Киркхэм поднялся на колени и позволил миниатюрной фигурке приблизиться почти вплотную. «Пустите детей приходить ко Мне», – глумливо процитировал двойник. Закрыв глаза, Киркхэм ждал, когда гладкое холодное тельце уткнется ему в ноги. Затем он поднял его и большими пальцами вскрыл грудную клетку, обнажив шнуровидные нервы, устремленные к голове. Подцепив ногтем, он вырвал их с корнем, и маленькая фигурка в его объятиях замерла без движения.

«Всего-то требуется – разобрать обратно на детали», – подумал Киркхэм, отводя взгляд от безжизненного тела на постели; на лице его теперь играла прежде не свойственная ему улыбка.

«Чисто механическая операция…»