— Ну ладно, хватит болтать попусту. Иди давай, не морочь мне голову, хочу с этой дрянью разделаться, чтобы завтра отдать ей платье.
Кафар еще немного посидел над книгами и лег спать.
А Фарида встала из-за машинки только во втором часу ночи, а потом еще жарила на завтра котлеты для Кафара и для себя.
…Когда он вернулся домой, Фарида уже привела из садика обоих детей, уже покормила их и теперь дожидалась его. Она сразу поставила перед ним ужин, и Кафар накинулся на еду с такой жадностью, что Фарида его даже пожалела:
— Похоже, ты сегодня остался голодным? Да и бледный какой-то.
— Просто очень устал.
— Зря все же ты поторопился с устройством на работу. Тяжело тебе будет…
— Ничего, как-нибудь! Можно подумать, тебе легко.
Фарида посмотрела на него признательно. Убрав со стола, она тут же раскрыла швейную машину.
— Что, опять ей не понравилось? — спросил Кафар сердито.
— Да ты что, — весело ответила Фарида, — как раз наоборот. Очень даже понравилось. И, рассчиталась со мной сразу — я прямо тут же купила два кило мяса. Картошки еще купила…
— Ты у нас молодец. — Кафар подошел сзади, погладил ее плечи. Фарида обмякла под его руками, прижалась к нему спиной.
— Я у вас просто какое-то хлебное дерево. Обычно Кафара злили эти разговоры, но сейчас он улыбнулся и охотно согласился с ней:
— Да, честное слово, это так.
— Ну, наконец-то признал. Так и быть, раз уж ты соглашаешься, больше тебя попрекать не буду.
— Знать бы раньше, что дело только в этом, давно бы уже согласился… А это кому? — показал он на разостланную Фаридой ткань. — Тоже ей?
— Нет, новую клиентку нашла. Уж такой жирный кусочек… Знаешь, кто?
Кафар покачал головой.
— Дочь нашего районного прокурора. У нее, у проклятой, такие серьги в ушах — глазам смотреть больно.
— Ну, раз так, то и не смотри!
Фарида пропустила последние слова мимо ушей.
— Если, говорит, понравится — всегда буду у тебя шить. Придется постараться. Не зря я подписалась на журнал мод на второе полугодие. Ведь им, этим проклятым заказчицам, никак не угодишь, вот и приходится журналы смотреть, приноравливаться к их вкусу. Сама как бочка, а платье подавай самое модное. Ты хоть видел такой журнал? — Кафар отрицательно помотал головой. — Эх ты, деревенщина! Где ж тебе было видеть, разве такие вещи в ваших навозных краях водятся…
— Вот заведешь себе журнал — я и посмотрю.
— Ого! Как на работу устроился — так сразу и огрызаться научился. Быстро! Ну, а что же ты не расскажешь, как прошел у тебя первый день?
— Отлично.
…А через две недели он пришел домой в еще более приподнятом настроении. В этот день Кафар принес первую свою зарплату — шестьдесят пять рублей — и положил ее перед Фаридой. Фарида посмотрела краем глаза на деньги, но даже не притронулась к ним. Сказала только:
— Это что же, по-твоему, деньги? Да это же цена одной пары мужских ботинок.
В одно мгновение улетучилась вся радость Кафара, только бередил душу какой-то тоскливо-мутный осадок от всей этой сцены. Словно еще надеясь утешить самого себя, он буркнул:
— Деньги, заработанные честным трудом, всегда сладки.
Фарида зло посмотрела на него.
— А ты что, видел когда-нибудь горькие деньги?
— Я их не ел, чтобы знать вкус.
— Ты что же, видел деньги, на которых написано «честные» или, там, «дармовые»? Ты принеси мне тех самых горьких денег, на которых написано «нечестные», дай их мне и увидишь, что я сделаю… как я разнесу в пух и прах твою хваленую честность! Разве у тех, кто носит в ушах бриллианты, унизывает пальцы золотом, кто щеголяет в дубленках или в лайковых пальто с ламой — разве у них написано на лбу, на какие деньги это все куплено? И разве те, кто эти вещи продает, интересуются, какими деньгами с ними расплачиваются — честными или нечестными? Само слово это — «честность» придумали такие же беспомощные, ни на что не способные мужчины, вроде тебя. Ясно?
Кафар слушал ее, пораженный. Многое мог бы сказать он ей, хотел заже закричать: нет, мол, никогда ты от меня не дождешься нечестно заработанных денег, никогда!
Но тут к нему подошел Махмуд, обхватил его ногу.
— Папа, у нас в садике есть мальчики, они в американских джинсах ходят. Купи мне такие, а, пап!
Чимназ, игравшая в куклы, тоже подала голос: «Раз Махмуду, тогда и мне джинсы купите.»
Кафар только рот раскрыл от изумления, а Фари-да вдруг так расхохоталась, что из глаз ее от смеха потекли слезы. Не в силах выговорить ни слова, она тыкала пальцем в шестьдесят пять рублей, что лежали на столе.
— Ну, слышал? — наконец отдышалась она. — А теперь иди и купи на эти честно заработанные деньги джинсы своим детям… Это они пока маленькие, а то ли еще будет, когда они подрастут! Посмотришь, чего они у тебя потребуют завтра! Пристанут, как банный лист, и посмотрим тогда, что ты им сможешь ответить.
— Если смогу — куплю, а нет — и разговора никакого не будет. В жизни не носил американских джинсов — ну и что из того, мир, что ли, перевернулся?
— Не носил, потому что, во-первых, был деревещиной, а во-вторых, тогда и времена были совсем другие. Да ведь ты даже не представлял себе, что такое культура, что такое, к примеру, модное пальто. А мои дети — горожане, они больше нас с тобой знают. Смотрят на сверстников и стесняются своей бедности, да и я, признаться, готова сквозь землю провалиться, когда вижу, как другие дети ходят…
— Что ты говоришь, Фарида? Ты же портишь детей! Уж если сейчас, когда она маленькие… А что будет завтра, когда они станут самостоятельными? Да они же в грош нас ставить не будут. Хоть это-то ты понимаешь?
— Вот поэтому сядь сейчас, подумай как следует и заранее оплачь тот день. Я до сих пор все терпела, во всем себе отказывала, потому что ты был студентом. А теперь, если тебе верить, — Фарида насмешливо скривилась, — ты стал настоящим мужчиной, начал деньги зарабатывать. Ну так давай, покажи нам, какой ты мужчина!
И она яростно закрутила ручку своей машинки. «Зингер» запел тихую, ровную песню.
Махмуд, который очень внимательно слушал весь разговор родителей, снова заныл:
— Пап, ну купишь джинсы?
— А ну, убирайся спать! — Кафар даже сам вздрогнул от своего крика, а Махмуд перепугался так, что заплакал.
Кафару и самому хотелось сейчас заплакать, он не выдержал, подошел к сыну, обнял, прижал его к себе.
— Ну не плачь, не плачь. Вытри слезы… Обязательно тебе джинсы куплю…
Мокрые от слез глаза Махмуда загорелись.
— И еще куртку купи, ладно? Ребята у нас в caду джинсы с куртками носят. Только покупай лайковую, пап, я другую не хочу…
— Да тебе же рано, сынок! Рано еще носить такие вещи!
— Да? А другим ребятам не рано? — Махмуд обиделся, хотел было снова расплакаться, но тут поманила его к себе Фарида. Обняла сына, что-то зашептала ему на ухо. Кафару даже показалось, что она и сама плачет.
И впервые в жизни Кафару захотелось, чтобы у него было много денег — столько, чтобы можно было купить все, что захотят жена и дети. Да еще чтобы сам он смог построить дом для матери…
Куда только и девалась вся его радость от первой зарплаты, от полумесячной работы в архиве… «Но почему, почему должно быть так?!» — хотелось кричать Кафару. Ведь он честно, не жалея сил, работал, почему же ему приходится стесняться своей работы, испытывать унижение от осуждающих взглядов жены и детей…
У Кафара появилась задумка: переработать свою дипломную работу «Фельетоны Мирза Джалила» в кандидатскую диссертацию. Идея принадлежала не ему — такой путь предложил его научный руководитель, заведующий кафедрой… Вообще-то Кафар мечтал окончить очную аспирантуру. «Заочная — это ерунда, — размышлял он не раз. — Не те знания». Но потом все же передумал. Точнее, передумать заставили его Фарида, жизнь.
Как-то — а это был выходной день — к ним пришла на примерку заказчица еще более полная, чем сама Фарида (а Фарида в последнее время сильно раздобрела). Она теперь считалась одной из лучших портних в городе, число ее клиенток день ото дня росло. И эта толстуха тоже все нахваливала Фариду. «Руки у тебя золотые, — говорила она. — Поражаюсь только, как это ты при таких руках, при таких заработках совершенно не обращаешь внимания на свою собственную одежду. Нельзя так себя распускать, — говорила она, — ни в коем случае нельзя! Ты еще молодая, красивая женщина — тебе самое время сейчас одеваться, наряжаться, зажигать огонь в сердцах мужчин».
