Все эти вопросы перекрещивались в мозгу Марианны, но ни малейший удовлетворительный ответ не находился. Ей прежде всего пришло в голову снова подступиться к донне Лавинии, но она вспомнила, что ее расспросы заставляли страдать бедную женщину, которая, без сомнения, еще не пришла в себя после прошедшей ночи. И затем, вполне возможно, что она не знала всего о странной богине, которой тайно поклонялся управляющий, и о его безумии. А знал ли сам князь, чем занимается по ночам его управляющий и секретарь? И если знал, согласился бы ответить Марианне на ее вопросы, удайся ей привлечь его внимание? Пожалуй, лучше будет расспросить самого Маттео, естественно, приняв необходимые предосторожности. Впрочем, разве она не приказала донне Лавинии прислать его к ней после завтрака?
– Что ж, посмотрим! – проговорила сквозь зубы молодая женщина.
Приняв решение, Марианна выпила принесенный Агатой горячий чай и перешла к туалету, чтобы одеться. На день, обещавший быть таким же жарким, как и вчерашний, она выбрала платье из бледно-желтого, вышитого белыми маргаритками жаконетта и легкие туфли в тон. Одеться в светлый, веселый цвет казалось ей лучшим средством, чтобы побороть неприятное впечатление, оставленное прошедшей ночью. Затем, когда донна Лавиния доложила, что управляющий к ее услугам, она перешла в соседний с ее комнатой салон и распорядилась впустить его.
Сидя за письменным столом, она следила за его приближением, напрасно стараясь подавить неприязнь, которую он ей внушил. Сцена в развалинах была еще слишком свежа в памяти, чтобы не вызывать отвращения, но если она хотела что-нибудь узнать, ей необходимо соблюдать полное спокойствие. К тому же он ничуть не казался взволнованным, находясь здесь, и если бы кто-нибудь увидел его стоящим перед молодой женщиной в почтительной позе, то присягнул бы, что это образчик преданного слуги, а не человек достаточно подлый, чтобы, как вор, проникать к этой самой женщине, когда сон оставлял ее беззащитной.
Для вида и чтобы унять дрожь в пальцах, Марианна взяла из стакана длинное гусиное перо и стала рассеянно играть им, но поскольку она хранила молчание, Маттео заговорил первым:
– Ваша милость изволили звать меня?
Она равнодушно посмотрела на него.
– Да, синьор Дамиани, я позвала вас. Вы – управляющий этим имением, следовательно, вам должна быть знакома каждая мелочь в нем?
– Я действительно считаю, что знаю здесь любой закуток, – ответил он с полуулыбкой.
– Тогда вы сможете кое-что разъяснить мне. Вчера после обеда было так жарко, что даже сад не помогал. Я нашла убежище и свежесть в гроте у павильона…
Она остановилась, но не сводила глаз с управляющего и отчетливо заметила, как слегка сжались его узкие губы. С напускным равнодушием, но четко выговаривая каждое слово, она продолжала:
– Я увидела, что настенная драпировка в одном месте сдвинута и из-за нее тянет сквозняком. За ней оказалось отверстие, которое она маскировала. Не будь я любопытной – я не была бы женщиной, и я пошла по этому проходу, а выйдя из него, обнаружила остатки какой-то сгоревшей постройки.
Она сознательно не упомянула статую, но теперь – она была уверена в этом – Маттео побледнел под загаром. С внезапно помрачневшими глазами он пробормотал:
– Я понял! Осмелюсь доложить вашей милости: князю будет неприятно узнать, что вы обнаружили маленький храм. Это запретное для вас место, и госпоже лучше было бы…
– Я могу сама судить, что предпочтительней для меня, синьор Дамиани. Если я обращаюсь к вам, то, без сомнения, только потому, что не хочу обращаться с этим вопросом к моему супругу, тем более что он неприятен для него. Но вы… вы должны ответить мне.
– Почему это должен? – дерзко воскликнул управляющий, теряя власть над собой.
– Потому что я – княгиня Сант'Анна, хотите вы этого или нет, нравится вам это или нет!..
– Я не хотел сказать…
– Будьте хотя бы настолько учтивы, чтобы не прерывать меня. Запомните: когда я задаю вопрос – я жду на него ответ. И все мои слуги знают это, – добавила она, умышленно делая ударение на слове «слуги». – Вам остается привыкнуть к этому. К тому же я не вижу особых причин, которые могли бы помешать вам ответить. Если это место должно храниться в тайне, если оно вызывает у вашего хозяина мрачные воспоминания, почему вы не заделали проход?
– Монсеньор не давал такой приказ.
– А вы ничего и никогда не делаете без его приказа? – с иронией сказала она.
Он напрягся, но тут же овладел собой. Его ледяной взгляд впился в глаза молодой женщины.
– Хорошо! Я к услугам вашей милости.
Довольная победой, Марианна позволила себе роскошь улыбнуться ему:
– Благодарю вас. Итак, просто расскажите мне, чем был этот «маленький храм»… и особенно кто была женщина, чья статуя, великолепная и изумительная, стоит среди руин. И не говорите, что это античная реликвия, ибо я вам не поверю.
– Зачем мне лгать? Это статуя донны Люсинды, госпожа, бабушки нашего князя.
– Не слишком ли ее внешний вид… нескромен для бабушки? У нас, во Франции, вряд ли встретишь подобное…
– Зато встретишь сестер Императора! – воскликнул он. – Разве княгиня Боргезе не заставила резец Каноны обессмертить в мраморе ее красоту? Донна Люсинда поступила в свое время так же. Вы не представляете себе, какова была ее красота! Нечто пугающее, невыносимое. И она с дьявольским искусством использовала ее. Я видел мужчин, ползавших у ее ног, терявших разум, сводивших ради нее счеты с жизнью… тогда даже, когда ей было далеко за сорок пять! Но она была во власти дьявола!
Словно прорвавший плотину поток, Маттео теперь говорил, говорил, будто не мог уже остановиться, и Марианна, на время забыв свою неприязнь к нему, слушала как зачарованная. Она только легко прошептала:
– Вы знали ее?
Он утвердительно кивнул, но слегка отвернулся, смущенный пристальным взглядом молодой женщины, затем добавил с гневом:
– Мне было восемнадцать лет, когда княгиня умерла… сгорела, живьем сгорела в этом храме, который она, одержимая безумием, велела воздвигнуть в свою честь. Она в нем принимала своих любовников, выбиравшихся почти всегда среди крестьян, горцев или моряков, потому что для нее главным было только любовное исступление.
– Но… почему среди простого народа?
С внезапной горячностью он повернулся к Марианне с опущенной головой, как готовый напасть бык, и она содрогнулась, ожидая вспышку адского пламени, которое – она догадывалась – должна была зажечь Люсинда.
– Потому что она могла после этого заставить их бесследно исчезнуть. Равных себе, тех, кто ей тоже нравился, она, конечно, оставляла в живых, уверенная в их покорности, в рабстве, в которое она их вовлекала и без которого они отказывались жить. Но сколько молодых парней исчезли, не оставив ни малейшего следа после того, как отдали в ночь любви весь жар этой ненасытной волчице?.. Никто… нет, никто не может представить себе, что это была за женщина. Она умела пробуждать худшие инстинкты, самые низменные страсти, и ей нравилось, когда смерть становилась завершением любви. Может быть, легенда и имеет свое основание…
– Легенда?
– Говорят, что ее неувядаемая красота была результатом заключенного с дьяволом договора. Как-то вечером, когда она с беспокойством разглядывала свое изображение, в одном из зеркал появился одетый в черное красивый малый и предложил в обмен на ее душу тридцать лет неувядаемой красоты, тридцать лет наслаждений и безграничной власти над мужчинами. Говорят, что она согласилась, но осталась в дураках, ибо тридцать лет еще не прошли, когда однажды утром слуги, войдя в ее комнату, обнаружили кишащий червями труп хозяйки.
Увидев, что Марианна вскочила с криком отвращения, он добавил с презрительной улыбкой:
– Это только легенда, госпожа! В действительности все было иначе, раз, как я уже вам говорил, донна Люсинда сгорела в охватившем храм пожаре… пожаре, который она зажгла своими собственными руками в ту ночь, когда обнаружила морщинку в углу рта. И вы, без сомнения, спросите меня, княгиня, почему она выбрала такую ужасную смерть? На это я отвечу: она не хотела, чтобы ее восхитительное тело, которым она так дорожила, медленно распадалось в земле, познало ужас тления. Она предпочла уничтожить его в огне! Это была ужасная ночь! Пламя гудело, и его языки были видны так далеко, что повергнутые в трепет крестьяне утверждали, что это само адское пламя разверзлось перед нею… Я еще слышал ее предсмертный крик… захлебывающийся вой волчицы!.. Но я уверен, что она полностью не исчезла! Она еще живет!..
