Зазвонил телефон. Чимназ кинулась было к нему, но Фарида остановила ее.

— Ты занимайся, занимайся, — сказала она и сама сняла трубку.

— Алло? Товарищ Давыдов?.. Слушайте, вы нам не угрожайте! Я вам сама так могу пригрозить, что дорогу домой позабудете!

Угроза подействовала. Фарида удовлетворенно хмыкнула, слыша, как следователь снизил тон.

— Но послушайте, дорогая, — оправдывался теперь Давыдов, — послушайте, матушка, что же я вам такого сказал, в самом-то деле… Просто я прошу: или давайте закроем это дело совсем, или будем доводить его до конца. Войдите и в мое положение: не могу же я так затягивать следствие, верно? Меня ведь тоже могут за это взгреть.

— А мы-то тут при чем! И не затягивайте! Идите поймайте этого сукиного сына да и посадите его!

— Гм… странно… Меня родители… того парня уверяют, что обо всем с вами договорились, что вы не собираетесь подавать заявление…

— И очень напрасно они так говорят!4 Изувечили моего мужа — вон уже сколько времени он к постели прикован, а мы еще с ними договариваться должны! Как это, интересно, мы могли с ними договориться?! А? Скажи мне, о какой договоренности может идти речь?

— Ну хорошо… Я вам только говорю еще раз: вы должны поступить так, как считаете необходимым.

— А о чем тогда мы толкуем? Зачем попусту слова тратим?

— Ну как вы не понимаете! Если вы не собираетесь с ними договариваться — пусть тогда ваш муж придет к нам и…

— Слушай, разве я не тебе только что сказала, что муж мой прикован к постели, не может даже пошевельнуться? А вы тут начинаете…

— Ладно. Тогда я сам приду к вам. Прямо сейчас и приду.

— Нет, сейчас лучше не надо! Сейчас муж очень плохо себя чувствует. А если вас увидит — ему еще хуже может стать. Нет, нет, подождите еще хотя бы дней десять, дайте ему окончательно оправиться. Больной никуда не убегает, вы не убегаете. Дней через десять гипс снимут, и если с ногой все будет в порядке — если перелом сросся, если он не останется хромым, — тогда посмотрим и решим, как нам быть. Я повторяю, вы мне не угрожайте!.. Всего хорошего!

Она швырнула трубку и ворча вернулась на свое место.

— Ах, если б по воле божьей эти негодяи сломали ногу мне! Тогда б ты увидел, каких людей рожают на свет матери! Клянусь аллахом, я бы им такое устроила, — такое устроила — весь Баку бы на этот шум сбежался! Я бы и сейчас устроила им, да только вот жалко, на тебя надежда плохая — в любой момент подвести можешь…

Говоря это, она кинулась к окну — с улицы донесся звук заглушаемого мотора. Напротив остановилась новая «Волга» молочного цвета.

У них в тупике было всего четыре дома.

В доме справа, у самого въезда, жила семья академика Муршудова.

Фарида, конечно, сразу поняла, что молочно-белая «Волга» — это машина академика. Из нее выбралась Гемер-ханум с огромной корзиной в руке, прошла своей переваливающейся походкой мимо собственных дверей, явно направляясь к ним.

Фарида быстро затолкала Кафара обратно в постель, строго-настрого запретив ему не то что выходить из комнаты — вообще подавать признаки жизни.

А тем временем раскрыла в своей комнате швейную машину, разложила перед собой ткань. Отрез этот она купила уже давно, да все никак не доходили руки за него взяться.

Наконец Гемер-ханум, запыхавшись, вошла на веранду, с сердцем плюхнула на пол набитую доверху корзину.

— Здравствуй, детка, — сказала она довольно неприветливо. — А мама дома?

Чимназ показала подбородком в сторону соседней комнаты. Тут до Гемер-ханум донесся стрекот швейной машины. Она решительно толкнула дверь в комнату, и Фарида притворно всплеснула руками:

— Ой, когда же ты пришла, Гемер-ханум, дорогая? Зачем было себя в такую жару беспокоить?

— Это наш долг, Фарида-ханум, наш долг. Клянусь богом, если б не домашние хлопоты, не работа — ни о чем, кроме вас, и не думала бы!

Гемер-ханум все никак не могла отдышаться — обмахивалась платком, вытирала пот с лица, ждала, когда отпустит одышка. Наконец мало-помалу она пришла в себя.

— Платье шьешь? Ах, какой симпатичный материал! Где покупала?

— Где уж мне такое счастье, — притворно вздохнула Фарида. — Это чужой… Ты разве забыла, что я на заказ шью? После работы, когда освобождаюсь от всех этих домашних хлопот, сажусь и шью. А что делать? Дети ведь растут, а вместе с ними растут их потребности, смотрят ведь вокруг — на знакомых, соседей… — Она сделала паузу, чтобы убедиться, поняла ли Гемер-ханум, на кого она намекает; Гемер-ханум, по всему судя, поняла прекрасно. — Смотрят и хотят одеваться не хуже. Ну, а мы, сама знаешь, на одну зарплату живем. А зарплаты еле хватает, чтобы концы с концами свести. Да еще эта болезнь мужа… Так некстати… Теперь у меня даже на шитье времени не хватает. Боюсь, всех клиенток растеряю.

— Не бойся! И черные дни, поверь, когда-нибудь да кончаются. Ты думаешь, у нас тоже сразу появился достаток? Какое там! Клянусь аллахом, когда мы были аспирантами, так даже жить еще было негде, снимали квартиру. Только-только поженились… А сколько мы всего пережили — если я начну рассказывать, тебе дурно станет… Ну, ничего, бог даст, поступит ваш сын в аспирантуру, станет ученым, придет и его время академиком сделаться…

Фарида оборвала ее.

— Это все когда-то еще будет, да и будет ли… А детям уже сейчас твердая почва под ногами нужна. Твердая!

— Будет и почва. Обязательно будет. Ох, сестра, заболтались мы с тобой, а ты мне даже и не скажешь, как здоровье нашего Кафара!

— Ничего, понемногу. Вот только… Сейчас, конечно, трудно что-нибудь определенное сказать. Боюсь, как бы не остался калекой. Отчего-то до сих пор не может на сломанную ногу ступить.

— Пойду спрошу его о здоровье, а то еще обидится, чего доброго.

— Не надо, он спит.

— Спит?

— Да. Всю ночь, бедный, промаялся из-за этого зуда в ноге, ведь сколько уже не мылся! Приходится снотворное давать, чтобы хоть немного поспал. Очень мучается, несчастный. Да и подумай сама: легко ли в такую жару два месяца лежать прикованным к постели?

— Тяжело. Ой, как тяжело, согласна. Да что ж поделать, раз такова воля божья?

В комнате стояла такая духота, что Гемер-ханум близка уже была к обмороку.

— Может, посидим на веранде?

Фарида и сама еле жива была в этой парилке, но с места не сдвинулась, зато не упустила подвернувшегося случая показать себя заботливой матерью.

— Можно бы, конечно, и на веранду выйти, но там Чимназ занимается. Бедная моя, единственная девочка, совсем с лица спала из-за этих экзаменов.

— Ну-ну, не переживайте, теперь совсем чуть-чуть осталось… Мы уже предупредили кого надо насчет завтрашнего экзамена.

— Да? А человек надежный?

— Конечно, надежный… А потом останется всего ничего, последний экзамен, история.

— Бог за все отблагодарит вас, дорогая! Вы столько делаете для нас хорошего, что я даже и не знаю, чем мы сможем вам отплатить…

— Ах, ну зачем же так говорить! Ты ведь знаешь: попала вода в чашку — стала питьевой. А мы с вами один хлеб ели, значит, мы теперь все равно, что одна семья. Мы готовы вам во всех ваших делах помочь. Да, чуть не забыла… Кязимов — я имею в виду тестя нашего Малика — он на вас обижен…

Фарида чуть было не выпалила: «Ну и черт с ним, с твоим тестем, что обижен, пропади он пропадом вместе со своей обидой, что мы ему должны?» Но не выпалила — вовремя остановила ее сладкая улыбка Гемер-ханум.

— Вы ведь знаете, — продолжала та, — что наш сват — директор большого универмага? Ты разве не знала? Так знай. Если нужна одежда — скажите ему, все будет! Вот ты, например, портниха, а ведь у них в универмаге отличные импортные ткани бывают.

— Да? Ну не знаю, не знаю… Уж на что трудно заработать денег, а хорошую вещь достать еще труднее. К тому же нынешняя молодежь только импорт ведь ищет…

— Господи, да о чем речь, Фарида-ханум? Можете просить все, что вашей душе угодно, и совершенно не стесняйтесь. Как только у тебя будет свободное время — так сразу и поедем, я вас познакомлю.